Украинский бестселлер толщиной в пять остановок

Издательство «Факт» положило начало серии с адекватным нашей динамичной ситуации названием — «Динамичная проза». Почти невесомые сборники для быстрого «глотания» в движении. В трамвае и метро — там, где еще осталось немного времени, свободного от зарабатывания хлеба насущного в поте чела своего.

Первенец серии — книжка рассказов Богдана Жолдака «Бог буває». Само название — на первый взгляд плоское, но за поверхностной невзрачностью вдруг открываются постэкзистенциальные пропасти: там, где Бог есть только эпизодически допустимое понятие — все возможно.

То, что пишет Богдан Жолдак, я бы определил как «коммунальный реализм». Жанр, присущий только «ненормальным» обществам. Конечно, фотографически отражал бытовые микроконфликты еще Эмиль Золя. Но поскольку француз был продуктом неэкспериментального общества, ему просто не пристало смеяться там, где следовало бы скорбно вздыхать (у Жолдака есть журнальная киноповесть из жизни шахтеров, излюбленных субъектов оплакивания Золя, где вам гарантирован здоровый терапевтический хохот).

Ближайшим жанровым предшественником Жолдака был Михаил Зощенко. Да, уровень смеховой детонации у Зощенко выше. Но, возможно, потому, что коммунистически-люмпенская речь его персонажей отмерла и стала самодостаточно смешной? Вероятно, впоследствии это же произойдет и с «языковыми ксероксами» Жолдака — и их будущая экзотика тоже преобразуется в «таблетку № 6» (не путать с «таблеткой № 5»)?

Будьте готовы к тому, что, отложив прочитанную книжку, вы не избавитесь от Жолдака. Протрезвев от шуток, можете попасть в метафизическую ловушку даже такой его фразы — «цілунки його раптом розмагнітилися» или безнадежно задуматься над названием книжки.

В конце книжки — резюме критика (кстати, из Гарварда): «Электричка, трамвай или автобус превращаются в движущиеся карцеры, где индивид (персонаж или рассказчик) сталкивается с коллективным организмом. Фаталистское ассимиляционное давление коллективного «тела» и невозможность коммуникации (из-за смещения языкового и поведенческого кодов) предопределяют насилие и «бунт».

Красиво сказано — как будто о Мишеле Фуко или Серене Кьеркегоре, а не о «юмористе» Жолдаке. Однако еще Бахтин «раскапывал» веселого шалуна Рабле вплоть до горьких горизонтов трагедии. Возможно потому, что смех, по словам одного современного острослова, «это когда иррациональное скалит зубы рациональному»? Богдан Жолдак — смех, после которого остается синдром тяжелого похмелья с прозрением и покаянием.

Но это будет потом, после окончания книжки. В начале же чтения мы, как и персонажи Жолдака, «ще були тверезі й по цей бік правди». А здесь — бытовой абсурд щекочет смеховые рецепторы вплоть до самовключения в анекдотичную игру, до шутовской эйфории: «А нумо Батьківщину рятувать, яка ще осталася».