«Пьесу побаиваются – и здесь, и там...»

Пьеса поляка Тадеуша Слабодзянека «Наш класс» была принята на родине в штыки. Это сейчас у автора множество наград, хотя не уверена, что сегодня, с ее жестокой правдой, некоторые поляки готовы ей рукоплескать.

Одно из самих ярких впечатлений украинского театрального года, для меня, — постановка «Нашего класса» на Сцене 6, Сергеем Перекрестом. (О спектакле наша газета уже писала). Режиссер этого спектакля — человек в театре новый, — очень ярко заявил о себе. Подводя итоги года, хотелось услышать его мнение — о жизни, театре, перспективах...

В ПОИСКАХ СЕБЯ

— Сергей, мы разговариваем в преддверии Нового года, а Новый год — это всегда некий сказочный флер,  подарок судьбы после детства. У меня сложилось впечатление, что театр, в который вы пришли не  «юношей с горящими глазами», а взрослым, состоявшимся человеком, — есть собственноручно написанная  сказка. Как произошло, что вы, успешный бизнесмен,  сменили алгебру на «хаос» гармонии?

— На самом деле,  режиссурой занимался столько, сколько себя помню. Другое дело,  поле деятельности было неестественным; жажда конфликтов, жажда взрывов, жажда накалов и поворотов, все то, что приветствуется и приемлемо на сцене, не допустимо в частной жизни, тем более,  в бизнесе.  Я просто вернулся туда, откуда  когда-то убежал. Поразительно, мы бежим от совершенно очевидных вещей. Как говорил Пруст: «Жизнь — это плохая литература».  Согласен, жизнь — плохой театр, пример тому, — спектакли на Грушевского.  К сожалению, сегодня мы, украинцы, завязаны на плохой театр, на то, что происходит в жизни. Мы чувствуем себя участниками фарсов — с погонями, крышами, побегами. Это происходит каждый день. А театр, на мой взгляд —  место, где жизнь должна остановиться, чтобы заглянуть в себя, понять.

ГРАЖДАНСКАЯ СТРАСТЬ

— Знаю о вашей активности во время Майдана, как трансформировалось отношение к нему?

— Как я к Майдану отношусь? Нужно понять, что ту свободу и независимость, которую мы завоевали сейчас, на тех условиях, на которых они завоеваны, эти же условия нас тянут в пропасть, потому что нет признания закона,  как такового, ни уважения к нему, ни чувствования. Можно все оправдать,  сказать, кто барыга, кто зрадофил, кто порохобот, но это опасная игра,  отсутствие ощущения тайных механизмов жизни, которые действительно работают. Поэтому я и говорю, что нужно перевернуть страницу, прошлое сделать прошлым. Повторюсь,  театр имеет отношение со временем. Потому что, если сегодня происходит то же, что и вчера, и завтра это будет происходить, то, время не движется.  Мы продолжаем помогать фонду «Вернись живым», Виталию Дейнеге. Уважаю и имею честь называть  его своим другом,  понимаю, сколько он всего делает  и чего это стоит ему, его команде,  всем военным. Но армия у нас — вот феномен, ее не было, а теперь есть. Театра же, на мой взгляд,  не было и  нет до сих пор. Необходимость армии для нашей страны очевидна, если ее не будет,  нас просто уничтожат, необходимость театра менее очевидна. Но не менее необходима.

Сейчас есть сумасшедшая инициатива, так называемых,  «независимых театров», хоть это слово оскомину уже набило. Мы себя назвать еще не можем, потому что люди в холоде, в голоде, без денег рождают «независимые» театральные постановки. Для молодых это естественно в их возрасте, но я вижу  много взрослых людей, которые все кладут на этот алтарь. «Сцена 6» создана за счет личных накоплений. Нас все время спрашивают: «Кто же вам дал деньги?». Да, никто не давал,   один человек не купил квартиру, второй —  не сделал в своей квартире ремонт, третий —  продает часть бизнеса, четвертый просто отдирает от себя последнее, — все делается из своих собственных, личных средств,  без опоры на какие-то другие способы финансирования. В глазах сначала недоверие,  потом — потрясение. Инфантилизм присущ творческой тусовке —  сижу, жду, когда же меня заметят, оценят, придут, принесут... Но, мне кажется, это та ветвь, которая начинает отмирать, и прекрасно. Идет  новая поросль, безбашенная, сумасшедшая, антипрагматичная, и,  говорят,  такое здесь в этой стране уже было в 90-х годах. Не могу дать этому оценку,  в те годы  был вне этого. Но  понимаю, что это шанс сейчас. Не взываю о помощи, но если сейчас это не будет как-то поддержано институционально,  боюсь,  наша страна проиграет, и неизвестно, когда новый шанс появится, и появится ли он. Это касается не только театра, это касается и всего остального в области культуры.

— То есть вы призываете госинституции обратить внимание на культуру? Как человек образованный, прекрасно знаете, что любая революция, начиная с древних времен,  с энтузиазма, невероятного «завода» масс, у которых не было ни четкой программы, ни интеллектуальной потенции, а просто хотелось, чтобы было иначе, а потом на этой волне приходят те, кто хотят власти,  четко знает,  чего хотят для себя,  и работают по собственной программе, —  это относится к любой, на мой взгляд, революции. Поэтому сейчас, создавая свой театральный оазис, вы в то же время призываете прийти и  навести там свой порядок госинституции.?

— Вижу здесь неразрешимое противоречие. Возможно, вы правы, я совершенно наивен. Но ведь это Революция Достоинства, это революция осознанности, это революция людей, для которых эта страна вдруг стала нашей.

