Память и имя

Это — серия картин, на которых изображены дома евреев, истребленных во время Второй мировой. Замысел цикла возник у Матвея в 2019-ом, когда он посетил литовский городок Жагаре. Потомки тех, кто выжил, начали вешать мемориальные доски на жилища убитых. Это и стало исходной точкой для художника. Подобные опустевшие жилища он нашел также в Ивано-Франковске, Одессе, Остроге. Также в выставку было включено и полотно Вайсберга «Птица над Биркенау», созданное в самом жутком  лагере смерти.

По завершении выставки в «Дукате» состоялась дискуссия «Холокост в Украине. Политика и практики национальной памяти». Интервью с Вайсбергом мы дополняем развернутым комментарием одного из участников дискуссии, киевского историка Игоря ГОЛЬФМАНА.

Матвей Вайсберг:

«Я вижу не о своем — я вижу о нашем»

— Как появилась эта серия?

— Если мы говорим о выставке в «Дукате», то здесь надо немного различать. Потому что здесь есть работа «Птица над Биркенау», что возникла спонтанно после посещения Освенцима в 2017 году. Я туда почти случайно попал на экскурсию и после того прекратил рисовать. Помнишь фразу Теодора Адорно о поэзии, которая становится невозможной после Освенцима? Хотя там в действительности у него вопрос, все равно, я ее тоже трактовал как утверждение. Поэтому я определенное время не рисовал. Но немного позднее я увидел одну из работ Ахры Аджинджала (известный киевский художник — ДД) и понял, что искусство лечит. Начал просматривать фото, сделанные в той поездке, и увидел то, что мне показалось пылинкой на матрице фотоаппарата. Увеличил — оказалось, что это птица над Биркенау. Побежал в мастерскую и нарисовал огромную работу «Птица над Биркенау». Понятно, что я не занимаюсь только этим. Но в тех местах, где пепел Клааса стучит в мое сердце, я мыслю как художник. «Чужие дома» — это художественное высказывание, а не историческое исследование. Я следую за своими глазами. Это чисто живопись. Как рассказы Шаламова — прости за аналогию — хотя они и написаны на документальном материале, это все же проза. Потом я попадаю в Жагаре в Литве. Это уже не было случайностью — я думаю, что люди, которые нас туда повезли, догадывались, какое впечатление на меня это произведет.

— И какое?

— Ты попадаешь в мир Марка Шагала, в котором навсегда выключили звук. Навсегда. Это не те покинутые дома,  в которые можно вернуться. Там возвращаться просто некому. Там ходят люди, там кто-то живет, но ощущение полной пустоты. Какое-то марсианское пространство. Атлантида утонула.

— Интересно, что ты, художник, то есть человек, который мыслит визуальными образами, говоришь о звуке.

— Да, визуально это и есть немота. И вот в этой тишине у меня должна была возникнуть мелодия внутри. И она возникла.

— Какая?

— Я загадал песню о варениках на идише, которую мне пела бабушка. Это было очень кинематографически, мне надо было как-то включить звук, хоть что-то надо было вспомнить. Этот вырубленный звук, когда не слышишь голосов, не слышишь звука скрипки, не видно ни детей, ни собак. Да, ходят люди. Я к ним не имею никакой претензии, кроме той, что надо отдавать себе отчет в том, что это. Вот, например, в Ольштыне поляки знают, что живут в немецких домах. По крайней мере, те, с кем я разговаривал. А здесь нет. Нет языка, которым писал Нобелевский лауреат по литературе, нет ничего. И я не могу прочитать стихи своего деда в оригинале, хотя его переводили Тычина, Сосюра, Рыльский, Малышко.

— Откуда же в этой серии появились картины уже с украинскими пейзажами?

— Потому что дальше я подумал: «Собственно, почему только Литва?». Я не ставил себе  цель специально куда-то поехать и рисовать. Но мы попали в Острог с друзьями, посмотреть тамошнюю Академию. И я вдруг начал опознавать эти дома. Просто смотрю и узнаю.

