Последний побег из Парижа

Городишко Броды, где он родился в 1894 году, лежит недалеко от Львова. В те времена он считался «галицким Иерусалимом» (отсюда, кстати, такая частая среди восточноевропейских евреев фамилия Бродский). Рожденный в этой переходной полосе между Галичиной и Волынью, на самой восточной окраине австро-венгерского мира и Европы, где «культуры все-таки больше, чем об этом можно судить по состоянию канализаций», Рот при первой же возможности покинул эту свою «малую родину», на восемьдесят пять процентов заселенную представителями его странствующего народа. Это был зов славы, возможно, жажда качественно высшего бытия, великая иллюзия семнадцатилетнего на пороге первой из всемирных катастроф. «Городом местечку никогда не быть. Карьеры поселений, как и карьеры людей, ограничены роком», — напишет он спустя много лет, наверное, объясняя себе самому этот порыв к Великому.

В 1913 году он начинает учиться во Львове — и вскоре также покидает его. Ему мало Львова: темп жизни недостаточен, литературные дискуссии не выходят за пределы политических, взаимно изнурительное украинско-польское выяснение отношений не имеет конца, польский язык доминирует на университетских лекциях. Все это вынуждает его, немецкоязычного и космополитичного, опять- таки — при первой же возможности — направиться дальше на Запад, из «малой Вены» в настоящую. Однако от Галичины не убежишь, особенно когда носишь ее в себе. Сначала она догнала Рота в Вене. Это произошло в начале войны, когда тысячи галицких беженцев, слишком напуганных русским наступлением и перспективой погромов еврейства, оказались здесь и там на венских улицах, площадях, вокзалах, таща за собой свой багаж, детей, жен, стариков. Большинство романов Рота, которые будут написаны позднее, невозможны без этого ужасного опыта панического переселения городишек в Город.

Дальше была война, участвовать в которой он наконец согласился добровольно. И так состоялось одно из его возвращений — Рот опять заброшен в Галичину, чтобы увидеть мировой танец смерти и предречь, как будут разлагаться на составные части в галицкой земле западноевропейские трупы, удобряя ее, и как «на сгнивших скелетах мертвых тирольцев, австрийцев, немцев (чехов, словаков, мадьяров, хорватов, добавим) зацветет кукуруза этого края».

У писателя не может не быть предчувствий. Более того — ему никуда от них не деться.

Наведываясь еще неоднократно во Львов в 20-е и впоследствии 30-е годы (Рот был приглашаем польскими коллегами как один из наиболее популярных и чаще других переводимых и издаваемых в межвоенной Польше авторов), он пытался констатировать нерушимость «того еще мира», габсбургской идиллии, поликультурной пестроты и толерантности. Возвращаясь в Берлин или впоследствии в Париж, он говорил и писал об увеличении рубцов, о почти полном заживании ран, развязывании узлов, самовозрождении культуры в Галичине. Он ошибался, как все великие романисты, не зная жизни и выдавая желаемое за действительное — «того еще мира» уже не существовало, он еще кое-как напоминал о себя во время писательских вечеринок в богемных ресторанах, но на самом деле все было не так, сумерки фашизации надвигались на Европу, а большой красный змей уже уморил миллионы крестьян на Востоке. Геноциды превращались в норму официального политического курса правительств и вождей.

Зимой 1937-го Рот в последний раз приезжал во Львов. «Уверяю вас, друзья, что мы присутствуем на последнем из подобных праздников в Европе», — обращался к избранному львовскому обществу не без влияния алкоголя и пробужденных предчувствий. Не все из присутствующих хотели ему верить. Кое-кого из них расстреляли энкаведисты между 24 и 26 июня, а кое-кого эсесовцы 3 июля в том же таки 1941 году. Неделя, которая прошла между двумя львовскими расстрелами интеллигенции, стала неделей окончательного разрушения мира Рота.

К счастью, Рот не дожил до этого. Он умер в Париже, в конце очередного мая-месяца, который по-настоящему возможен только в Париже. Истинной причиной смерти были предчувствия — катастрофа должна начаться сразу после лета, через каких-нибудь девяносто три дня (последние курорты, вакации, салоны, танцы и загородные пикники). Далее был Холокост, фабрики смерти, трагедия Центральной Европы — все разом вместе с войной, от которой его сердце святого пьяницы все равно бы разорвалось.

СПРАВКА «Дня»

Йозефа Рота чаще всего сравнивают с Кафкой, и на сегодня он является одним из популярнейших немецкоязычных авторов. К сожалению, в Украине долгое время отечественными считали только тех писателей, кто писал на украинском языке. Еще прижизненное издание романа Рота «Отель «Савой» (Харьков, 1928) давно стало библиографической редкостью. В 1981 году журнал «Всесвіт» опубликовал роман «Цiппер та його батько» (перевел Евгений Попович). В прошлом году издательство «Смолоскип» издало прекрасный сборник избранных произведений Йозефа Рота «Білі міста». Украинский перевод сделал Игорь Андрущенко, который сейчас готовит к публикации перевод Ротового романа «Гробівець Капуцинів». До сих пор остаются не знакомыми для украинского читателя множество новелл, эссе, стихотворений, романов выдающегося соотечественника, среди которых и такие известные в мире, как «Павутиння» (1923), «Бунт» (1924), «Праворуч і ліворуч» (1929), «Йов» (1930), «Марш Радецького» (1932) и другие.