Слова медленного человека

Йозеф Винклер — один из интереснейших европейских писателей, лауреат многочисленных наград, среди которых — Большая государственная премия Австрии и престижная Литературная премия имени Георга Бюхнера. Он — почeтный профессор университета Клагенфурта. В его уникальном стиле органично совмещаются визуально насыщенные, временами даже сюрреалистичные образы с достоверностью характеров и ситуаций, экзистенциальное напряжение — с точной иронией.

В Киев господин Йозеф приехал, чтобы представить на Книжном Арсенале свою, возможно, наиболее необычную книгу — роман «Вивезена. Нєточка Ілляшенко розповідає про своє українське дитинство», героиней которого является украинская женщина, депортированная в Австрию в 1943 году на принудительные работы. Фактически, авторов у романа два: Йозеф Винклер и Валентина Ильяшенко, девушка из надднепрянского села, которой автор дал ломкое и нежное имя Неточка. Писатель подаeт — со своим минимальным вмешательством — исповедь Неточки-Валентины о еe первых 14 годах жизни в советской Украине, воспоминания о еe матери и отце, об ужасной ночи депортации, о первом годе жизни в каринтийском селе, куда еe привезли как служанку и где она, в конечном итоге, осталась навсегда, найдя новую семью. Это и большая литература, и потрясающий документ, стоящий десятков исторических исследований.

Украинское издание «Вивезеної» подготовлено издательством «Критика» — как всегда, на высочайшем уровне. Особенно хочется отметить яркий, сочный, близкий к совершенству перевод Нели Ваховской.

В рамках презентаций книги Йозеф Винклер встретился с прессой и читателями.

КРИМИНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА

— Как вы начали писать?

— Я родился на юге Австрии, в провинции Каринтия, в маленьком селе с двумя сотнями жителей, вырос в сельском дворе и знаю жизнь крестьян. Более того, это католическая жизнь, ведь в шесть лет я был костeльным служкой. Тогда служба отправлялась дважды в день. Я одевался в яркие красные одеяния и прислуживал священнику. Из-за этого наибольшими темами моих книг является крестьянская и, одновременно, католическая ограниченность. Ещe ребeнком я чувствовал в себе стремление к работе с языком.

— А школа этому способствовала?

— Я посещал еe в течение 8 лет... Когда мои друзья или враги по школе шутили, то их шутки часто были сексистскими, направленными против женщин, и не всегда, честно говоря, я мог порадоваться вместе с ними. Смеяться я мог лишь в тех случаях, когда шутка содержала в себе словесную игру. Могло случиться, что и не очень аппетитная шутка нравилась мне именно по этой причине.

Наш учитель своих собственных сыновей отправил в гимназию, а меня и других крестьянских сыновей держал у себя из-за того, что он организовал высший уровень учeбы и для этого ему тоже нужны были ученики. Я не пошeл ни на высший уровень, ни в гимназию, но это не было несчастьем, потому что я тогда уже сильно интересовался литературой. В школе не было библиотеки, а когда я спрашивал мать, даст ли она мне денег на книгу, то она отвечала, что мы — бедные крестьяне, и у нас на это денег нет. Это меня очень огорчало. Я знал, что должен каким-то образом выкрутиться, и прибег к криминальным приемам: начал незаметно красть деньги у родителей. Три года подряд, с 15 до 17, когда я уже учился в торговом училище, я крал деньги у отца, который не так уж и хорошо знал свои финансовые дела. Без покупки книг на украденные деньги я бы не сидел сейчас здесь.

— Ради каких книг вы так рисковали?

— С 14 лет я читал великих европейских авторов: Камю, Сартра, Хемингуея, Гандке, Петера Вайса. Хорошо припоминаю, как тогда я сказал себе: «Однажды ты тоже напишешь книгу». Отец постоянно мешал мне в этом, мать не имела голоса, а третьим лицом в этом треугольнике была немая служанка. В этом треугольнике я искал свой язык и нашел его, читая высокую литературу. В моeм селе не было книг, только огромные молитвенники, от которых мне становилось плохо, ещe когда я был ребeнком. Тривиальную литературу я тоже никогда не читал. Позже в дневниках Эжена Грина я вычитал, что развлекательная литература написана дьяволом. Я считаю, мы никогда не узнаем, что в действительности эта разновидность литературы сделала с человечеством.

— А когда же вы, собственно, перешли к письму?

— Я читал и читал. Учeба меня больше не интересовала. Когда читаешь так много, рано или поздно начинаешь и писать. Свой первый роман я написал в 26 лет, он вышел во Франкфурте в 1979 году. После того я очень быстро написал еще два романа, составившие с первым трилогию «Дикая Каринтия». А четвертой книгой стала «Вивезена».

