«Твоя суджена – мова в галуззях судин...»

Неправдоподобная цифра, но и вправду «натикало». Поколение наше, рожденное после страшной войны, прожило эти семь десятилетий, каждое из которых абсолютно не похоже на другое. Мы родились среди мечтаний, среди надежд, что люди одумаются и после смертоносных гибельных лет начнут строить общество, основанное на любви и справедливости, наконец — на идеалах Возрождения. Вот этот идеализм — его невозможно вытравить из наших сердец, мы с этим рождены.

ТЕПЛО СЕМЕЙНОГО ИНТИМА

Слава Чернилевский с этим идеализмом рожден. Я знаю этого человека со студенческих лет — поэтому Слава и поэтому он для меня молодой... Разве не молодой, если светится постоянно в его глазах влюбленность в этот мир и в этих вот людей. И готовность эти чувства, эти мысли завернуть во что-то исключительно теплое, атмосферное.

Я один.

Я вдивляюся в люстро води.

Я кажу собі:

руки в глибінь уведИ-

твоя мова тече,

мов ріка межи верб,

лиш тому,

що на зАводі зІрка, мов герб

вітчини, предківщИни твоєї,..

Это написано совсем недавно... Такова философия Поэта — его лингва, сама фактура его речи и его образов, рожденные течением самой жизни, движением воды и ветра, запахом свежей пашни. И дымком из камина родительской, мизиной комнаты.

Чернилевский — с Винниччин, с Подолья: из того пейзажа, из темпоритма тамошней жизни. Это и есть уже тот самый идеализм, в основе которого ощущение того, что вот этот материальный мир на самом деле весь духом наполнен и пронизан, каждая его черточка, каждый его уголок. Из этого и родился первый сборник Поэта — «Рушник землі» (1984), который благословили поэты великие и настоящие — Дмитрий Павлычко и Николай Винграновский. Павлычко, в предисловии, определил основной мотив книги: тоска по матери, по родине, по тем детским просторам, интимно прогретым и слаженным.

Знаменитое стихотворение Чернилевского из того первого сборника так, собственно, и называется: «Теплота родинного інтиму».

Теплота родинного інтиму.

Ще на шибах досвіток не скрес.

Встала мати. Мотузочком диму

Хату прив’язала до небес [...]

Матері розказувать не треба,

Як душа світліє перед днем

В хаті, що прив’язана до неба

Світанковим маминим вогнем.

Это образ детского рая, мира, сотворенного мамой и ее домом. Не новый, казалось бы, повод для украинской поэзии, но по своей пронзительности и эмоциональной отточенности — ни с чем и ни с кем не сравнимый! И это тот рай, в который селили нас, послевоенных детей, наши матери, отцы, бабушки и дедушки. Чтобы своими обожженными голодоморами и войнами душами оградить нас от возможных страхов и испытаний. Это им удалось — мы счастливее поколения наших отцов и дедов, матерей и бабушек. Светлая благодарность им навсегда заколдована в стихах Чернилевского...

«ПРОСВІТЛОЇ ДОРОГИ СВІЧКА ЧОРНА»

Хотя, конечно, жизненный путь — да еще и Поэта — не складывался так благовестно. Филологический факультет Киевского университета было оставлен (там целая куча причин, среди которых и приснопамятный украинский национализм, которым кололи глаза нашим ведущим интеллектуалам), потом лишения и обучение на режиссерском факультете Институтк имени Карпенко-Карого у блестящего режиссера и педагога Владимира Денисенко.

Было всякое. Скажем, юмористическая история о том, как студента Чернилевского пристроили, ради хоть какого-нибудь заработка, рабочим сцены в Киевский театр имени Леси Украинки. А это было накануне столетнего юбилея вождя и учителя всех народов Владимира еще и Ильича Ленина. В театре шел «датский» спектакль о вожде. Его апофеозом был выезд на сцену броневика, на котором стоял известный актер в парике и костюме Ленина, тыча пальчиком в светлое будущее...

Задача рабочего сцены Чернилевского была довольно простенькой — потянуть за соответствующую веревочку, чтобы над броневиком поднялся красно-молоткастый транспарант со словами «Вся власть Советам!». Однако недостаток опыта (это был Славин дебют на или возле сцены) сказался: он потянул не за ту веревочку.

Поэтому вместо транспаранта на голову артиста откуда-то сверху высыпался мешок песка. Со сценического Ильича слетел парик и все увидели вместо знаменитой лысины густые и черные волосы артиста. К тому же — песчаная мгла, из недр которой в зал полетело что-то не очень цензурное «Вашу .... Туда.. К черту!»

