Скорбь, красота и ярость

Полнометражная неигровая драма «Все пылает» (сорежиссеры — Александр Течинский, Алексей Солодунов и Дмитрий Стойков), отмеченная призом как лучший восточноевропейский документальный фильм на крупнейшем форуме анимации и документалистики DOK Leipzig, наконец-то, после премьеры на киевском фестивале Docudays UA, стала доступна украинским зрителям — прокат, пусть и ограниченный несколькими залами (например, «Синема-Сити» и «Киев»), начался со вчерашнего дня

«Все пылает» посвящен революционным событиям, однако совершенно выпадает из ряда  майдановской документалистики — в силу иного смыслового ракурса в той же степени, сколь и визуального подхода авторов.

Уже в прологе передвижения манифестантов и милиции выглядят как занятие позиций перед назначенной битвой. Режиссеры фиксируют насилие и ожесточение с обеих сторон, но, когда надо, останавливают камеру на деталях. Таких подробностей достаточно, чтобы вывести стилистику фильма за сугубо документалистские рамки. Если нашумевшему «Майдану» Сергея Лозницы присуще эпическое обобщение, если картина группы «Вавилон 13» «Сильнее, чем оружие» является образцом драматической хроники, то во «Все пылает» показана угрожающая красота революции, замешанная на огне, крови и непрерывном движении, неотделимая от них. Но это не эстетизация как самоцель.

Режиссеры равноудалены от обеих сторон, не расследуют причины столкновений, не берут комментарии. Они почти полностью оставляют за кадром досуг революционеров — только немного песен, музыки, танцев, короткие мгновения отдыха в церкви и в захваченной мэрии. По большей же части — или разные уровни конфликта, или подготовка к противостояниям, или их последствия. Когда охваченная войной улица сливается с суетой в помещении временного госпиталя в блестяще смонтированном эпизоде (в целом, монтаж во «Все пылает» достоин отдельного разбора), это означает среди прочего, что приватность отменена, никакие стены больше никого не скрывают и не защищают, и в этом общем тревожном пространстве нет единственно правых. Следовательно, остаются подробности: красота снега, лежащего на ветвях куста и на шлеме спецназовца под ним, призрачный череп, светящийся в зареве пожаров уже на каске повстанца, игра огня теней и света, хореография человеческого движения во взволнованном городе. У каждого здесь своя часть красоты, свое вдохновение и свои потери: одна из центральных — пронзительная сцена со старым коммунистом, который стоит с застывшим от горя лицом-маской, обняв сброшенный памятник Ленину, не понимая, что он остался один, что время изменилось бесповоротно и безжалостно.

«Все пылает» рассказывает о Майдане как иррациональном, и от этого еще более драматичном, акте. Эта иррациональность, однако, действует обоюдно — и в добре, и в зле — не случайно фильм заканчивается словами из молитвы «как и мы прощаем должникам нашим». Кадр в это мгновение раскрывается, впервые появляется небо, залитый солнцем свод над панорамой скорбной площади. Можно сказать, что Течинский, Солодунов и Стойков изображают революцию как классическое полотно, на котором уже не так важно, кто виноват, как сама картина великого столкновения — великой трагедии, выпавшей всем нам.

К началу проката этого незаурядного фильма мы предлагаем читателям «Дня» интервью с его режиссерами. Все трое — в прошлом фоторепортеры. Александр Течинский дебютировал как режиссер в 2013 году с остроумной короткометражкой «Сэры и сеньоры» (оператор — Алексей Солодунов), посвященной жителям Умани, подрабатывающим во время паломничества хасидов на праздник Рош-Хашана.

«Пока есть люди, готовые помогать тебе, все будет хорошо»

КАК СДЕЛАНО

— Как вам пришла идея фильма «Все пылает»?

Александр Течинский:  —Когда все началось, нам поступило предложение от давнего товарища и коллеги, журналиста газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung Конрада Шуллера (корреспондент газеты в Украине и Польше, немецкий журналист и писатель. — Д.Д.) — снимать короткие документальные очерки для их сайта. Мы стали  снимать то, что происходит каждый день, тут же монтировать и выкладывать ролики на сайт. Во время событий на Грушевского пришла в голову мысль, что это может быть что-то большее.

— Судя по съемкам и на сайте, и в фильме, вы лезли в самое пекло. Приходилось оказываться в рискованных ситуациях?

А. Т.: — Регулярно. Но годы тренировок помогли.

— Как же вам удавалось уцелеть?