НЕТОЧКА

— Как вы познакомились с еe героиней?

— Когда я работал над третьим романом, то заметил, что «заикаюсь», что творчество не идeт, что я не могу находиться в городе. Кто-то посоветовал мне выбраться далеко в горы, найти себе жильe и там, в полном покое, закончить роман. Поэтому я упаковал свою 20-килограммовую печатную машинку, свои вещи и поехал в Каринтию, в край, где я вырос. В горном селе, в которое я раньше приезжал летом, я ходил от дома к дому, спрашивал, сдаст ли кто-то мне жильe на длительное время с полным пансионом. Мне отвечали, что уже сдали, или просто не сдавали чужим. Важно было, что с той горы я мог смотреть на долину, где лежало моe родное село. В конечном итоге я натолкнулся на парня 14-15 лет и спросил, не знает ли он, у кого здесь можно поселиться. Он завeл меня в усадьбу, к своей матери, я ей рассказал, что пишу романы, что мне нужен покой, и не могу ли я снять у неe комнату. Она ответила, что с радостью возьмeт меня к себе. Это был случай, но случай необходимый. На следующий день я к ней переехал, в ту комнату, куда еe поселили, когда привезли в Австрию в 1943-м.

— Как складывались ваши отношения?

— В течение первых месяцев я работал над третьим романом. Каждый вечер я спускался к ней в кухню на ужин, и она почти каждый вечер рассказывала мне о своeм украинском детстве. Я понимаю, что она впервые в своей жизни нашла в моeм лице нужного ей слушателя. Ни один из еe четырeх сыновей не интересовался еe историей. Еe муж пил, не хотел ничего слышать об Украине вообще. Ему и так часто приходилось стесняться того, что он женат на «русской». В селе жило немало депортированных украинцев или русских, как мы их называли, и общая позиция была такова, что из-за них мы проиграли войну. Поэтому мы разговаривали тайком, когда муж уже спал. Истории из своей жизни она пересказывала мне в течение тех 7-8 месяцев, когда мы общались. Она забывала, что уже рассказывала ту или иную историю и потому повторяла их снова и снова. Благодаря такому постоянному повторению я мог проверить, правдивы ли эти истории. Когда роман вышел, еe два сына заняли такую позицию, что и они могли бы такое написать, просто им это неинтересно. Однако, у меня нет конфликта с еe семьeй, поэтому, когда сейчас я вернусь в Каринтию, то подарю им украинский перевод — немецкое издание они уже имеют.

— У неe был хороший немецкий?

— Я никогда в своей жизни не встречал пожилую крестьянку, которая, значительную часть своей жизни проговорив на другом языке, так владела бы немецким. Кроме того, пересказывая эти истории, она научилась их рассказывать. Именно благодаря тому, что она настолько освоила немецкий, а также выработала в себе умение красиво повествовать, я написал книгу.

— Когда именно вы начали писать о ней?

— Была уже весна, я закончил третий роман. Неточка пошла работать на огород, а я за ней с диктофоном. Историю своих 14 лет в Украине и первого года в Каринтии она рассказала на одном дыхании, в хронологическом порядке, в течение 2-3 недель. Я записал, потом перенeс на бумагу. Как раз прошeл год, и я должен был ехать. Я упаковал вещи, две рукописи, которые у меня за это время возникли, и перебрался в родное село, в долину, к своим родителям. Отец ещe сам хозяйствовал, хотя ему было уже 75 лет. Уже живя у родителей, я дорабатывал рукопись о Неточке. Закончив рукопись, я вернулся, прожил у нее 14 дней и за это время прочитал ей всю книгу. Когда она слушала, то меня подправляла, то есть непосредственно принимала участие в написании романа. Так мы его доработали.

Пока роман готовился к печати, две большие газеты опубликовали его частями. Перед Рождеством я получил авторские экземпляры от издательства, привез их и положил Неточке под елку. А она мне подарила письма своей матери, которая писала их ей из СССР. Письма написаны с 1957 по 1974 годы, очень просто, трогательно и красиво. К сожалению, я слишком поздно понял, что их можно было бы напечатать в виде дополнения под одной обложкой с романом, но это всегда можно сделать во втором издании. Неточка очень гордилась, что этот роман выходит, говорила, что это чистая правда.

— Как «Вивезена» изменила ее жизнь?

