Один из активнейших участников раскола русского отряда...»

В центре Каменца-Подольского, на улице Леси Украинки, стоит скромный двухэтажный дом, в котором прошли первые годы жизни классика украинской литературы Мыколы Бажана. На нижнем этаже под вывеской «Вина Украины» здесь теперь разместился «Центр культуры вина». Семья Бажан жила на втором...

Прохожие могут прочитать надпись на мемориальной доске: «В этом доме родился и жил с 1904 по 1910 год известный украинский советский поэт, общественный деятель, академик АН УССР Мыкола Бажан». Доска устанавливалась давно, поэтому и сама она является визитной карточкой того времени, когда ее изготовляли.

В литературных кругах многие считали Мыколу Бажана евреем, однако это не так. Его отец, Платон Артемович (родом из села Лютеньские Будища, что около Гадяча), был потомком  реестровых казаков. Получил образование, стал военным топографом. Дослужился до звания полковника царской армии. Во время службы в Ставропольском полку, который был расположен в Каменце-Подольском, женился на дочери местного казначея Аркадия Поржецкого Галине.

Корни рода Поржецких — в мелкой украинской (однако в свое время ополяченной) шляхте Подолья. Алла Платоновна Бажан, сестра поэта, вспоминала, что один из дедов по линии матери был униатским священником и что папа римский наградил его иконой, да еще и вручил индульгенцию, которой род освобождался от грехов. И еще интересная деталь: среди маминых предков был поэт Тимофей Поржецкий; его латиноязычные стихотворения выходили еще в 1648 году! Оригинал этого издания хранится в библиотеке Вильнюса.

Рассказывая о матери, Алла Платоновна отмечала, что у нее рано проснулось национальное самосознание. Способствовала этому атмосфера Киева, где она училась в гимназии. Под воздействием отца и дяди увлеклась произведениями Шевченко; любила украинские песни и музыку, зачитывалась произведениями Леси Украинки и Ивана Франко.  В восьмом классе Галина Поржецкая вступила в «Украинское землячество». «В Киеве я почувствовала себя украинкой», говорила Галина Аркадьевна своим детям.

Алла Платоновна многое недоговаривала, поскольку суровые времена налагали на некоторые темы табу. Вспоминает она, скажем, как отец «после ранений, болезней и мытарств» вернулся с гражданской войны, — но разве можно было признаться читателю 1980-х, что Платон Артемович воевал в составе армии УНР, то есть — был петлюровцем? Нет, конечно.

Или еще такая деталь: брат Николай, рассказывает Алла Платоновна, научился читать, когда ему было «около четырех лет» (считаем, в  1908 г.). И вот однажды, придя домой, мать «застала сына очень радостным: он прочел ей заголовок газеты «Слово»».  «Слово»?! Интересно, выходила  ли в 1908 г. еще какая-то другая газета с таким названием, кроме того украинского социал-демократического еженедельника (Киев), редактором которого был Симон Петлюра?

Сестра поэта пишет в воспоминаниях, что родители воспитывали ее и двух ее братьев «в любви к Родине», и следует понимать, что речь идет об Украине, а не об «отечестве»...

Что ж, во времена Брежнева приходилось не только недоговаривать, но и слегка маскироваться, полагаясь на догадливость проницательных читателей.

Важным дополнением к свидетельствам мемуаристов являются материалы дела-формуляра Мыколы Бажана, которое в течение многих лет велось сотрудниками ГПУ-МГБ-НКВД. У них, среди прочего, есть и ценная информация о жизни семьи Бажан в Умани, куда перебралась семья Платона Артемовича. Особенно «помог» будущим биографам поэта секретный сотрудник ГПУ с псевдо «Александров», и сейчас мы убедимся, чем именно.

25 декабря 1930 г. он писал в своем агентурном донесении:

• «Редактор Киевской кино-фабрики БАЖАН Николай Платонович, 26-27 лет. Сын офицера старой (царской) армии. После октябрьской революции — офицер петлюровской армии.

Познакомился я с Николаем БАЖАНОМ, будучи соучеником по гимназии в г.Умани. В одном классе (приготовительном) я был с ним только год (1913).

В 1913 г. я с БАЖАНОМ близкого знакомства не имел. Нужно сказать, что после объявления войны в гимназию попасть стало легче. С 1915 г. по 1918 г. я близкого знакомства с БАЖАНОМ не имел. Ближе я познакомился с ним приблизительно в 1918-1919 г., в организации бойскаутов. Организатором бойскаутовских отрядов гимназии был ГАРДЕНИН. После революции было организовано в Умани несколько таких отрядов городского значения. Были отряды русский, польский, еврейский и украинский (дальше будет называться отряд «пластунов»).

Одним из активнейших участников раскола русского отряда и организаторов украинского отряда был БАЖАН. С этого времени начинается у нас более тесное знакомство. Я вступил в отряд украинских бойскаутов после раскола и принял также деятельное участие в организации отряда. Для воспитания отрядников мы брали за основу русскую литературу о скаутизме, а также переводили с польской литературы о скаутизме. Тогда установка в отряде была воспитать украинского гражданина, так называемого «свідомого українця».

