Университеты Валерия Марченко

***

Очень боялись опросов П. П. (Петра Петровича Тимошенко). Это был сплошной ужас с исторической грамматикой вперемешку. Ты сидишь справа и, остро подняв плечи, невероятно втянув голову, ложишься на парту, когда П. П. называет чью-то фамилию. Слышу твой выразительно- театральный шепот: «Мимо!» (словно во время войны). Мы каждый раз приглушаем взрывы смеха, а ужас на мгновение где- то исчезает.

***

Экзамен по украинскому языку. В коридоре, под дверью, мы все по-разному себя ведем, по-разному нервничаем. Галя С. порывисто отворяет дверь и решительно идет в аудиторию первой, Наталка Ш. хлопает в ладони, потом прижимает их к лицу, я что-то тихо напеваю, Тамара Г. что-то шепчет, подняв глаза к потолку, Алена К. порывисто листает конспект... Ты вдруг копируешь всех нас по очереди — и мы смеемся. Напряжения как и не бывало.

***

Особенно серьезно (в то же время и по-дружески, и как-то по- сыновьему тепло) ты относился к преподавателю русской литературы Хмелюку. На его увлекательные лекции приходили студенты из других высших школ, аспиранты, преподаватели. Это был интеллигентый, высокообразованный человек. Разговаривали вы на переменах вдвоем как равные. Внимательно слушал вас и Пауль Грин, канадец украинского происхождения. (Учился вместе с нами, но посещал лекции только по основным предметам.)

Как-то я оказалась рядом. Помню, беседа велась вокруг личности Гоголя. Потом незаметно перешла на другое: Пауль показал свою шариковую ручку, и вы все втроем ее рассматривали. Пауль пообещал привезти вам такие же из Канады.

***

О чем-то говорили с Паулем Грином у входа в «желтый» корпус. Не помню почему, но Пауль спросил: «А что такое «хлеб»? Для нас это была диковина: человек знает, что такое «хліб» — и ему невдомек, что такое «хлеб». Основание для развесистой беседы двух начинающих филологов с иностранцем-украинцем достаточно серьезное. И если в начале разговора мы с Валерием восприняли это как курьез, то потом, долго расспрашивая Пауля, начали ощущать, что не все так просто с языковыми вопросами.

***

Однажды Пауль пригласил нас к себе домой (он снимал жилье на Обсерваторной). Хозяйка угощала нас собственной выпечкой. (И до сих пор у меня есть рецепт этого печенья). А мы с тобой кушали бутерброды и удивлялись: почему это на колбасе сверху майонез? Пауль объяснял, что так кушают бутерброды в его родном Эдмонтоне. Пили сухое красное. Рассматривали квартиру, где, кроме обычного хода, был еще и так называемый «черный», во двор.

Тогда ты, положив руку на плечо Пауля, сказал: «Эх, Павло...» Это было движение чистосердечное, и, наверное, вышколенный иностранец это почувствовал, и поэтому не счел его как проявление фамильярности.

На той вечеринке мы втроем говорили о литературе, Украине времен Первой мировой, разнице между системами обучения в Украине и Канаде. Пауль показывал проблески выступлений фольклорного ансамбля города Эдмонтона, которым руководил. Ты долго расспрашивал Пауля об украинской диаспоре в Канаде...

***

Пауль Грин «приписан» был к нашей английской группе (естественно английским и украинским он владел свободно). Имел прекрасный баритон и до университета учился искусству пения в Киевской консерватории.

На факультетский смотр художественной самодеятельности каждая группа готовила один номер. И кто еще мог придумать: пропеть на английском языке «Вечерний звон»! Наша предподавательница только вздохнула, но согласилась. Песню на английском пел, конечно, Пауль, а наша группа, стоя плечом к плечу, вдохновенно «бомкала». После безукоризненно пропетой фразы «These evening bells...», мы с серьезными лицами (внутренне давясь от смеха), выводили: «Bom- m-m, bom-m-m...»

Очевидно, что первое место единодушно было присуждено нашей маленькой дружеской группке.

***

Диалектическая практика на втором курсе. Четверо парней и я. Пришлось поехать еще Ярине А.-Д. Но она призналась, что беременная, — а мы с тобой, «прикрывая» ее отсутствие, хорошенько тогда наморочились с оформлением документов: не указывали в них фамилии студентов и их пол. В деканате так и не узнали, что Ярины с нами не было.

... Долго едем рейсовым автобусом по дорогам Закарпатья. Время от времени с обеих сторон дороги видим «рекламные» щиты с надписями: «Да здравствует..!» или кому-то почему-то «Слава..!»

Ты предложил игру — кто больше перечислит «через запятую» того, что «Да здравствует!» Помню в твоем перечне был весь легион советских праздников, вождей всего пролетариата, друзей животных и лауреатов каких- то премий... Известное дело, ты выиграл. Мы смеемся возле задних дверей переполненного автобуса, щиты проскакивают мимо окна, надписи на них воспринимаются уже не просто смешными, а фальшиво-нищими.

***

Расположились лагерем мы в селе около Мукачево, в школе- интернате. (Спасибо Нине Михайловне, она договорилась с местной властью о нашем здесь пребывании.)