— Она буквально за одну ночь стала очень знаменитой. Через два-три месяца после публикации я снова ее навестил, но не узнал. Она была очень бледной, с кругами под глазами. Я переспросил, что с ней. Она сказала: «Я живу словно в саванне». Оказалось, что с тех пор как вышла книга, немецкие журналисты начали к ней часто приезжать, и ее односельчане возненавидели ее. Они считали, очевидно, что она на этом зарабатывает. К ней приезжали белые «мерседесы», из которых выходили телевизионщики, устанавливали камеры, брали у нее интервью, а в это время крестьяне проезжали мимо на своих тракторах и ревниво поглядывали на эту россиянку. Кроме того, история ее в первого года жизни в Каринтии содержала много эпизодов, о которых село предпочло бы забыть. Это был действительно очень тяжелый период, но через пару лет люди утихли. В конечном итоге она дожила до 85 лет, умерла два года назад и похоронена на сельском кладбище. Муж Неточки так и не дал ей поехать в Украину, чтобы увидеть мать, а она не осмеливалась вернуться только как гостья. Она должна была чувствовать себя приблизительно так же, как и я, потому что я писал очень критические, острые книжки о себе самом и о своем крестьянском католическом мире, и мои односельчане возненавидели меня, как чуму. Но в отличие от меня, ставшего писателем, она осталась в том селе. Ей суждено было пережить и перестрадать намного больше, чем мне.

— Хочется спросить, почему вы выбрали для нее такое имя?

— Я не знал, что Неточка — не украинское имя. Имя Валентина распространено в немецкоязычном пространстве, поэтому оно показалось мне слишком банальным для такой героини. Я был наивным молодым человеком тогда, Достоевский для меня очень важный автор, поэтому я взял имя Неточка из его романа «Нєточка Нєзванова». Сегодня я назвал бы ее Валентиной, просто тогда у меня произошла такая формальная ошибка. Однако когда односельчане ее ревновали, изолировали от общества, она мне сказала: «Знаешь, это имя таки правдивое, оно работает. Неточка — это ничто. Нет меня. Я — ничто». Поэтому оно как-то и подходит, и не подходит. (Замечание переводчика: Есть имя Аня, и Нета как сельская форма этого имени. Неточками действительно называли девушек в украинских селах).

— Какова была реакция прессы?

— «Вивезена» вышла в 1983 году, и рецензент в каринтийской коммунистической газете «Воля народа» отметил, что роман «антикоммунистический». Те люди были идеалистами, которые двигались за своими представлениями, не глядя ни направо, ни налево. О реальности социализма они ничего не знали. Конечно, эта книжка стала отрицанием идеологии, за которой они слепо шли. Но это меня не задевало по-настоящему, потому что я четко чувствовал — сказанное Неточкой — аутентично. А то, что она переведена на украинский и выпущена здесь, для меня является особым событием: эта история вернулась назад, в ее страну.

— Кстати, вы пытались сверяться с профессиональными историками?

— Это индивидуальная судьба, и многие истории ее подтверждают. А от чего можно отталкиваться, как не от индивидуальной истории? Собственно, историки, которые не видят реальных людей, а лишь сидят по своим закоулкам и что-то там пишут, меня абсолютно не интересуют. Я был наивным, как вся Австрия, и абсолютно ничего не знал о той жизни. Но именно благодаря тому, что я на протяжении года имел возможность слушать эту женщину, рассказывавшую одни и те же истории, мне не нужно было прибегать к помощи профессиональных историков, которые бы проверяли правдивость ее повествований. Еще мне повезло, что за 20 километров от моего села, в городке Филах, где всех депортированных выгружали из эшелона, жил депортированный украинский священник Георг Сидоренко — очень образованный человек. Ему я дал рукопись перед публикацией, и он мне сказал: «Это история, которую я пережил. Это все достоверно». Миллионы могут рассказать об этом. В литературе меня в первую очередь интересует эмоциональная правда, а не историческая правда как таковая. Как писатель я ничего не могу начать с собственно историческим материалом. В своих формах повествования я говорю о другом.

— Если говорить о форме, довольны ли вы сегодня тем, как написали «Вивезену»?

— Честно говоря, когда я сейчас время от времени ее листаю, мне иногда мешает та простота, с которой я ее написал. Может так случиться, что после своего визита в Украину найду вдохновение и таки смогу пересказать эту историю от своего имени, перевести ее на абсолютно иную ступень языкового артистизма. Но для меня очень важна была подлинность истории, чтобы я мог прочитать ее этой женщине, и она очень хотела иметь это в виде книги.