В кино что-то изменилось, сейчас есть государственное финансирование фильмов. Происходят питчинги, Госкино финансирует на 50% бюджеты в постановках фильмов. Была премьера «Киборгов», и какие-то сумасшедшие, восхитительные отзывы об этом фильме. Не могу сказать, что ничего не делается.  Противопоставлять всегда легче. И нас сейчас держит общая угроза, но сегодня она есть, завтра её нет, меньше она или больше, но мы все равно находимся в зависимой ситуации, если мы не предоставляем что-то своё.

ТЕАТРАЛЬНЫЕ ЛАБИРИНТЫ

— Вернемся к вашему спектаклю — «Наш класс». Каким образом именно на этом произведении вы остановились? Тема не самая любимая для зрителя — абсолютная потери личности, независимо от национальной принадлежности,  процесс полного самоуничтожения. — что подтолкнуло к такой жесткости?

— Как и все в жизни происходит, это было случайно. Эта история завязалась еще в 2013 году, когда о Революции, о Майдане еще никто не думал. Нужно было поставить диплом. Долго искал  материал,  не мог  найти, пока в какой-то момент  не огорошило, —  эту пьесу читал Резникович на труппе. Когда-то он предлагал ее взять в работу. Эта моя попытка закончилась плачевно, потому что была срепетирована половина работы,  подошли ко второй, уперлись в тупик. Было очевидно, что мы, и в первую очередь я, замахнулись на сложнейшую пьесу. Там были студенты и профессиональные актеры, остался один человек, Петя Ищук. Мы с ним потом зиму сидели в подвале и бились над этой пьесой, уже когда Майдан начался. Мне недвусмысленно предлагали, мол, давай, доделай. И тут сумасшедшие вещи стали происходить,  это было одним из знаков, что нужно  все прекращать, потому что оно идет не туда. Потрясающее для меня событие, решение спектакля было — зал ожидания,  стойка,  чемоданы уезжают,  некий  портал, туда у нас «шли» убитые люди. Была  «мертвецкая», как в «Ашане», мясные туши за пленкой.  Такую пленку мы повесили,  где мертвые у нас существовали. И  уже  ступор ощущая,  вижу в журнале, что в Москве, в «Театре Наций» —  «Эвридика», совершенно другая пьеса, —  сделана точно в таком же решении. Такой удар сокрушительный, —  мое уважение к материалу,  и вообще к профессии не позволяло  дальше в этом решении работать, а другого не было. Хотя мой мастер говорил: «Сергей, успокойтесь, идеи витают в воздухе, вы не хотели это украсть». И это правда, оно  родилось у нас с Петей Ищуком в подвале.  А потом начался Майдан,  началась война, и как-то было уже совершенно не до театра.  Я уже не мальчик, да, помогаю армии, как могу, бизнес был и есть, но я не стану хорошим солдатом. Понял, что  будет трусостью, если  не начну заниматься тем, что  должен делать. От своих коллег и волонтеров, слышу фразу — «побег на фронт», бывает и так. Именно побег, хотя  человек идет на войну, рискует жизнью. Но есть  риски  более страшные, чем погибнуть. Уже в 2015 году возникло ощущение, что, нужно заниматься тем, что ты должен делать. И мы вернулись с Петей Ищуком к поискам природы чувств этой пьесы. Бились долго, пока не  появилось ощущение, что  имеем право собирать людей и запускать заново этот материал в работу. В свете всех событий, он уже иначе и читался, и виделся.

— Что делает сегодня ваш театр?

— Мы взяли в производство комедию Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным». Благодарен Ивану Козленко, главе Центра Довженко, где сегодня работает «Сцена 6»,  за такими менеджерами будущее!  Насколько ему там непросто —  могу только догадываться.

— Почему Уайльд?

— С пьесой «Наш класс» у меня сложились некие отношения. Герои — одноклассники. Нахожу, что в каждом  есть я, или каждый он — я. Это все моими нервами, кровью, поступками или антипоступками пропитано. Иначе откуда все это я мог взять. Можно было бы сначала себе в этом признаться. И до сих пор приходится, потому что спектакль не стоит на месте. Он идет, и какие-то вещи открываются в нем, а через спектакль во мне, в нас. Это некая «прививка», которую постоянно  колешь, и —  либо сдохнешь, либо будет перерождение. Если честно, герои            —  пауки в банке,  — они сожрали друг друга. Все время у них были сделки с собой, и между собой,  ради одного — выжить. Выжил тот, кто, казалось бы,  остался последним, кто вообще никого не убивал. Он просто слова не сдержал, данное в 15 лет. Договорились не расставаться, а он уехал. Так решили за него. Родители. Вот  цена слова. Абрам для меня —  вечный путешественник, холостяк жизни. Хотя у него детей черт знает сколько. Тадеуш Слабодзянек, автор,  очень тонко это сделал. Он семь лет писал эту пьесу, и, я считаю,  она недооценена. Ощущение, что ее побаиваются — и здесь, и там... Спектакль уже живет своей жизнью. И хочется чего-то другого. Почему Уальд? Потому что там нет ощущения вины.

Жизнь без вины и без суждения, принижения себя, меня привлекает.  Это выпад против «скотскости» сегодняшней жизни. Никого в этом не обвиняю, в первую очередь, себя. Занимаясь Уайльдом, вижу это скотство, которое незаметно, но прилипло где-то и становится частью меня. Как ржавчина, которая разъедает. Должен признаться,  пока  есть замечательное сценографическое решение Игоря Несмеянова, уже есть прекрасный украинский перевод Володи Шейко. Находимся на этапе осознание, что такие, какие мы сегодня есть,   этот материал не по зубам. Что делаем? Отращиваем зубы...