Прогулка в маленьком саду

Для драматургов существуют счастливые словосочетания: театр Шекспира, театр Мольера, театр Гоцци. Художникам в этом отношении повезло намного меньше. «Их» термины — живопись, графика, скульптура и т. д. — отражают только техническую сторону дела. Остающееся в качестве сомнительного утешения выражение «создал свой мир» — банально и затёрто до невозможности. Кроме того, назвать творение молодого киевского графика Ульяны Львовой мирком — обидно, а миром — неверно. Из-за изначальной установки на камерность и замкнутость. Да и не создан этот микрокосм — скорее отделён, отгорожен от остального макрокосма по причине своей не столько зыбкости, сколько хрупкости: опасность не в том, что разлетится, растает в воздухе, и не в том, что рассыплется в прах, а в том, что сломается. Он — как редкая музейная вещица, как антикварная шкатулка с почти стёршимся механизмом, которую, словно андерсеновского соловья, заводят только раз в году. Но зато — какая музыка тогда раздаётся!

Длиннющая описательная поэма Жака Делиля «Сады» посвящена знаменитейшим европейским паркам. Создана она в 1782 году. Автор неоднократно дополнял её новыми фрагментами-описаниями, которые заказывали ему тщеславные и жаждущие увековечиться парковладельцы. Поэма была читаема и любима (в том числе и в России), но казаться смехотворно старомодной и погружаться в забвение начала уже при жизни Делиля.

То, что на исходе ХХ века Ульяна Львова вдруг раскопала (то есть прочитала) именно «Сады» — само по себе странно до предела. Но то, что она решила их проиллюстрировать — уже чуть ли не подозрительно. В конце концов, если уж тоска по фижмам, мушкам и пудреным волосам становится совершенно нестерпимой, есть «Манон Леско» и «Похищение локона», «Игра любви и случая» и «Новая Элоиза», «Мемуары» Казановы и «Бесполезные мемуары» Гоцци. Но Жак Делиль был предпочтен всему этому ослепительному великолепию.

Но, быть может, всё дело в том, что он (из всего вышеперечисленного — и не перечисленного, но попадающего в список — только он) не только не предлагал своему в кои веки сыскавшемуся иллюстратору какого-то четкого и ясного решения (хотя бы сюжетного), но и вообще ничего не предлагал. Проще говоря, у художника, выбравшего «Сады», совершенно развязаны руки. И Ульяна Львова не преминула воспользоваться этим счастливейшим обстоятельством.

Задумчивая красавица, взлетающая на качелях вместе с целой стаей голубей; другая героиня — не менее задумчивая и не менее прекрасная, гуляющая в утреннем тумане среди странных видений и воспоминаний; счастливые влюблённые, бесконечно долго не разнимающие рук над столиком в беседке — всего этого (и многого другого) у Жака Делиля нет.

Здесь можно, разумеется, погрузиться в дебри рассуждений о том, что, не прибегая к буквальному воспроизведению тех или иных эпизодов поэмы, художница превосходно передала её дух и т. д. Но тут всё немного по-другому.

Графика Ульяны Львовой — безусловно, не «просто красивая эпоха» (Борисов-Мусатов), а воспоминание о XVIII веке, и точность и ясность хронологии в данном случае важны чрезвычайно. Её рококо приобретает осязаемость и реальность старинных безделушек, Бог весть почему и как провалявшихся где-то в тайнике больше двухсот лет, и теперь вдруг найденных, во всей своей не- нынешней ослепительной красоте, беспомощности и трогательности. Это даже не тайна бабушкиного сундука, потому что слишком, слишком много «пра-» (пожалуй, восемь, не меньше) придётся поставить перед этой бабушкой. Таким образом, связь с теоретической обитательницей провинциального дворянского гнезда, (вполне вероятно, наслаждавшейся архаичным русским переводом «Садов»), потеряна окончательно. Но именно из этого грустного, в общем, обстоятельства Ульяна Львова и извлекает нужный ей эффект.

Как бы там ни было, её XVIII век — предельно вещный. Созданные художницей «Сады» утопают в цветах — и вещах. В них полным-полно балюстрад, мраморных статуй, замшелых ваз, овальных и круглых портретов, наконец, каких-то монументальных скамей, смахивающих на жизнерадостно разноцветные надгробья. Количество же здешних амурчиков и вовсе не поддаётся никакому разумному учету. Впрочем, иногда небо над садами отдаётся крылатым барашкам и маленьким игрушечным пегасам — если, конечно, помнить, что никакого неба, в общем-то, и нет — всё те же нескончаемые цветы, напоминающие узор на дорогих старинных тканях, которыми щедрые первые читатели Делиля оббивали стены своих рокайльных резиденций.

И, вполне возможно, суть дела — именно в этом. В «Садах» Ульяны Львовой предостаточно любования прекраснейшим прошлым. Несомненен и оттенок элегичности, даже меланхолии, придающий поэме Делиля значение почти гимна о потерянном Рае. Однако столь же несомненна и ирония — едва уловимая, граничащая чуть ли не с растроганностью, но всё же — достаточно ощутимая, чтобы стилизованный под рококо цикл выглядел не изящной безделушкой, а современным произведением искусства.

Очарование иллюстраций к «Садам» Жака Делиля оказалось столь велико, что какое-то время Ульяне Львовой всерьёз угрожала опасность превратиться в художника одной картины. Более того, она оказалась в чрезвычайно сложном творческом положении: от неё и ждали новых «рокайльных фантазий» и вряд ли одобрили бы их появление. Именно ясное понимание того, что Рай «Садов» в самом деле утрачен безвозвратно, и стало для художницы залогом успеха.

Ульяна Львова родилась в Киеве в 1974 году. Училась в Республиканской художественной средней школе им. Т. Г. Шевченко (1986—1992 гг.) и Национальной Академии изобразительного искусства и архитектуры (1992—1998 гг.). С 2000 года — член Союза художников Украины. В общем, всё начиналось так, как и положено. В августе 2003 года Ульяна Львова погибла. «Сады» так и остались лучшим из всего, созданного ею.