Старый Киев Валерия Акопова

С ярлыком «очернитель советской действительности» многие годы жил художник, запечатлевший облик нашей «уходящей» столицы. 35 лет назад, потрясенный тем, как стремительно уходит в небытие его любимый город, Валерий Федорович решил сохранить на бумаге все, что создавало неповторимую атмосферу Киева, и потратил на это 15 лет своей жизни... Ныне работы Валерия Акопова помещаются в сборники лучших художественных произведений, посвященных Киеву, а недавно он стал героем документального фильма, снятого режиссером Людмилой Михалевич для одного из украинских телеканалов.

«КАРТИНА — ПРЕЗЕНТАЦИЯ ВЕЧНОСТИ»

Валерий Акопов мечтал стать геологом, а вовсе не художником. Он покупал книги по геологии и минералогии, собирал камни... Закончив школу, отправился в Днепропетровск... Но выяснилось, что у него порок сердца. Какая тут геология? В Киев Валерий вернулся совершенно потерянным. Пытался устроиться на работу, его не брали... Как-то мать сказала: «Ты ведь любишь рисовать. У меня есть знакомая художница. Покажем ей твои рисунки», — и повела сына на Андреевский спуск в мастерскую к художнице.

— Я стал ходить к ней каждый день, — рассказывает Валерий Федорович. — Она меня учила так, как учили художеству молодых в старину, когда еще не было институтов. Молодой человек приходил к мастеру в мастерскую, и тот заставлял сначала краски растирать, потом холсты грунтовать, потом сделать какой- то подготовительный рисунок... Такую «школу» я прошел у Татьяны Ивановны. Потом она отвела меня в вечернюю студию рисунка, где преподавал ее приятель по институту, чтобы пройти академический курс.

Закончив студию, я почувствовал себя художником. В институт решил не идти: «Разве они там учат? Они там портят... Я буду сам!». В то время мне было 22 года. Я женился, выписался из Киева и перебрался к жене в Мотовиловку, в среднюю часть хатки, принадлежавшей милейшим людям — родителям моей жены. Вода — в трех кварталах. Из колодца надо было тащить по шесть раз. Неизвестно где надо было доставать дрова и уголь. Крыша чуть прохудится — я лез латать. Может, это меня спасло — о сердце как-то стал забывать. О другом думал: «Буду художником или помру».

— Вы стали не только художником, но и пишите эссе. В одном из них есть такие строки: «...я понимаю себя как человека, находящегося на распутье... Первая дорога — дорога к настоящей известности... Вторая — это путь понимания... неважности всех мнимых завоеваний и достижений». Расшифруйте...

— Дело в том, что сначала я увлекся авангардизмом. В середине 60-х мне прочили ослепительное будущее. Это вдохновляло, и я «авангардничал» вовсю! Но потом познакомился с одним стариком-художником. Ни в чем меня не переубеждая, он подолгу беседовал со мной, и когда через три года я оглянулся, то не узнал себя. Теперь я убежден, что авангард — это символ разрушения, он предвещает закат культурной эпохи...

— И вы подались в киевские подворотни?

— Если говорить о «старо- киевской» серии рисунков, то это особая тема. В 70-х годах город стал стремительно строиться. И однажды меня поразила мысль о том, что старый Киев исчезает с лица земли. Это теперь мы с вами дожили до того, что старого города практически нет. В те же годы процесс только начинался, но начинался очень энергично. Я понял, что исчезает город, всерьез почти не рисованный.

— Но есть же фотографии...

— Фотография, при всей своей скрупулезности, — мертва. Это жизнь, которая, как случается в сказках, чьей-то злой волей остановлена и превращена в камень. Картина же — таинственно-живая. Поэтому она — самая убедительная презентация вечности.

— Было время, когда за презентацию картин из серии «Старокиевские дворики» Союз художников объявил вас «очернителем советской действительности»...

— Когда человеком овладевает какая-то идея, все остальное уходит на второй, третий план. Я погрузился в Киев! В нем, на мой взгляд, почти не было выдающейся архитектуры. Но дворики и домишки, выросшие из теплой киевской почвы, как вырастают кусты и деревья, были так милы... Кроме того, глядя на дома, можно было многое узнать о вкусах и потребностях их обитателей. Об этом сообщает и высота этажей, и количество окон, наличие или отсутствие крылец и балконов, форма входной двери и характер крыши. А еще... Например, в парадном дома Морозова на одной из кафельных плиток, образующих пол, написано с твердым знаком на конце: просьба не плевать на пол. Как видно, киевляне, обитавшие в этом доме, тоже имели привычку плевать где придется. А в одном из домов на Большой Подвальной входящего встречает римское «Salve», то есть «Привет».

Если эти и другие старые дома замышлялись, росли существовали и умирали, то есть проходили естественные циклы, то новое строительство представлялось мне, извините за сложную формулировку, материализацией идеи равенства в стандартных бетонных ячейках, которым придана животная способность бесконечного размножения. Душа моя воспротивилась этому нечеловеческому процессу — и я стал ежедневно приезжать в Киев на электричке, делать наброски.

— Наверное, ярлык «очернитель» очень мешал вам жить?

