В поисках утраченного пространства

Цель, двигавшая ею, проста: приехать в карпатское селе Ямна, найти дом, где родился ее дедушка Самуил Тагер, задокументировать процесс поисков.

Фильм начинается с определенного диссонанса. Голос за кадром перечисляет список личных вещей Тагера, описывает его дом, но в кадре — невзрачные предметы, снятые на крупных, неподвижных «музейных» планах, разложенные и расставленные по полкам: чугунная гусятница, электрический самовар, вышитый рушник, старый пиджак. Мотив несовпадения показанного и сказанного в дальнейшем будет усиливаться.

Рубини с оператором Давиде МАЛЬДИ прибывает в село, и дальше начинается постепенное погружение во вроде бы тривиальную, но на поверку странную, местами даже причудливую атмосферу. Говорят, дом деда находится на территории полузаброшенного санатория, но доступа туда нет, поскольку санаторий захватили рейдеры и, поставив неприветливых охранников, категорически запретили вход. Местные сначала рады гостям, но очень быстро начинают относиться к новоприбывшим с опаской. Попытка съемок в местном краеведческом музее натыкается на скандал: нельзя. И еще лес. Где когда-то происходили вещи, о которых многие предпочли бы забыть.

Это — фильм-монолог. Не исповедь. Поиски утраченного — нет, не времени, а пространства. Время здесь как раз присутствует, в том числе и в многочисленных фигурах умолчания. Молчат или огрызаются угрозами охранники. Тишина — вязкая и неподвижная — наполняет кадры санатория. Молчаливым недоверием ощетиниваются ямновцы при виде съемочной группы. В тихом-тихом лесу исчезает ветеран УПА Петр, ибо «уверен, что вскоре произойдет что-то, что вернет его в те далекие дни». Безмолвствуют — тяжело, темно, выразительно — дровосеки в финале. «Рассказывали об этих местах много историй и все, я чувствовала, о чем-то молчали».

Единственная, чей голос, пусть и за кадром, не останавливается — это сама Миколь. Она расплетает сюжет своей семьи, но вольно или невольно затрагивает совершенно иную материю — дискурс «большой» истории, встречая его агрессивное сопротивление. Недаром так громоздко выглядит бюрократическое празднование 9 мая. Недаром поднимается шум в музее. Официальная история является отлаженным и прибыльным механизмом деперсонализации, и попытки ввести личностную опцию угрожают этой машине поломками.

Тем не менее, Миколь наконец удается договориться с охранником, который заводит ее ночью на территорию, чтобы в идеально скомпонованной сцене сообщить: «Твоего дома больше нет. Его снесли где-то около 30 лет назад, чтобы на его месте построить новый отель, который мы сейчас охраняем.

— Но почему мы здесь?

— Потому что он здесь стоял».

Белые пятна и лакуны, недосказанности и вытесненное чувство вины, ландшафты, подкрашенные жизненной суетой и одновременно испещренные этими полостями индивидуального и массового сознания, провалами потерь, зиянием забвения — вот истинная география места, где оказалась Миколь Рубини в своих поисках.

Неподвижные планы, позиция уравновешенного наблюдения, длительные паузы, отдельные детали, эстетизированные до почти живописной плотности, дают совокупное чувство дистанции, которое, сводя проявленное и скрытое, позволяет наконец прочитать сообщение, добраться до страшной истины этих мест: путь к горам — это и способ бегства во время немецкой оккупации, и вполне конкретная дорога, по которой евреев босиком, по красной от крови щебенке, вели на верную смерть. Прадеда Миколь, отца деда, убили тоже на дороге, когда он нес дрова.

Смерть одного — это трагедия.

Смерть миллионов — это Уничтожение.

Лесорубы молчат.

Слов, собственно, уже и не надо.

* * *

«Я в некотором смысле чувствую себя потерянной»

Миколь Рубини родилась в Милане в 1982. Изучала живопись в Миланской академии изящных искусств и аудиотехнологии в Школе Ирмус в Милане. С 2006 работает как художница, создавая преимущественно видео, звуковые и мультимедийные инсталляции для сольных и коллективных выставок в Италии и за рубежом. Ее работы посвящены определенным местностям и памяти о них, а также анализу маргинальных территорий и течению времени. В 2017 она основала l’Altauro — компанию по производству независимого кино. «Путь к горам» — ее полнометражный дебют.

Разговор с прессой и зрителями состоялся после киевской премьеры фильма в кинотеатре «Жовтень».

— Миколь, для начала: сколько времени вы провели в селе и насколько окончательный результат отличается от первоначального замысла?