Алексей Солодунов: — Все происходило случайно. Я просто оказывался между митингующими и милицией. И в тот момент, когда милиционеры шли в атаку, я оставался на месте. Когда они отходили, я отходил с ними. И потом стоял с ними, разговаривал, некоторые из них просили, чтобы их снимали, показывали щиты с дырками, по их утверждению, от пуль, говорили: «Снимай, как в нас бросают камни»... Приводили своих раненных. Кто-то вел себя агрессивно, но я объяснял, что мне нужно и их снять. Тот, кто поумнее — понимал. Потом, когда они уже шли в атаку, думаю, у них не было четкого понимания, что они делают: стреляли, бросали камни, били людей, все очень грубо, но меня из-за общего хаоса не замечали. Я не носил сильно выделяющихся средств защиты, только бронежилет с надписью «пресса», черную каску, спокойно шел с ними.

— И ни разу не попали в переплет?

А. С.:  — В какой-то момент, когда они избивали человека, а я это снимал, подошел один из них и разбил мне железной трубой камеру и палец. Но мы все равно продолжали. Еще, наверно, и момент удачи. Другим фотографам везло меньше — кому-то разбили всю аппаратуру или забрали. Но когда ты находишься с этими людьми, то с ними нужно говорить, налаживать контакт, быть в какой-то мере на их стороне: ты же сейчас с ними, тебе нужно их снимать.

— Когда вы поняли, как собственно фильм должен выглядеть?

А. Т.: (со смехом) — Мне кажется, что я посмотрел фильм Соррентино «Великая красота», и, выйдя из зала, понял, как надо сделать. На самом деле, не могу сказать. Что-то сложилось. Монтировали мы вместе. Сначала набрали с Лешей «колбасу» на 3,5 часа, а потом я отсекал от нее.

А. С.: — Когда мы снимали для газеты, то весь материал пересматривали, монтировали так и сяк.

А. Т.: — Да, поскольку  каждый день работали с материалом, то очень хорошо его знали  и видели, какие именно фрагменты важны.

— Мне бросилась в глаза ваша равноудаленность от сторон конфликта. Как вам удалось придерживаться такой позиции?

А. Т.: — Думаю, это в крови, потому что мы долгие годы провели в журналистике. Там ведь как: вот, например, конфликт между Васей и Колей. Берешь комментарий у Васи, он называет Колю подлецом, потом — у Коли, который такого же мнения о Васе, потом — у трех независимых экспертов, один больше поддерживает Васю, другой Колю, а третий говорит, что оба они подлецы. Твоя задача — предоставить факты, а читатель разберется самостоятельно, не нужно за него переосмыслять. Такой же подход был и здесь.

Дмитрий Стойков: — Если бы я знал все, все причины, все ответы на все вопросы, я бы по-другому действовал. А так — я знаю ровно столько, сколько и остальные, значит, должен показывать все как есть.

А. Т.: — Мы провели столько лет в журналистике, и для нас важно быть над всем этим. Если мне звонила наша продюсер Юля и говорила «наши наступают», я сразу думали — какие «наши». У журналиста не должно быть никаких наших.

— В тех фильмах о Майдане, которых я видел, позиция режиссеров иная. Наверно, они могли позволить себе роскошь быть пристрастными.

А. Т.: — Я считаю, что это абсолютная роскошь. Что было — то было, с этим ничего не поделать. Если мы убили милиционеров, то нам надо об этом говорить. Если убили протестующих, то это тоже мы убили. Мы — то есть украинцы, это все у нас происходит.

ОПЫТ

— Как ваш опыт фотографов помог вам во время съемок?

А. С.: — Например, уяснением того, куда тебе нужно, а куда не нужно идти. Чтобы не подвергать себя неоправданному риску.

Д. С.: — Инстинкт, которые выработался за эти годы, уже работает на 100%. Визуально в том числе. Ты не задумываешься, как что снять, что куда крутить. Работая в ежедневных изданиях, ты имеешь плотный график, большую физическую нагрузку, движешься от съемки к съемке, ты должен быстро отснять и отправить материал, и уже не думаешь о кнопочках, действуешь инстинктивно.

А. Т.: — Мне кажется, мы сделали этот фильм, потому что были к нему готовы. Дмитрий правильно говорит: журналистский опыт — это и физические, и  моральные нагрузки, и, главное, умение подобраться к кадру. Вот хорошая история про опыт. Один киношник оказался 18 февраля там же, где и мы. Когда толпа побежала вниз по Институтской, ему наступили на ботинки и он остался без обуви, потерял темп, в итоге менты разбили ему камеру, микрофон, сильно избили. Все из-за того, что не понимал, куда идет, что из этого может приключиться, не подготовился как следует. Ведь у фоторепортера ботинки — важнейшая вещь, важнее камеры. Как говорится, простые вещи спасают жизнь. Именно благодаря этому мы смогли подойти близко, выстроить кадр.

А. С.: — Когда вокруг тебя хаос, ты должен очень спокойно остановиться, не снимать все подряд, искать какие-то планы и аккуратно, медленно их вести, хотя вокруг тебя — сумасшедший дом.