— Интересно.

— Как опознают людей. И я потом, чтобы не попасть  впросак, переспрашивал. Да, догадка оказалась верной. Это, как правило, в центре, и они похожи на эти литовские домики. Думаю, что и в Беларуси такие же. Это же один ареал, межа оседлости. Куда пальцем в карту не ткни в Восточной Европе — попадешь в эти чужие дома. Как ни странно, крупным городам повезло больше. Например, из Харькова эвакуировали 80% евреев как рабочих военных заводов, конструкторских бюро и тому подобное.  Специфической эвакуации евреев не было — хотя уже все знали, что их ожидает при немцах.

После Острога я был в Одессе и там уже попросил, чтобы мне показали бывшие еврейские дома. У меня не то, чтобы короткое дыхание, но если у меня следующее более мощное впечатление вмещает предыдущее впечатление, мне надо потом возвращаться в те же места. Я успел нарисовать пару картин из этого цикла в Одессе, а потом поехал в Ивано-Франковск на открытие своей выставки «Стена», а там вообще ничего непонятно. То есть, я эти дома вижу, но вообще ничего непонятно.

— Почему?

— Потому что город юденфрай  («юденфрай» (нем. Judenfrei) — понятие, которое употреблялось нацистами и означало области или города, еврейское население которых было уничтожено или вывезено в лагеря смерти, буквально значит «свободный от евреев» — ДД) — воплощение мечты гитлеровцев. Почти все города, которые я видел, юденфрай. Но во Франковске нет даже обозначений, где было гетто. На старом еврейском кладбище не осталось ни одного надгробия. Стоит обелиск, на котором написано, что кого-то там убили. А то, что  в озере, которое примыкает к кладбищу, на дне лежат 10 тысяч людей, никто как будто и не знает. Землечерпалка доставала кости, когда в 1970-х озеро чистили. И что там? Там утки, лодки. Если бы мне не рассказали друзья, я бы тоже не знал. Я даже в интернете нигде ни одного упоминания об этом не нашел! Это озеро, кстати, залили уже при коммунистах. Здесь вся история хорошая. Но, думаю, там и местное население лояльно относилось и к котловану, и к появлению озера. Я сужу по лодкам, по уткам, по всему. Да, я везде вижу могилы евреев. Ничего не могу с этим поделать — потому что мне больно.

Думаю, если бы я поехал на продолжение выставки в Коломыю — были бы картины и оттуда. Западная, Восточная, Южная Украина. Любое место в Восточной Европе.

— Почему эта тема до сих пор актуальна?

— Потому, что могилы взывают. Есть страна, которая этот путь прошла полностью, от начала до конца, — Германия. Полная денацификация. Даже Австрия его не прошла, выставили себя как жертву нацизма. Яд Вашем (название музея Холокоста в Израиле — ДД) в переводе означает  «Память и имя». Это из Исаии. И это та проблема, которая, на мой взгляд, не решается, например, памяти о Голодоморе. Потому что играют большие цифры, и это правильно, но надо каждого человека — мальчика, девочку, дедушку, бабушку — пока есть такая возможность, увековечить. Память и имя. Так вот, если угодно — память и имя (показывает на картины). Потому что на каждом из этих домов в Жагаре висит табличка — повесила местная еврейская община — кто здесь жил. Кто в том озере утоплен, вряд ли можно определить. Но надо об этом говорить. Мне надо об этом говорить — говорю я. И не спрашиваю себя, актуально это или нет. Для меня актуально.

— Спрашиваю как гражданина. Что надо сделать у нас?

— Начать с самого начала. Ничего особенного не надо делать, кроме как сказать правду. Правда исцеляет. Не говорить, что мы — а говорю об Украине мы — что мы только жертва. Не говорить, что, мол, евреев убили. А евреи — это кто? Не украинцы, которые здесь жили? К сожалению, я знаю примеры, когда слово на «ж» и сейчас есть в обращении у кое-кого из украинской интеллигенции. Не уличных босяков. Правду надо говорить всегда. И для нее нет срока давности, тем более для такой правды. Дело не только в  том, что моя прабабушка погибла в Бердичевском гетто. То есть, в этом тоже. Потому что меня «Чужие дома», по большому счету, волнуют не только еврейские, просто это наиболее наглядный пример. Чужие дома, допустим, крымских татар — есть шанс, что туда люди вернутся. А сюда люди не вернутся — некому. 

