Шевелев как испытание

Инстинкт самосохранения, безошибочно подсказывавший номенклатуре, как начать и когда завершить «перестройку», как взяться за «перестройку государства» и чем привлечь к этому прибыльному бизнесу своих оппонентов-оппозиционеров, неожиданно (во всяком случае, на первый взгляд) не сработал. Ведь куда логичнее было бы дать премию Шевелеву, нежели не дать, — хотя бы для того, чтобы увеличить вес самой премии, очень скомпрометированной в предыдущие десятилетия, а следовательно, и вес предыдущих лауреатов, которые рядом с Шевелевым (Калинцем, Стусом, Светличным) могли бы чувствовать себя теперь почти настоящими писателями и художниками, ничем не хуже тех, кого они двадцать-тридцать лет назад распинали, порочили, уничтожали или, в лучшем случае, замалчивали.

Интуиция, душеспасительно нашептывавшая усамостийненой номенклатуре наградить Госпремией покойного Стуса, послать диссидента Лукьяненко амбассадором в Канаду, нацепить какую-нибудь президентскую медаль оппозиционеру Черноволу или провозгласить гарвардского профессора Прицака академиком НАНУ, обломалась на Шевелеве наиболее парадоксальным образом. Шевелев, нуждавшийся в Госпремии значительно меньше, нежели она в нем, оказался отторгнутым как инородное тело, которое не поддается инкапсуляции или адаптации — как, скажем, покойный Стус или растерянный и дезориентированный Лукьяненко, или ослепленный собственным величием Черновил, или безгранично далекий от злобы дня ориенталист Прицак. Шевелев был чужд любой советчине и чуждым остался, что, собственно, и подтвердило распределение в этом году Шевченковских премий, в ходе которого украинско-американского ученого «прокатили» во второй раз.

Формальным поводом для «отлучения» Шевелева от Шевченковской премии пять лет назад была его неблагосклонная (мягко говоря) статья о «Таврии» Олеся Гончара, написанная еще в далеком 1953 году. «Если есть в «Таврии» отдельные талантливые страницы (а они есть, в основном в лирических партиях), то они только выпячивают разительную бесстильность целого и, демонстрируя талант автора, показывают тем более главную утрату украинской литературы под СССР — утрату культуры, — писал Шевелев. — Это горькие слова, страшные слова, но они должны быть сказаны. Украинская литература в УССР не только загнана на 70 лет назад, — она не обладает даже той степенью культуры, которой обладала тогда... Бескультурье проявляется не только в бесстильности, в утрате понимания стиля. Она проявляется в господстве штампов, в копировании «литературы в самом худшем понимании слова».

Итак, закономерно, что драматическая коллизия между Шевелевым и Гончаром вышла далеко за границы сугубо личных недоразумений (как это часто бывает в литературе) и приобрела, так сказать, эмблематичное значение. По сути, еще в 1953 году Шевелев очертил принципиальную для нашего сегодняшнего дня проблему: как нам следует относиться к советскому прошлому в общем и к его культуре в частности. Позиция Шевелева в этом вопросе далеко не самая радикальная, скорее наоборот — она весьма примиренческая и по-своему даже сочувственная. Но похоже, что именно эта сочувственность, эта воспитанная снисходительность дразнит официозный клан сильнее всего. Ибо одно дело — молодые радикалы, предлагающие разбить весь соцреалистический иконостас и выбросить его с корабля современности, другое — мудрый рассудительный Шевелев, предлагающий новый канон вместо старого иконостаса, усматривая в соцреалистических классиках не только комедийных шутов, но и глубоко трагических персонажей.

В иконостасе, где на главном месте «классики соцреализма», практически каждый сегодняшний литератор имеет шанс получить себе какое-нибудь место. В каноне, где есть Пидмогильный, Домонтович, Шевелев, Стус, большинству членов СПУ делать нечего.

Симптоматично, что большинство ораторов на презентации новой книги Юрия Шевелева в Музее литературы так или иначе затрагивали проблему Шевелев — Гончар, несмотря на то, что статья о «Таврии» в обсуждаемую книгу не попала и вообще в Украине пока что не публиковалась. К этому, очевидно, побуждала ораторов неприличная кампания по дискредитации Шереха-Шевелева, развернутая в некоторых союзных изданиях, прежде всего — в «Литературной Украине». Украинская интеллигенция, во всяком случае, собравшаяся в музее, похоже, сделала свой этический и эстетический выбор. Как сделала его, в конце концов, и та, которая собирается в других местах, печатая из месяца в месяц разнообразные инсинуации на Юрия Шевелева, на Ивана Кошеливца, на многих других людей, не укладывающихся в рамки закона стаи.

В одном из личных писем, упомянутых на презентации, Юрий Шевелев сардонически отдал нужное «новой» украинской критике, научившейся травить куда грубее, нежели советская. Но самым смешным оказалось письменное признание метра в том, что он уже два года не выписывает «Литературную Украину», однако с апреля, когда началась новая «антишевелевская» кампания, кто-то снова начал присылать ему все номера — вполне бесплатно.

Поэтому, видно, не так уж и обнищал наш народ — и духовно, и материально...