За рекой, несколько дальше, возле горы, — женский монастырь. Несколько дней длились разговоры (в многочисленных незлобливых остроумных вариациях), что следует сходить к монашкам, взять диалектологическое интервью. Впоследствии парни уверяли, что эта экспозиция у них получилась, хотя и не без приключений.

По этой инициативе мы были в цыганском таборе, ты и там нашел интересных собеседников, расспрашивая их о деталях необычного для нас быта. ***

Выпускной вечер в педучилище города Мукачево. (Нина Михайловна там работала в приемной комиссии). Я не пошла, ибо была дежурная по интернату. Помню, какое глубокое впечатление произвела на тебя встреча с родственником одного из выпускников, — он был воякой УПА. Ты до малейших подробностей пересказывал мне о жизненных испытаниях этого человека. Это эмоциональное потрясение насквозь пронзило тебя.

***

Болгарская певица Лили Иванова. Одну из ее популярных песен вы с парнями зачастую крутили на магнитофоне во дворе интерната (рядом греблись куры особой породы — с голыми шеями — объект твоих ненадоедливых шуток). В болгарскоязычном песенном тексте ты «заставил» нас всех услышать: «Бери ведро! Неси в сарай...» (Хотя песня была о любви и, вероятно, — ни ведра, ни сарая в ней не было.) Но все мы охотно пели вместе с Лили Ивановой и о ведре, и о сарае...

***

Небольшое село в межгорье Карпат, несколько километров до румынской границы. Ты долго всматривался в темную фигуру румынского пограничника на башне...

Записывали рассказ старой крестьянки. Она говорила на румынском, мы понимали только отдельные слова. Но общий смысл рассказа ты, Валерий, уловил сразу и объяснил нам, что «до Советов» у нее было 17 гектаров виноградников, а теперь — только малая «пьинзия» (т.е. пенсия).

Уже в университете, когда расшифровывали эти записи, наш преподаватель подтвердил, что ты был прав относительно содержания рассказа.

***

Еще в университете ты много переводил — с английского, русского, а несколько позже — с азербайджанского... В свободные минуты между лекциями просил послушать отрывки с переводов. Тебе было важно «испытать» переведенное на слушателе, услышать его мнение.

***

Почему-то, мне тогда казалось, что ты был похож на Бельмондо. Прежде всего, внешностью. А также внутренним изяществом движений (только впоследствии я поняла, что это есть проявление родового благородства). А еще — всегда осознаваемой мотивацией любых рефлексий.

***

На переменах между лекциями возле тебя всегда звучал смех. Ты был блестящим импровизатором, артистически пересказывал смешные случаи, всякие небылицы; тебя дергали за рукава, просили повторить...

Тамара М. и Вика В., помните?

***

Как-то ты получил запись украинского женского хора с Канады. Там была песня на слова Александра Олеся «Ти рвала ожину...» Зачастую ее напевал.

***

Когда-то встретились под знаменитой в те времена «Кулинаркой». Разговор шел о ежесуботней юмористической передаче, которую ты хотел делать на Укррадио. Предложил работать вместе и прибавил: «И название хорошее есть». И вышло бы у тебя действительно хорошо. Жаль-жаль.

***

Запомнилась с наименьшими подробностями ноябрьская встреча 1972 года. Продолжалась она около получаса.

Бежала утром в ИМФЕ «огородами», как мы называли ход от Банковской улицы мимо здания Октябрьского тогда дворца вниз к улице Грушевского. Там, на полдороги между горой и домом, есть каменный закоулок. Там мы и остановились, чтобы поговорить без свидетелей. Я рассказывала о недавней поездке в Прагу, что видела там обстрелянный родильный дом, Национальный музей с выбоинами в стенах, вмурованный в мостовую, наподобие инкрустации, каменный крест на месте, где убили в 68-м году студентку... Говорила, что советские танки стреляли из-за Влатвы, а это практически рядом.

Ты стоял на фоне отвесной стены темно-вохристого цвета. Был серый день. Порывистый ветер. Единственное цветное пятно — твой шарф в яркие полосы. Лицо твое сосредоточенное и гневное. И слова: «Это фашизм! Фашизм!»

***

Метро. Экскалатор. Ты сверху вниз, я — тебе навстречу. Весело поздоровались. На тебе белый «солдатский» тулуп. (Говорят, что этот тулуп — экспонат в музее диссидентского движения где-то за границей.) Ты приветливо улыбнулся и проплыл вниз. Не знала, что эта мгновенная встреча — последняя.

***

Валерий! Нам всем, бывшим однокурсникам, следовало бы сделать хотя бы попытку твоего портрета.

Этого не сделано. Прости.

Мы провинились и в том, что до сих пор живы, а ты давно отошел-отлетел.

Знаешь, лучшие отходят раньше. Это горькое наблюдение земного бытия стало аксиомой.

Но, может быть, единственный смысл в твоем «пере-бытии» с нами, что ты — один — в памяти многих...

Ты был раскрепощеннее чем мы, глубже понимал, внимательнее наблюдал, шире мыслил.

Естественно ощущая себя частицей мирового культурного процесса, ты был готов, в каком- то понимании, и мощнее воспринимать миробытие.

Свой путь ты прошел исключительно честно.

Повторюсь, но — лучей твоего естества хватало на нас всех: ты навсегда «вмонтирован» в нашу сознательность.

***

В Киеве и до сих пор нет улицы Валерия Марченко.