— Антисемитизм у нас сейчас является проблемой?

— Проблемы нет. Но она может возникнуть в любое мгновение. История нам показывает, что она может где-то тлеть, а потом внезапно взорваться. В действительности у меня есть очень сильный пример — Майдан. Я всегда говорю, что на Майдане антисемиты были, а антисемитизма не было. Майдан самоочищался. А еще сильный пример, когда я однажды понял, что мой 8-летний сын не знает слова «ж...д», в отличие от меня, который это знал в его возрасте или даже раньше. И все эти дискуссии о том, что это слово, мол, надо вводить в язык — надо всегда спрашивать у носителей национальности. А кто-то считает литературной нормой слово «малоросс», а кто-то хочет называть чернокожих «кафры» или «негры». Это слово запятнано. Все.

— А в украинском искусстве есть понимание масштаба темы Холокоста?

— В последнее время какие-то сдвиги есть. Но в целом эта дискуссия должна быть вынесена на уровень хотя бы общеинтеллигентный. Потому что именно интеллигенция должна формировать  эту повестку дня. Да, есть дискуссия, но в очень узких кругах. Но в целом, к сожалению. Я вижу не о своем — я вижу о нашем. А если вы не скажете, что это наше, то тогда непонятно, зачем я вообще этим занимаюсь.

— И тогда нам о нашем рассказывает очередной эмиссар из России.

— Да, эта пустота, уже многолетняя, как будто диффузным газом, наполняется, в том числе из России. Мы заговариваем проблему уже 30 лет. Были конкурсы, были прекрасные проекты. Но воз и ныне там. И здесь вдруг приезжает Хржановский. И начинаются политические игры — вот в чем подлость ситуации.

Игорь Гольфман:

«Двигаться дальше без большого государственного процесса по Холокосту в Украине невозможно»

ПРЕДАТЕЛЬСТВО 

— Мы не знаем ответа на все вопросы. Я не очень представляю, как методами культуры мемориализировать событие, о котором не хочется вспоминать. Одно дело, когда это музей изобразительного искусства. У него есть какие-то нагрузки — просветительские, учебные. Музей трагедии — более сложная вещь. Есть опыт разных стран, которые прошли это раньше. Конечно, можно обратиться в музей Аушвиц-Биркенау, Музей истории польских евреев Полин, Берлинский музей Холокоста. Но украинский опыт полностью свой, ни на чей не похож.

Согласно переписи населения 1939 года в Киеве проживало 240 000 евреев на 900 тысяч населения. Наибольшее число за всю историю города. А в области — еще больше чем половина этой цифры, потому что область включала, например, Умань. Почти треть миллиона людей,  и как им можно было не рассказать, что их ожидает? Ведь львовский погром состоялся еще в конце июня 1941-го. До  Бабьего Яра оставалось три месяца. То есть, если бы коммунисты хотели спасти киевское еврейство, они бы это сделали. Они прекрасно знали, чем заканчивается для евреев приход нацистов, имели достаточно времени и  быстро вывозить народы, как мы знаем, умели. Даже больше, согласно свидетельствам, на вокзал уже в июле невозможно было попасть, он был окружен войсками. Сначала вывозили предприятия, потом тех, у кого призваны мужчины в семьях. Ни одна киевская газета за 90 дней не написала о том, что случилось во Львове и Каменец-Подольском, киевляне об этом просто не знали, зато многие помнили о немцах со времен Первой мировой как о культурной нации.