Естественно, что на следующее утро в театр пришли сотрудники спецорганов. Однако никто бедного студента не выдал. Сказали, видите — здесь архаика, все на веревочках, ну и случилось такое. А вождя здесь все любят, читают и перечитывают...

Когда начались годы горбачевской перестройки, Чернилевский примкнул к делу реабилитации другого Поэта — Василя Стуса. Он уже задумал фильм о нем, но здесь требовалась не просто фильмовая съемка — а действие! И первое — освобождение Стуса от посмертного плена в Пермской лагерной земле.

Это была целая эпопея — как добились разрешения приехать в те лагеря (это был 1989-й, советский строй пошатнулся, однако все и все было на своих местах), как — главное — добились разрешения перенести прах Василия Стуса, а с ним вместе и других борцов-мучеников, Юрия Литвина и Олексы Тихого, в Украину, в Киев. Среди всего этого и был Чернилевский. А еще и снималось это на пленку. Грандиозный ход, когда нетленные останки украинских героев провожали на Байковое кладбище — это же тогда, это же тогда и стало очевидно: режим зашатался, а в самой атмосфере общества стал витать дух свободы — и самой нации, и каждого отдельно взятого человека.

И все это, вся Украина повилась красотой того деяния, того движения к свободе. А Славе, к тому же, удалось-таки сделать фильм о Василе Стусе и его подвиге (а подвиг — это то, что подвигает не только тебя самого, но и целое обществону). Картина называлась «Просвітлої дороги свічка чорна» — и вот эта дихотомия тьмы и света является определяющей в ленте...

«ВИ ОШУКАЛИ ДЕРЕВО І ВОДУ...»

Главный подвиг самого Чернилевского в конце 1990-х и «нулевых» — это грандиозная работа по дублированию зарубежных фильмов на телеканале «1 + 1». Он руководил этой работой, он определял ее векторы. До того считалось: публика наша так привыкла к русской озвучке, что никакой украинской не примет. И не приняла бы, если бы ей предложили дублирование местечково-малороссийского рода. Однако же возглавляемой Станиславом группе удалось почти невероятное: зрители услышали и увидели героев зарубежных картин, которые говорят на изысканном, современном языке.

Так была заложена традиция, которая сейчас воспринимается как нечто обычное — западные фильмы в украинском интонировании, так сказать культурном обрамлении... Только та работа, конечно, притормозила поиски Чернилевского-поэта. Хотя — как сказать. Ведь Слава принадлежит к тем писателям, которые пишут постоянно, откликаются на чуть ли не все вибрации народного организма. И организма собственного...

Так что ничуть не удивительно, что Чернилевский был на Майдане в самые напряженные моменты противостояния народа и власти. «Не мог я не пойти на Майдан, — пояснил он мне однажды, — там же студенты мои были...»). Какая-то вражья сила и попала в Поэта — будто знала, куда целить: в руку, чтобы не писал больше.

Заживить раны удалось с помощью чешских друзей. Они побудили на издание книги стихов «Чеський зошит».  И это был рубеж — Слава начал жить с каким-то новым рвением. Хотя вроде бы все по общепринятому графику. Прежде всего это встречи со студентами кинофака Института имени Карпенко-Карого, которых Поэт и Режиссер обогащает знаниями не просто кинематографическими, но и, так сказать, вселенскими. Ведь Станислав все чаще напоминает мне античных философов, с их магическими умениями видеть в мельчайшей капельке росы целый универсум...

Однако же появился и Чернилевский-публицист, его поэзия обострилась до уровня точных и безжалостных формул-констатаций. Как вот здесь, скажем, где Чернилевский, немного стилизуя Василия Симоненко, посылает проклятия враждебным силам.

Ви зараз скрізь, кати мого народу, —

грабіжники, убивці, шахраї.

Ви ошукали дерево, і воду,

і степ, і землю з надрами її.

Ви обібрали душі нелукаві,

нехитромовні, з прив’язом земним.

І прагнете, лихі та верескаві,

владарювати кодлово над ним [...]

І вам не ухилитися від ядер,

і ви не заховаєтесь ніде

від тих, у кого — з дерева і з надр! -

нерабська кров струмує і гуде.

Нерабская кровь — вот условие украинского будущего. Эта кровь бежит по сосудам поэзии, самой философии бытия Славы Чернилевского. Философии, которая дерзко претендует на статус преобразователя нашей украинской жизни.