В отряд принимались все желающие, без различия классов, вероисповедания, но по национальности украинцев. Работа проводилась по указаниям из русской и польской литературы по скаутизму и отчасти по собственным методам. Были заведены некоторые обычаи из Запорожской сечи. БАЖАН был одним, как я указал, из идеологов этого движения.

Мать Бажана была активной «украинской громадянкою». Если не ошибаюсь, была в организации «українського жіноцтва». В свое время была неоднократно арестовываемой ЧК.

Непосредственно в политических событиях принимал ли участие БАЖАН, не знаю, предполагаю, что нет. В армиях также не служил. Националистические настроения в отряде были такого сорта, что власть пусть будет какая угодно, лучше УНР или боротьбистов, чем русская.   Молодежь, не находя применения своим молодым силам и порывам, организовалась в бойскаутские отряды и там соответственно подвергалась влияниям тот или иной националистической группы. Мне казалось, как и в гимназии, что БАЖАН не всегда был со мной искренним, он ставил себя как будто бы выше. Ясно, что сын фельдшера, какой-то замухрышка гимназист, не был ровня сыну офицера-дворянина, и всегда я чувствовал это отношение к себе, будучи в гимназии, не только от БАЖАНА, но и большинства других, хотя с товарищами по классу и гимназии в большинстве был в хороших отношениях. После революции, когда мы познакомились ближе, этого отношения от него я не замечал, но, правда, кой-какое отчуждение было. Все члены отряда были под влиянием национальной романтики и, как я выше сказал, на происходившую классовую борьбу смотрели с национальной точки зрения, а может быть, наши руководители, а это вернее всего, и проводили работу в нужном направлении. Мы с БАЖАНОМ продолжали учебу в школе и продолжали встречаться. Осенью 20 года приехал на гастроли театр КУРБАСА, и мы начали посещать драмстудию.

В драмстудии БАЖАН занял руководящее положение после отъезда КУРБАСА. И здесь у него начинается творческий процесс, он начинает усиленно заниматься литературой, и много писал. Студия была при отделе Наробраза, и мы держали тесную связь с Наробразом.

За мое пребывание в студии вредных для Советской власти действий со стороны БАЖАНА не замечал. Если националистические настроения еще и звучали, так это вредных последствий как будто бы не оставило. С 1922 г. по 1926 г. я встречался изредка с ним в Харькове. Знаю, что за это время он выдвинулся на довольно видное место в группе писателей во главе с СЕМЕНКОМ и ШКУРУПИЕМ. Были они идеологами литературных организаций Аспанфут, Комункульт, затем они разошлись, и в данный момент не знаю, к какой группе писателей они принадлежат. По приезде в Киев осенью этого года я не имел квартиры и должен был остановиться временно на квартире ПИДМОГИЛЬНОГО. Его жена однажды высказалась так: «Да, Бажан отошел от своих товарищей, сделался или делается советским». Товарищами подразумевались ПИДМОГИЛЬНЫЙ, АНТОНЕНКО-ДАВИДОВИЧ».

Откровения сексота «Александрова» прибавляют немало новых черт к ранней биографии Мыколы Бажана. Чего стоит его рассказ об отряде уманских пластунов, о настроениях «национальной романтики», которые господствовали в его рядах, о роли гимназических учителей в формировании тех настроений и чувств. А юный Бажан, оказывается, был даже идеологом украинского пластунского движения в Умани! Даже если «Александров» в чем-то, возможно, и преувеличивает (в связи со спецификой «жанра» агентурного донесения, требовавшей от его автора повышенной бдительности), то все равно: дух национального подъема среди уманской молодежи, о котором идет речь в «суплике», сомнений не вызывает. Киевский «золотой гомон» докатывался и до города с бурной гайдамацкой биографией.

«Александров» оставил также свидетельства, что мать Мыколы Бажана, активную «украинскую гражданку», не раз арестовывали чекисты. Арестовывали — за что? В одном из документов дела-формуляра вспоминается, что Галина Аркадьевна с цветами встречала войско УНР.  Разве можно было такое вычитать в воспоминаниях Аллы Платоновны? Недомолвки в ее рассказе были неминуемы.

Интересно, что секретный сотрудник «Александров», хоть он и прятался за псевдо, немало изложил такого, что выдает его чуть ли не с головой. Представим себе: в 1913 г.  «Александров»  —  сын местного фельдшера — учился вместе с Бажаном в подготовительном классе гимназии; в 1920 г. они оба посещали драмстудию, созданную вскоре после того, как в Умани «поселился» театр Леся Курбаса «Кийдрамте»; с временем, уже в Киеве, «Александров» имел какие-то звязи с членами литературной группы «Ланка-МАРС» (упоминаются Валериан Пидмогильный и Борис Антоненко-Давидович, причем на квартире у Пидмогильных он даже временно останавливался). Возможно, сексот «Александров» и сам был литератором?

Установить его личность, в целом, не так уж сложно, однако так ли это важно?