— Очень. Но я рад, что у Союза художников никогда ничего не просил и ничего от него не ждал. Единственное, в чем я от него зависел, — на персональные выставки требовалось его разрешение. Самое смешное, что первая моя выставка прошла не где-нибудь, а именно в стенах Союза. Впрочем с настоящими художниками у меня были нормальные отношения. Только с начальством не складывалось. Союз художников был организацией по устройству материального благополучия его членов. Организовывали, к примеру, какую-нибудь выставку, при ней создавалась закупочная комиссия, которая состояла из тех же влиятельных художников. И они как бы сами у себя за деньги Союза покупали картины. Кроме этого, существовала кормушка под названием «Художественный фонд». Он заказывал за приличные деньги, скажем, картинку «Праздник урожая в колхозе». «Шлепнуть» ее не стоило труда, а заработать можно было хорошо.

— Неужели у вас не было искушения черпнуть из той кормушки?

— Благодаря моей удивительной жене, которую послал мне Господь, я не халтурил ни единого дня в своей жизни. Долгое время вообще не зарабатывал, и только она с ее терпением могла это вынести. Мы годами жили на ее инженерскую зарплату. И только в конце 70-х я сообразил, что могу делать авторские повторения, за которые нормально платили. В старые годы для художников-мастеров подобная работа была самым естественным делом. Музеи мира наполнены авторскими повторениями! Я начал делать повторения — и пошли заказы. Цена была не очень большая, но я брал работоспособностью, и это приносило доход.

Благодаря этим повторениям (копиям) я стал лауреатом ежегодной Международной выставки в Лос-Анджелесе «Малибу Арт Шоу», хотя никогда там и не был. Одна женщина, заказавшая мне работы, уехала в Америку и увезла их с собой. Именно она подала мои картинки на конкурс, я об этом даже не знал. В ту пору иностранный художник имел право выставить только пять своих работ. Когда мои картины приняли, она была счастлива. Представьте же ее радость, когда она увидела на моем стенде красный флажок, что означало: Валерий Акопов — лауреат конкурса. Только после этого она мне призналась в содеянном.

«ЧТО СЕГОДНЯ ОСТАЛОСЬ ОТ СТАРОГО КИЕВА?»

— Валерий Федорович, в книге «Сентиментальные прогулки по старому Киеву» вы пишите: «Бывая в городе, я с грустью прохожу мимо старых домов. Это не прежняя грусть, сопровождавшая меня пятнадцать лет рисования старого Киева. Тогда тоска накатывала приступами, это было глубокое сопереживание неприглядной судьбе близких существ... Нынешняя грусть спокойна, холодна и неподвижна, а главное, — бесплодна, как вечная мерзлота. Это простое и непоколебимое осознание того, что целая культурная эпоха ушла навсегда...» Печальные слова. Скажите, вы разлюбили Киев?

— Что сегодня осталось от старого Киева и что я продолжаю любить — это его зеленые зоны. Днепровские склоны, окраины города. А сам Киев во что превращен? Раньше, прогуливаясь с друзьями по улицам, я мог беседовать. Сейчас, даже если кричу, то сам себя не слышу. В Киеве жить стало невозможно. И я счастлив, что у нас есть квартира в Броварах. Там с балкона я вижу небо...

— А какова судьба «cтарокиевской» серии? Ее ведь хотела приобрести Третьяковская галерея...

— Хотела. Но я создавал ее для Киева, и только ему она должна принадлежать...

Хочется надеяться, что и будет принадлежать. Поклонники творчества Валерия Акопова собирают рисунки художника, чтобы со временем разместить их в Музее киевского пейзажа, идея создания которого обсуждается в разных кругах. Озвучила ее в своем фильме и режиссер Людмила Михалевич. Она впервые увидела акоповские пейзажи в мастерской художника на Подоле, когда он только начинал свою серию.

— Простенькие и по исполнению, и по сюжету, они, тем не менее, запали в душу, — вспоминает Людмила Васильевна. — Сразу даже было непонятно, почему: старый деревянный домишко, накренившийся электрический столб перед ним, пучок травы, выбившийся из запекшейся на солнце дороги... Или: склон, припорошенный первым снегом, который неуверенно заметает следы ушедшего лета... Церкви, улочки, дворики с их неизменными обитателями — собаками и кошками. Что в них? А в них та особая атмосфера, о которой Валерий Акопов со временем написал в книжке «Сентиментальные прогулки по Киеву», что она рождает в душе трепетный огонек, который хочется поймать и запечатлеть его теплый отблеск. Валерий Федорович сделал все, чтобы защитить этот огонек. Сделал это для нас. А мы? Неужели дадим ему угаснуть?

СПРАВКА «Дня»

Валерий Федорович АКОПОВ родился в 1939 году в Киеве. Художник-пейзажист, убежденный реалист, последователь лучших традиций старых мастеров. Член Союза художников Украины. С 1972 по 1986 год занимался как художник исключительно рисованием тушью и пером пейзажей старого, стремительно исчезающего Киева, которому в те годы уделяли слишком мало внимания. Акопов проводит многочисленные персональные выставки как на Родине, так и за границей. Лауреат ежегодной Международной художественной выставки в Лос-Анджелесе «Малибу Арт Шоу» 1993 года. Валерий Акопов также выступает как профессиональный литератор: поэт, прозаик, эссеист. Печатался в Киеве и в Москве.