ЯЗЫК

— Ваши личные истории тоже, очевидно, аутентичны. Вы уже говорили о своем конфликте с односельчанами...

— Мне на самом деле все равно, презирают они меня за мои книжки или нет. Я жил в Берлине, Париже, Риме. Я потерял любую зависимость от места своего рождения. Потом я написал еще несколько книжек и потерял язык. Поэтому я вернулся в то село, к людям, презиравшим меня.

— Почему?

— Я знал, что только мой родной отец, против которого я так активно боролся в своих книжках, сможет мне помочь. И он помог моему языку снова подняться на ноги. Родители приняли меня, село — нет, но я выстоял, обрел возможность писать. Но было очень важно вернуться назад, в тот ад, из которого я смог вырваться, создавая свои книги и находя свой язык.

— Какие задачи вы перед собой ставите как писатель?

— На самом деле «Вивезена» — единственная моя книга, основывающаяся на так называемом аутентичном материале. Из-за уважения к опыту героини я заставил себя прибегнуть к максимальной простоте. Относительно книг, которые я пишу на материале из своего детства, то они действительно больше о языке, о слове, о том, как рассказывать историю.

— Можно тогда сказать, что главный герой ваших произведений — собственно язык?

— Если хотите, спокойно можете так утверждать. Именно из этих соображений я читаю книги других авторов, их искусно написанные слова. Так от книги к книге ты учишься. Если не учиться, то нет смысла оставлять в реальности то, что ты описал ранее. Конечно, когда уже написал 15 книжек, понимаешь, что из них лишь несколько действительно твоих, наиболее интимных, ты их действительно создал сам, и они тебе нравятся больше всего.

ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ

— В одном из ваших романов есть поразительная фраза: «Экзистенция — это кусок плоти». Вы много путешествуете. Какой опыт познания мира для вас более важен: через повествование или через физическое, телесное переживание?

— Я не путешественник по Украине, но профессиональный путешественник по Индии. Уже 20 лет туда езжу и у меня уже 30 записных книжек оттуда. Для того чтобы описать все, что я переживаю, мне нужно еще и видеть. Мне неинтересно, когда кто-то мне расскажет об Индии. Я должен сам туда поехать, сам ее увидеть и на месте записать. Я вообще могу мыслить образами, картинками. В моих книжках очень мало предложений, которые не были бы воплощением какого-то языкового образа или образа реальности. Я очень медленный человек. Я человек, который очень неспешно идет по улицам и время от времени так же неспешно что-то записывает. Мне нужно всегда иметь при себе записную книжку и ручку, чтобы на месте записать то, что увидел. Уже когда я выхожу из гостиницы в Индии, то могу на первом же шагу остановиться и все записать. Меня интересуют детали, мелочи, даже пустяки. Собственно, это и есть способ моей работы.

— А какие заметки вы сделали здесь?

— Сегодня, гуляя по Киеву, мы заглянули в небольшую кофейню. До того, как мне принесли кофе, я записал, что на лестнице кофейни разложены кофейные зерна. Понравилось мне это или нет — не так важно. Потом на стене я увидел большие песочные часы, в верхней части которых был не песок, а кофейные зерна. Такой антикварный китч. Но, как вы знаете, китч — очень важная вещь в нашей жизни, независимо от того, хотим мы его иметь или нет. Поэтому я это тоже записал.

Одной из тем моего творчества является смерть. Мне было ужасно интересно посетить Киево-Печерскую Лавру. Каких-то точных параллелей существовать не может, но это мне слегка напомнило о катакомбах капуцинов в Палермо, скорее как ассоциация. Там есть тысячи мумий, высохших тел. А здесь немного спокойнее, это не так макабрически. Трупы не так притягивают взгляд, они прикрыты красивыми покрывалами. Я бы не смог это даже записать в то же мгновение, потому что невозможно было держать одновременно свечу, ручку и записную книжку. Но вот ощущение движения рядом со многими людьми, каждый из которых держит перед собой зажженную свечу, осталось. Таким образом я собираю те мелочи, которые попадают в поле зрения, и из этого выстраиваю историю.

ОСОБЕННЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

— В немецкоязычных газетах пишут, что я особенный созерцатель. Я отвечаю, что не умею созерцать лучше, чем другие люди. То, что вижу я, видят другие люди. Просто я записываю то, что замечаю, и цепляю это как-то к реальности. То, что я записываю, остается во мне. Даже если блокнот пролежал 10 лет, когда я его открываю, то возвращаюсь в состояние пребывания в том моменте, в том месте вплоть до того, что точно вспоминаю запах, который тогда чувствовал. Это мой метод, и так я живу.