А. Т.: — Ты как серфер — ловишь волну и идешь за ней. Если потерял — надо остановиться, прикинуть, куда она ушла, вернуться в нее. Очень много факторов сложилось, оттого у нас вышло.

— Еще один момент, который нельзя не отметить — ваша культура кадра. Некоторые эпизоды выглядят просто как завершенные миниатюры. Как вам удалось достичь такого визуального качества?

А. Т.: — Много лет в молодости ушло, чтобы себя в это загнать. Потом ты это развивал, а теперь можешь даже не думать — берешь камеру, сигарету в зубы —  не работа, а удовольствие.

А. С.: — Плюс долгие годы, проведенные без работы, когда ты можешь себе позволить себе смотреть бесконечно много фильмов, по 2-3 фильма в день.

А. Т.: — Может, мы иногда и заигрываемся этой эстетикой. Вот когда горит Дом профсоюзов, ты в какую-то секунду останавливаешься и засматриваешься просто. Ловишь себя на мысли, что любуешься всем этим адом, одергиваешь себя. Но ведь это завораживает, в этом есть своя сила, оно пытается затягивать тебя куда ему надо.

— Если уж мы об этом заговорили — какое кино вы любите?

А. Т.: — Сейчас мне очень нравится Герман-старший, пересматриваю «Мой друг Иван Лапшин». И влияние таких картин, как «Апокалипсис сегодня», «Тонкая красная линия» в этом случае нельзя недооценивать.

Д. С.: — Мой кумир — Вим Вендерс. Все подряд. Особенно его старые работы.

А. С.: — Я много  смотрю разного, в том числе и идиотского, и смешного. Кустурицу люблю. Нравится веселое кино. Недавно открыл документальный фильм «Смерть рабочего» австрийского режиссера Михаэля Главоггера (частично снят в Донбассе. — Д.Д.).

А. Т.: — Да, потрясающий фильм.

А. С.: — Вообще, все фильмы Главоггера очень увлекательны, красивейшие операторы там работают.

А. Т.: (с улыбкой) — В 2009-м Дима показал мне «Смерть рабочего», и я понял, что брошу газету «Коммерсант», и буду заниматься документальным кино.

ЗА КАДРОМ

— О кадрах, которые вы не сделали: что из увиденного на  Майдане вас поразило, но так и осталось неснятым?

А. Т.: — Вот такая сцена. Похороны Небесной Сотни на Майдане. Там же — какая-то захваченная милицейская техника, и люди фотографируют детишек с цветами и шариками на этом БТР. А в 30 шагах от их радости —  ряд гробов. У меня не хватило сил, чтобы все это снять. Можно было бы и не делать фильм, а оставить один этот эпизод.

Д. С.: — У меня другое — героические женщины, которые ходили по передовой, под камнями и пулями, раздавали чай. Для меня было откровением: я прячусь, а они ходят с этими подносами.

А. С.: — Меня в 2008 году удивила сплоченность грузин — как они в разбомбленном городе спокойно сортируют погибших, спасают раненых. Не думал, что украинцы смогут так же. И вот когда у нас расстреляли людей, я увидел, как погибших на личных автомобилях свозят в Михайловский собор и там складывают, пытаются найти родственников — то есть совершенно четко, с ровными лицами выполняя тяжелейшую работу, которой никогда ранее не занимались.

ДАЛЬШЕ

— Что дальше?

А. Т.: — Сейчас работаем над фильмом о жителях Вилково, в дельте Дуная. Так и называется — «Дельта». Надеемся, что закончим этой или следующей зимой. А до того посмотрим, куда кривая выведет.

А. С.: — Меня очень интересуют истории простых людей. Поэтому «Сэры и сеньоры» и «Дельта» мне очень близки по духу. Я много путешествую на мотоцикле по Европе и встречаю много странных персонажей, и мне очень интересно за ними наблюдать, снимать какие-то беглые записки.

А. Т.: — Меня очень тревожит то, что происходит на востоке. Информация, которая оттуда идет, не удовлетворяет мой интерес. Я, впрочем, там и так постоянно нахожусь последний год, но интересно было бы посмотреть на это самостоятельно через камеру.

— Вообще, какими мы видите свое будущее в кино?

А. С.: — Пока есть классные люди, готовые помогать тебе, все будет хорошо. Так было с обоими нашими фильмами, а на «Сэрах и сеньорах» все за еду работали. Сейчас можно снимать даже на мобильный — была бы история.

А. Т.: — Я знал голландца, который снимал кино о диких кабанах у себя в Голландии. Это такой «Твин Пикс»: кино о кабанах, в котором нет кабанов. И потом он рассказывает: «У нас нет дикой природы, вот я и решил про нее снять. А у вас в Украине куда камеру ни направь — готовое документальное кино. Красота!»