Николь Гарсия: «Переход в режиссуру — это лучшее, что произошло в моей жизни»

«Вечера» открылись мелодрамой «Иллюзия любви», номинированной на кинопремию «Сезар» в восьми категориях. Фильм киевской публике лично представила режиссер Николь Гарсия.

Николь Гарсия (фр. Nicole Garcia) родилась 22 апреля 1946 г. в Алжире, в городе Оран. В 1962-м из-за войны переехала во Францию вместе с родителями. В 1967-м закончила Высшую национальную консерваторию драматического искусства, в том же году вышла первая картина с участием Николь. Популярность ей принесла роль в историческом фильме Бертрана Тавернье «Пусть начнется праздник» (1974). Главную роль впервые получила в драме «Допрос с пристрастием» (1977). Снималась у выдающихся французских режиссеров, в частности, у Алена Рене в трагикомедии «Мой американский дядюшка», а также у Бертрана Блие, Жана Жиро, Жака Риветта,  Клода Лелуша. В 1986 сняла свой первый короткометражный фильм. «Иллюзия любви» — ее шестая полнометражная режиссерская работа. Также много играет в театре. Старший сын, Фредерик Гарсиа (р. 1965) — театральный режиссер; младший, Пьер Рошфор (р.1981) — киноактер и певец, сын известного актера Жана Рошфора.

«Иллюзия любви» рассказывает историю девушки по имени  Габриель, которая исследует свою сексуальность, становясь аутсайдером в глазах консервативного общества во французской провинции 1950-х. Главные роли исполнили Марион Котийяр и Луи Гаррель.

После премьеры Николь Гарсия встретилась с прессой.

— Николь, как вы восприняли приглашение приехать в Украину?

— С большим энтузиазмом. У меня было определенное представление о вашей стране по большей части из литературы, поэтому мне казалось, что украинская публика с ее чувственностью, открытостью к отношениям  и романтичному восприятию мира примет мой фильм достаточно тепло. Хотя события происходят в 1950-х и это итальянский роман, я думаю, что немало нюансов позволяют нам идентифицировать себя с главными героями. География и время не имеют значения, когда речь идет о человеческом желании и погоне за ним.

— Почему вы пригласили на главную роль именно Марион Котияр?

— Как только  я прочла книгу,  сразу подумала о ней. Сейчас она в таком возрасте, что может сыграть и 25-летнюю девушку, и 40-летнюю женщину. Этот образ вообще противоречив — с одной стороны, очень телесный, с другой — тяготеет к сакральному, а у Марион эти два измерения как раз сосуществуют и создают особую, таинственную ауру. Она очень фотогенична, потому что находится одновременно в реальном и воображаемом мирах.

— Почему вы никогда не снимаетесь в собственных фильмах?

— Очень часто, когда актеры становятся режиссерами, они, начиная еще из Чаплина, играют главную роль. Для меня это слишком разные виды энергии, я не могу делать это одновременно. Здесь еще и мировоззренческий момент: раньше смотрели на меня, но мне самой захотелось быть в позиции того, кто смотрит, и для меня это радикальный переход.  Я очень ценю актерский труд, но  мне кажется, что когда вечно играешь других людей, оставаясь  собой, то как будто закрываешься в каком-то мыльном пузырьке, ограничиваешь себя. Взгляд режиссера мне представляется более широким, более универсальным. Мне захотелось в определенное время расширить свой угол зрения.

— И все же насколько сложно вам было перейти к режиссуре? Это же принципиально иной уровень ответственности.

— Это лучшее, что произошло в моей жизни. Нужно сказать, что я осуществила этот переход достаточно поздно, где-то в 40 лет, и этому  предшествовала определенная внутренняя эволюция. Ты вступаешь на неизвестную территорию, на которой тебе вдруг становится легко, на которой ты открываешь в себе не скажу таланты —  способности, о которых раньше не подозревала. Ты понимаешь, что способна вести историю, оживлять персонажей. То есть это большой  момент самопознания. Когда играешь другого человека и имеешь перед собой текст — ответственность лежит на плечах режиссера. Ты пытаешься как можно лучше воплотить персонажа, но не так глубоко раскрываешься как человек. А в режиссуре у тебя намного выше степень открытости, однако, и незащищенности также.

— Как вам работалось с Аленом Рене?

— «Мой американский дядюшка» — очень важный фильм в моей жизни, потому что он открыл мне дорогу в большое кино. Именно тогда у меня появилось желание стать режиссером, правда, я еще не осознавала его. Я настолько хотела не разочаровать Рене, настолько боялась неудачи, что провела все съемки в состоянии паники. Для меня он был метром, корифеем, я мечтала стать его музой, вдохновительницей, парой, но он выбрал не меня, поэтому я подумала: «Ну, что же, тогда буду как он!»

— А у него был какой-то особый метод работы?

— Он давал нам большую свободу. Но это не была импровизация, текст оставался текстом. Он просто просил актеров проговаривать свои ощущения, свое виденье того, что происходит, и при этом у него было достаточно сил и уверенности в себе, чтобы направить нас в нужное ему русло. С другой стороны — прислушивался к нам. Например, если вы помните, в фильме есть  эпизод, когда во время ссоры муж моей героини закрывает ее в комнате. Я согласно сценарию должна была разбивать предметы, которые там стояли. И художник по реквизиту подготовил много вещей, которые я должна была разбивать. Но я сказала Рене, что я на месте героини упала бы в прострацию, я бы окаменела. Он сказал «Хорошо, так и сделаем», — и весь этот реквизит остался целым.

— Разделяете ли вы мужское и женское кино?

— Очень долго режиссура в кино и в театре, как и другие искусства, находилась в мужских руках. Я считаю, что женщин не нужно закрывать в каких-то гетто женской режиссуры. Среди актеров и актрис принадлежность к определенному полу является  данностью, которую нельзя обойти, а вот что касается режиссуры, то это искусство позволяет нам открывать в себе качества очень разные и неожиданные. Поэтому не хотелось бы, чтобы здесь существовал сексизм. Есть режиссеры большие, маленькие, средние — вот и все.