— Финальная версия — это результат 5-летней работы. Я 2 года только обдумывала, как «Путь к горам» должен выглядеть, проводила исследования и поэтому часто бывала в Ямне, очень много общалась с людьми. Непосредственно съемки заняли полтора месяца весной и полтора месяца осенью. Перерыв между этими периодами позволил мне окончательно понять, как будет выглядеть фильм. Конечно, это документалистика, детали менялись каждый день, но сама структура, идея сохранились. Мы ежесекундно были готовы к тому, что могло бы произойти, но работали с камерой как задумывали, создавая эти длинные статичные кадры. Я недавно пересматривала свои первые заметки, сделанные 5 лет назад, и они очень мало отличаются от того, что вы увидели на экране.

— Ключевая сцена — когда охранник провел вас в санаторий. Она хорошо скомпонована и снята, сам охранник не запинается, говорит выразительно. Словом, выглядит как постановочная реконструкция. Что тогда произошло на самом деле?

— Мы действительно смогли достичь договоренности с охранником после очень долгого ожидания. Это была платная услуга. К самому дому он нас не привел, не выполнил свою договоренность. Привел в случайное место и сказал, что сказал.

На самом деле все так и произошло, но это еще и имеет отношение к выбору стилистики. Я четко знала, каким хочу видеть фильм, как должен быть выстроен кадр, поэтому, когда мы дошли до нужного момента, то остановились, настроили камеру, и все сделали.

— Вы отмечаете, что люди в какой-то момент перестали вам доверять. В чем причина?

— Всех людей, которых мы снимали, мы знали очень хорошо. Это было искреннее доверие в терминах съемки. Но, знаете, это очень отдаленная местность. Маленькое сообщество. И в такой маленькой, закрытой общине некоторые люди, возможно, относились к нам с опаской, ведь мы сильно отличались, были чужаками. Селяне не понимали, какой наш интерес. Приехали иностранцы, расспрашивают о давно минувших делах, одержимы этим опустевшим санаторием. Может, мы не фильм хотим снять, а вернуть себе этот дом в собственность? Поэтому со временем появились определенные подозрения.

— Может ли это быть связано с вытесненным чувством вины за то, что во время немецкой оккупации произошло с местными евреями?

— Вероятно, но мне кажется, что большинство из них вряд ли признавали это.

— Вы фактически показываете два вида памяти. Одна — индивидуальная, представленная многими голосами. Вторая — официальная, которая стремится внедрить единственно верный взгляд. Скажите, эти две памяти возможно в конце концов как-то примирить?

— Это хороший вопрос. И сложный. Окончательного ответа у меня нет. Когда я работала над проектом, то много читала Маргарет ЙОРСЕНАР (Marguerite Yourcenar. — Д.Д.). Она писала роман о римском императоре Адриане, пытаясь в течение многих лет восстановить его историю. А в итоге вышла книга о самом процессе поиска истины / памяти / истории. Вот я оказалась в похожем положении. Если мы будем пытаться точно воспроизвести события, которые случились с нами только 2 года назад, то это воспроизведение может оказаться фальшивым. Поэтому нам на определенном уровне нужно какое-то упрощение, больше обобщения.

Андрей ВОРОНОВ, переводчик и помощник режиссерки: Думаю, что не только у нас в дискурсе официальной памяти не хватает таких голосов. Ведь всегда есть манипуляции со стороны истеблишмента, который стремится определять только свое направление мысли. В Украине это серьезный вопрос, и для меня «Путь к горам» важен в первую очередь потому, что это как раз встреча разных памятей, которые дают в первую очередь толчок для размышлений, а не ответ — как их примирить. Кто-то больше учитывает индивидуальную память, кто-то меньше, впрочем, по-моему, такое примирение нереально, потому что те, кто пишут учебники, не слушают тех, кто рассказывает правдивые истории.

Миколь: Есть еще одна возможность: просто не относиться к официальной памяти как к полностью сакральной, неприкасаемой вещи — а пытаться говорить, пересматривать эту историю. Память нации, страны — то, что вы можете обсуждать, держать живым, потому что пока говорите, вы будете иметь много живых голосов, а не одну официальную позицию.

— Когда вы снимали, вы понимали, насколько правильно поступил ваш дедушка, что уехал?

— У него не было особого выбора. 14-летний подросток, он был одинок, вокруг — война, он прятался. Он пару раз пытался вернуться, но ему это так и не удалось.

Я не знаю, счастлива ли я по этой причине. Это очень странная вещь, но я живу все время с ощущением, что мне чего-то не хватает. Я родилась в Италии, часть моей семьи здесь, часть — в других местах, и я в определенном смысле чувствую себя потерянной. Но хочу добавить, что счастлива быть здесь сегодня, получать эти интеллектуальные и красивые вопросы, потому что такого никогда не случилось бы в Италии.