Украинская тайна «Уробороса»

Этот роман имеет мистическое название «Uroboros», и, на первый взгляд, его весьма сложно вписать в традицию украинской литературы, ведь основная его интенция — показать, что человек утратил те базовые гуманистические ценности, которые могут повернуть человека лицом к себе. Эта утрата произошла в Украине, превратившейся в пространство террора, военизированных восстаний, смертей и сумасшедшего дома — мир после взрыва атомной бомбы...

Отдельное внимание читателей хотелось бы обратить на авторскую иронию и даже сарказм в освещении современных реалий, в частности, массовой попсовизации культуры, утратившей свою принадлежность к искусству, превратившись в дешевую графоманию, антикультуру, безвкусицу, в которую, однако, вкладывают средства, способствуя деморализации эстетики.

Вторым претекстом романа, наверное, стоит назвать романы Курта Воннегута, собственными глазами видевшего смерть, ведь он был одним из тех, кто бомбардировал Дрезден во время Второй мировой. Впоследствии память об этих событиях нашла свое отображение в романе «Бойня №5». В нем также происходит изменение ценностной ориентации оказавшегося в условиях войны человека. Это уже иронически-циничное отношение к смерти, когда число погибших просто перечисляется через запятую на четверть страницы. Вспомнить всех невозможно, а не всех — не стоит. И именно вспоминание — путь через Ад.

Третьим претекстом назвал бы наиболее известный роман американского писателя Кена Кизи «Полет над гнездом кукушки», в частности, эта аналогия касается третьей главы романа «Уроборос». Событие разворачивается в сумасшедшем доме, как и у Кизи. Герой попадает в мир Фауста, Юнга, Фройда, Джордано Бруно и других. Есть там и своя медсестра, которая воплощает тоталитарный дискурс, вынужденный уничтожить человека, имея для этого все средства — от «комнаты смеха» (это парафраз в романе в отношении комнаты, где над человеком проводятся различные «экспериментики» с обычным электрошоком). Однако, в отличие от Кизи, в этом тексте большое значение имеет психоаналитический подтекст, то есть стремление показать эпизод так, чтобы читатель сумел сам осуществить психоаналитическую попытку познания внутреннего мира героев.

Сумасшедший дом — знаковый образ романа. Сумасшедший дом — не только замкнутое пространство, но еще и то, что существует вне. То есть в действительности каменной стены между сумасшедшим домом как госпиталем и сумасшедшим домом как миром не существует. В третьей главе в психушке произошел пожар. Вот тогда и убеждаемся, что состояние безумия повсюду. Связано оно с тем, что человек утратил код понимания собственной сущности. Утратил он его во время войны. Хотя в тексте постоянно возникают реминисценции к другой войне, далекой от Украины, но считающейся апофеозом безумия и бессмыслия. Привидение Афганистана в романе блуждает по Украине. Кое-где в тексте упомянуты и ежегодные происшествия в Латинской Америке. Не знаю, чем руководствовался автор во время написания, но то, что дискурс безумной, самой ужасной войны есть в тексте, — неоспоримо. Это углубляет психологическое восприятие; в романе имеем сюрреалистические переходы между одним временем-пространством в другое.

В чем-то этот роман будет напоминать романы американского «хулигана» Нормана Мейлера. В романе Олега Сыча присутствует образ Христа. В какой ипостаси? На полях текста, но весьма важных для понимания общей интенции. Дело в том, что эпиграфом к роману взято стихотворение В. Стуса «Геть спогади — з-перед очей...» Стихотворение очень сложное, полное христианских аллюзий, сложных для прочтения метафор. Одна из семантических доминант — образ «лабиринта бед» (модификация известной библейской чаши, которую каждый должен испить). Время стихотворения уплотнено, сконденсировано, это время прихода и исхода, время длиной в мгновение, но бесконечно вечное. Ноль и бесконечность — то же самое. Из этого символического прочтения возникает образ уробороса — змеи, кусающей собственный хвост, символ бесконечности, постоянного круговорота материи и энергии во Вселенной. Для поэзии Василия Стуса образ уробороса — один из определяющих (стоит хотя бы вспомнить стихотворение «Я так і не збагнув» из «Палимпсеста», в котором сквозь метафорический текст просматривается знак бесконечности, восьмерки, уробороса). Эпиграф из 102 Псалма «Я пепел ем, будто хлеб» в начале — также указание на то, чтобы читатель понимал текст как лабиринт, превращение, когда смерть пожирает жизнь, но жизнь борется со смертью.

В романе Олега Сыча это противостояние описано в «восточных, индийских тонах». Индийская философия становится одним из ключей к прочтению. Это альтернативная реальность, противоядие рационалистическому уму, загнавшего себя в ловушку, из которой не видно иного выхода, кроме вихря глупых смертей, деструкции бытия. Иррациональность — вот важный код. Аллюзийность, интертекстуальность, реминисценции, двоплановость, наличие импрессионистических зарисовок к каждой части — все это подтверждает то, что логично, рационально воспринять текст невозможно, он стремится дать читателю собственные правила игры и прочтения (подобно давним ведам, содержащим в себе и ключ к чтению), он хочет дать читателю возможность почувствовать иную реальность и выйти из рационалистического априори, втягивающего Украину в катастрофу войны...

Замечу, каждая глава каждой из трех частей содержит предвступление, маркированное курсивом. Это импрессионистические зарисовки, этюды, попытка увидеть мир иррационально, попытка установить утерянную связь с миром. Эти этюды — дань украинскому импрессионизму, который в тексте объединяется и с экспрессионистическими эпизодами на фоне неоромантической интенции. В этом улавливается мощная связь с прозой Николая Хвылевого (во всяком случае, «хвильові анаграми» в тексте случаются достаточно часто).

В конце прочтения романа, не претендующего на сложные определения а-ля «интеллектуально-философский роман», прибегну к попытке сопоставить его с романом Валерия Шевчука. Проблема может состоять разве что в том, что в нашей литературе немного произведений, ориентирующихся на восточную философию (бесспорно, Хвылевой — один из лучших примеров симбиоза «психологической Европы» и «азиатского ренессанса»). Основной импульс произведения О. Сыча — «Даешь восточную мудрость и гармонию». В романе В. Шевчука «Три листка за окном» в первой главе имеем прямое называние уробороса, являющегося невидимым ключом к соединению всех трех частей большой исторической притчи — от рассказа об Илье Турчиновском до Кирияка Сатановского. Последняя глава романа В. Шевчука также имеет «аварийный финал»: произошел пожар, оборвавший жизнь Сатановского и замкнувший цикл... У Сыча цикл не может замкнутся таким образом, ведь роман предстает как книга, а книга — это уже имплицитный цикл. Книга — это, в конце концов, также один из ключей-кодов к пониманию сути...