Поэтому из Киева никто не выехал — все пошли в Бабий Яр. Это был первый город с большим еврейским населением, где немцы не устроили ни гетто, ни отправления в лагеря. Убили сразу. Такого до этого не было. Это — феномен Второй мировой. Двое суток, 29 и 30 сентября 1941 года — мировой феномен по количеству жертв геноцида от пуль. Почему так случилось, ответа нет и поныне, можем только догадываться. Думаю, одним из факторов мог стать взрыв домов на Крещатике. Но ни один документ не говорит, почему в Киеве произошел такой странный поворот, почему, например, не использовали на работах,  не построили гетто.

Когда немцы поняли, что натворили, они создали Сырецкий лагерь, который работал исключительно на уничтожение следов расстрелов. Есть воспоминания тех, кто в нем выжил. Работало девять бригад, одна раскапывала тела, другая — сжигала тела в печах, третья — развозила пепел. Потому, когда приехала комиссия, она уже ничего не застала.

ВЫТЕСНЕНИЕ

— Через Холокост прошли те страны, в которых жили большие еврейские диаспоры. В послевоенные годы в Европе выработали определенные методики отношения к этим событиям. Причем они изменялись. Австрия отрицала, потом признала. Болгария сначала тоже отрицала, пока им не доказали, что да, свое еврейство они спасли, но участвовали в уничтожении еврейства греческого и югославского — сажали их в поезда и отправляли в лагеря. Французы никого не истребляли — это правда, но тоже сажали всех в поезда. Ни разу не сделали попытки спасти свое еврейство, это тоже признали потом. И здесь надо сделать важную оговорку: только в странах Восточной Европы и республиках бывшего СССР коллаборация с оккупантами означала участие в акциях массового истребления.

То есть все страны выработали свои методики осознания соучастия  в Холокосте, и только Украина, Литва и Польша практикуют то, что можно назвать вытеснением. Приблизительно так: мы сами находились между молотом и наковальней, мы сами являемся жертвами двух громадных тоталитаризмов. И поскольку мы жертвы, нам надо простить наше собственное свинство. А дальше и начинается полный разнобой: от занижения числа жертв до преувеличения.

Есть интересный пример. Шесть лет тому назад за немецкие и американские деньги и при участии немецких волонтеров в архивах Украины, Израиля и Германии провели двухлетнее исследование, итогом которого стало выявление в Тернопольской, Ривненской и Волынской областях пять мест массового расстрела евреев. Точные места, полные имена. За те же таки немецкие деньги изготовили пять мемориальных табличек с информацией о том, что произошло. Так вот, три местных совета не проголосовали за установление этих табличек, потому что не понравилось упоминание о вспомогательных подразделениях местной полиции. Прошло три года, состоялись выборы, поменялся состав депутатов на местах и, наконец, таблички установили.

15 лет назад два следователя военной прокуратуры Израиля, у одного из которых в Яру лежали родственники, на досуге попробовали следственными методами воссоздать события 29-30 сентября 1941 года, реконструировать то, что оставалось неизвестным, на базе известных фактов. Если вы знаете, что в течение светового дня в конце сентября продолжались расстрелы и погибло 40 тысяч жертв, то можно посчитать, сколько было зарядов, сколько людей должны были те заряды подносить и тому подобное. Следовательно, они провели эту реконструкцию. Но в Украине никто даже не взялся их привезти и выслушать. Нападают на Тимоти СНАЙДЕРА, на историков. Удивительная позиция. То есть, люди не хотят правды. Это вытеснение. Лишь в последнее время вижу хотя бы какой-то прогресс.

