Время профессионалов
С возвышенности и широты охвата трамвайного окна хорошо осматривать призабытые здания, ворота или арки во дворе; заметить на стене еще не евроремонтированного дома барельеф украинского классика; с тревогой оборачиваться на какой-то, еще сталинской архитектуры, балкон, угрожающе нависающий над головами пешеходов арматурной проволокой с едва удерживаемыми кусками бетона. При таком путешествии в душе писателя поднимаются ностальгические волны: вон в том киоске (теперь его не узнать!) покупал газеты, заходил вон в то кафе (теперь здесь пункт обмена валют или евроаптека), с той почты, которая ныне «переквалифицировалась» в салон итальянской одежды, отправлял бандероли в редакции и издательства.
Да, эта улица уже не принадлежит тебе, ты здесь чужой, по ней лучше промчать в автомобиле, закрыв глаза, конечно же, не за рулем. И вправду закрываешь глаза, чтобы так миновать несколько кварталов. Чуть касаясь лбом оконного стекла. Вцепившись в перила у окна. Покачиваясь, словно в каком-то дурном опьянении.
Но этому сосредоточению вскоре приходит конец, ибо из огромного пространства полупустого трамвайного вагона, где-то от кабины водителя, начинают доноситься до боли знакомые слова и интонации, которые постепенно складываются в предложения, обрастают сюжетом. Подсознание напоминает, что этот сюжет уже известен тебе, где-то лет эдак с десять назад слышал его, и с течением времени он стерся в памяти. И вот теперь снова восстанавливается, заполоняет твое воображение, и поневоле раскрываешь глаза, чтобы узнать с дальнего расстояния того же человека, то же произношение, тот же сюжет. Удивляет, что забытое и вновь услышанное так же волнует, трогает, как и десятилетие назад. Из изысканнейшей украинской речи пассажиры узнают об услышанной уже давно тобой истории: авария, дочь остается калекой, отцу же отрезали в больнице полступни (поэтому он так и ходит, прихрамывая), поэтому из-за этой страшной оказии он вынужден ныне побираться, чтобы спасти себя, а самое главное — девочку. Он бы и не делал этого, если бы не дочь, родненькая дочушка, родное дитятко, любимая душа. Это не жалостливое выпрашивание милостыни, к которому мы привыкли на каждом шагу, научившись проходить мимо попрошайки с окаменевше-безразличным выражением. На этот раз завораживает в самом мастерском исполнении повествование не о каком-то случае, зачастую выдуманном и даже вызывающем у нас усмешку, а о человеческом горе, которое испокон веков преследует нас, готовое уничтожить, унизить, от которого нет спасения. От таких повествований душа леденеет, слеза туманит взор, а рука сама собой тянется в карман.
Становится странно: неужели тебя, писателя, описавшего столько человеческих трагедий, поведавшего в своих текстах о стольких слезах и отчаянии, умираниях и возрождениях, может растрогать такая вот, почему бы и не вымышленная, история? Но этот человек уже на полпути к тебе, единственному на весь салон стоящему, прислонившись к окну. И ты уже знаешь, что не отвернуться, не выбежать в открытые на остановке двери, не прикинуться безразличным ко всем и всему. Поскольку ты в который раз заворожен гениальным исполнением давно известного сюжета. Перед тобой профессионал в высшем значении этого слова. Ты еще отвергаешь даже мысль о возможности подаяния, ты обороняешься от этого всегдашнего унижения и уничижения. Но вот уже вплотную к тебе человек рассказывает, как недавно купил пирожок с мясом и отравился, и теперь он покупает только с картофелем или рисом. И это ведь в государственном магазине. Он будто удивляется и заставляет нас удивляться: в государственном магазине! Такая метафора не оставит никого равнодушным, человек обращается ко всем и к каждому в отдельности. Все и каждый его понимают. А ты все еще в состоянии обороны: ты и сам готов рассказать на целый вагон, как ты, писатель, унижен в этом государстве, как не издаются твои книги, и что нет заработка... Но тебе никогда не удастся так мастерски поведать о своих лишениях.
Человек только на мгновение внимательно поглядывает на тебя — он услышал твой внутренний голос. Он хочет поскорее пройти мимо тебя, отвернув свой взгляд в сторону. Но именно в это мгновение ты вкладываешь ему в ладонь монету, пытаясь не касаться его пальцев. Он так же мастерски и профессионально обхватывает подаяние, не коснувшись твоей руки.
