Слово внутри мира

И все-таки я осмелился бы охарактеризовать путь Элиота как возвращение. Стопроцентного американца — к семейным и духовным корням доброй старой, в какой-то мере даже елизаветинской Англии. Саркастического литературного сноба — к последовательному твердому исповеданию консервативных ценностей и своеобразного неоклассицизма. Хаотичного атеиста — к непреклонно-ясной религиозности в лоне англо-католической церкви. Изысканного мастера речи, режиссера множества прекрасных суетных слов — к единому Слову, слову несказанному, слову внутри мира.

Поколение, в котором жил Элиот, унаследовало от своих предшественников излом эпох, распад очередной картины бытия, моду на анархию и абсент и тотальное неприятие действительности. Это поколение заявило о себе в то время, когда самой почитаемой из наук стала психиатрия, а наиболее важным мировоззренческим понятием — «клиника». Предчувствие гигантской катастрофы, насквозь пропитавшее существование, оказалось небесполезным: первая в истории ипритовая атака положила конец тысячелетиями накапливаемой гуманистической иерархии с «венцом творения» — человеком. Мир, еще недавно такой целостный и добротно-буржуазный, разлетелся на осколки. «Венец творения» оказался примитивным животным из-под этих осколков.

Путь Элиота в этой ситуации был путем одиночки. И не только потому, что он избрал поэзию: он был одиночкой и в пределах самой поэзии — поэзии, по его словам, «обнаженной до костей, настолько прозрачной, чтобы при чтении воспринимались не сами стихотворения, а только то, на что они указывают». А указывать они должны не только на катастрофу и не только на осколки, но и на непрерывающиеся и вечные связи между осколками, на невидимую нами полноту расколотого бытия, на дарованную нам бесконечность. Попытка обозначить себя в этой бесконечности, найти себя в изменчивом времени, между безднами прошлого и грядущего, между отчаянием и разочарованием стало жизненным сверхзаданием Элиота. Иными словами, это поиск надежды в безнадежном мире, когда единственной опорой остается культура — та самая, тысячу раз презираемая и отрицаемая. Культура как осознанная бесконечность».

Тексты Элиота эхом звучат в десятках и сотнях других текстов, цитаты и фрагменты из его стихотворений хорошо известны даже тем, кто никогда не утруждал себя его прочесть. Иногда это кажется собиранием мира заново. Или ночным патрулированием в только что разбомбленном чужой авиацией городе (именно во время такого патрулирования на лондонском пепелище осенью сорок второго у Элиота произошло мистическое свидание с Данте). Или, в конце концов, напоминанием о знаках и символах: о розе и детях в саду, о единорогах и тысячелетних тисах. Понимание Элиотова слова требует абсолютной сосредоточенности и небывалой эрудиции, мы, в основном, способны ловить лишь отблески из несовершенных и громоздких переводов. Нам остается принимать на веру комментарии и предисловия о том, что «Элиот достиг тончайшей согласованности ритма и содержания, а белый стих под его пером приобрел новую силу и гармонию, которая возникает благодаря сложной системе пересечения внутренних ассонансов и аллитераций».

Однако мне повезло — я могу слушать его голос. Это голос последних лет его жизни, он старческий. Но очень красивый, слегка дрожащий, чуть приподнятый, однако не патетический, он как будто выпевает финалы фраз. Это похоже на литургию. Так правят службу пожилые, любимые своей паствой священники, которым дано увидеть свою и нашу общую принадлежность к Слову.

СПРАВКА "ДНЯ"

Томас Стернз Элиот родился 26. 09. 1888 года в Сент-Луисе, штат Миссури, США, в семье богатого промышленника. Образование — Гарвардский университет. В 1914 году переехал в Великобританию. В 1927 году поэт принимает британское подданство. В 1948 году Т. С. Элиоту присвоена Нобелевская премия в области литературы, которую он назвал «билетом на собственные похороны». Умер 04. 01. 1965 года в Лондоне.