ПРАВЕДНИКИ

— Мы живем в четвертой  стране по количеству Праведников народов мира. Это люди, которые рисковали больше, чем евреи. Первый киевский праведник — православный священник Алексей ГЛАГОЛЕВ, сын Александра ГЛАГОЛЕВА. Отец был домашним священником семьи Булгаковых, выступал в качестве свидетеля защиты на процессе Бейлиса. Он венчал Булгакова в первом браке и он же его крестил. Был убит в Лукьяновской тюрьме в 1937 году. Александр Глаголев на довоенных бланках священника выписал 12 еврейским семьям — это свыше 40 человек — фиктивные свидетельства о том, что они выкрестились. Немцы, к счастью, в этом особенно не понимали. В Бабьем Яру немцы тоже плохо разбирались, кто еврей, а кто нет. Когда возникали сомнения, они звали украинскую вспомогательную полицию. Потому что шли друзья и соседи, думали, что их соседей-евреев отправляют в Палестину. Поэтому тех, кто пришел провожать, собрали на отдельном холме, они там сидели дотемна, потом пришли полицаи, отобрали подозрительных, остальных отпустили. Это описано у Кузнецова в «Бабьем Яру».

Так вот, имея четвертое место по Праведникам  мира, Украина до позапрошлого года не имела ни в одном населенном пункте ни одной улицы их имени. Наконец, она появилась в конце 2019-го на Днепропетровщине силами днепровской громады.

МЕТОД

— Для того, чтобы происходила полноценная профессиональная дискуссия о Холокосте на наших поприщах, должен быть какой-то арбитр: человек, организация или метод, к которому можно апеллировать и который скажет, как это было в действительности. Иначе, мы останемся погруженными в постоянные интерпретации. На каждую годовщину расстрелов в Бабьем Яру отовсюду звучат разные цифры. Даже по поводу дат убийств. Непонятно, почему хотят занизить количество жертв. Называют цифру 33 771, не замечая, что ниже приписано «без учета детей». Однако в Яру дети составляли от четверти до трети жертв. Среди казненных почти не было мужчин призывного возраста — это преимущественно старики, женщины и дети тех, кого призвали. Я наслушался уже такого — от полного отрицания до многократного преувеличения. И пока арбитра, о котором я говорил, нет, такой разнобой будет продолжаться и в дальнейшем.

Приблизительно та же история была с Голодомором до тех пор, пока в 1992-93 СБУ не возбудило дело по факту преступления. Собрали наилучших специалистов, выделили средства. Через 10 лет состоялся суд и появился документ, после которого никто не имеет права отрицать факт Голодомора в Украине, потому что может быть привлечен к уголовной ответственности. Так же с Холокостом в Евросоюзе: 20 стран в 2012 году подписали декларацию об уголовной ответственности за отрицание Холокоста. Поэтому я думаю, что в истории с Холокостом у нас нужен такой же метод. СБУ должна возбудить дело, надо собрать специалистов.  Если же кто-то скажет, что прошло уже много лет, я отвечу, что у историков существует такое парадоксальное наблюдение: чем дальше мы от какого-то события, тем больше мы о нем знаем. Иногда даже больше, чем очевидцы события. Потому что проходит время, становятся понятными скрытые смыслы, выясняются обстоятельства. Сегодня материала о Бабьем Яре можно собрать значительно больше, чем это сделала государственная комиссия, итогом работы которой стал, так называемый, Киевский процесс 1946 года. Кстати, окончательный текст приговора в 1946 году правили лично Берия и Молотов, которые в свыше 30 местах слово «еврей» заменили словом «советский гражданин». Тогда еще не было известно того, что стало известно позднее, когда открылись американские и немецкие архивы. Например, открылся огромный пласт новых свидетельств лишь в 1986-ом. Тогда в Минске проходил процесс по делу Васюры, что служил помощником командира в 118-ом батальоне шуцманов — это вспомогательный батальон немецкой армии. Так вот, показания подсудимых и свидетелей  во время следствия и уже на суде прибавили огромное количество информации о том, что происходило в Бабьем Яру. Однако ни один историк в Украине за все годы независимости — даю вам гарантию — не поехал в Беларусь и не запросил документы по делу Васюры.

Поэтому я как человек, который давно занимается еврейской древностью, считаю, что  начинать что-то можно только после этого процесса. Тогда можно будет говорить о количествах жертв, о том, кто и в чем участвовал, апеллировать к закону. Надеюсь, мы будем узнавать правду, но двигаться без большого государственного процесса по Холокосту в Украине невозможно.