«Я не имел возможности считаться с чьими бы то ни было сантиментами»

Культуролог, писатель и, главное, генеральный директор Национального центра Александра Довженко Иван КОЗЛЕНКО — человек нетипично популярный как для культуртрегера (то, что сейчас более благозвучно называется арт-менеджер). Причина популярности — в Киеве рядом со станцией метро «Голосеевская». Восьмиэтажное здание обанкротившейся кинокопировальной фабрики, которое, кажется, представляла собой наглядное воплощение постсоветской тоски и бесперспективности, превратилось в культовое место для молодых горожан. Сначала бросается в глаза ультрасовременный дизайн фойе. Еще здесь работают театральная и музыкальная сцены, кафе, магазины с книгами и дисками издания Довженко-центра, проходят выставки, кинопоказы и модные вечеринки. Здесь можно провести целый день или в работе, или отдыхая.

Одним словом, лучшего подтверждения того, что в нашем культурном секторе возможные успешные реформы, не найти.

Иван Козленко родился в Одессе в 1981 году. В 2002 основал журнал «Квадрат арт-проектов «Нервометр»», нацеленный на популяризацию современной литературы украинского Юга и литературного авангарда 1920-х. В 2003 окончил философский факультет Одесского национального университета им. Мечникова по специальности «философ, преподаватель философии», далее три года преподавал философию и социологию в Одесском художественно-театральном училище им. М. Б. Грекова.

Переехал в Киев в 2006. В 2010 Козленко выступил учредителем «Немых ночей» (Одесса) — крупнейшего в Восточной Европе фестиваля немого кино. Цель фестиваля — популяризация украинского киноавангарда и мирового классического киноискусства, введение их в научный и культурный оборот с помощью современного музыкального перепрочтения. В рамках «Немых ночей» состоялись мировые ре-премьеры запрещенных шедевров украинского немого киноавангарда и неизвестных немых фильмов, созданных украинскими кинематографистами-эмигрантами за рубежом.

С 2011 Иван работает сначала заместителем генерального директора, а затем — директором Национального центра Александра Довженко. Властные полномочия использовал как для структурных изменений и капитальных ремонтов в самом Центре, так и для внедрения ряда образовательных и популяризаторских проектов: «Коло Дзиги» — серия показов украинского киноавангарда в современном музыкальном сопровождении, «Украинская новая волна» — показы и дистрибуция украинского дебютного кино, альтернативная образовательная программа «Культурфильм». Центром выпущены DVD— и печатные издания, среди которых сборники «Ступени демократии: Критическая школа украинской документалистики 1987—1995», «Шевченко 200», «Амосов», «Коло Дзиги». Новый гендиректор подготовил ретроспективу украинского киноавангарда «Украина: великий эксперимент» (2013) на фестивале немого кино в Порденоне (Le Giornate del Cinema Muto), совместно с Роттердамским МКФ — полную ретроспективу фильмов Киры МУРАТОВОЙ (2013), ретроспективные показы фильмов Муратовой и Романа БАЛАЯНА на Карловарском фестивале (2013, 2014, 2015), программу ранней украинской анимации «Мультагитпроп» для фестиваля Fest Anca (Жилина, Словакия, 2014), ретроспективу «Одесса в огне: оккупация/освобождение» для Одесского МКФ (2015).

В 2017 вышел дебютный роман Ивана Козленко «Танжер», отобранный в короткий список национальной книжной премии «Книга года».

Одним словом, нам было о чем поговорить.

«МЫ НЕ ИМЕЛИ СОБСТВЕННЫХ ПОМЕЩЕНИЙ»

— Иван, как для тебя началась эта сложная история?

— Можно сказать, я входил в одну воду дважды или даже трижды. Впервые — когда меня назначили в 2011 заместителем директора. Моей парафией были архивы, я хотел расширить это, поскольку считал, что наша организация является архивной и культурной.

— А как было на самом деле?

— С самого начала, с 1996, особенно после присоединения кинокопировальной фабрики, существенная часть функций Центра была индустриальная, что резонно, поскольку приносило больше денег. Государство имело монополию на изготовление копий фильмов и размещало заказ. Но уже в 2011 стало ясно, что эти индустриальные блага обречены, и надо расширять другие функции.

— А откуда они могли взяться?

— По уставу Центр — учреждение культуры. Однако тогдашнее руководство больше думало о создании не смыслов, а вещей. Моя задача была сначала опубликовать украинское кинонаследие. Это был период межвременья, если ты помнишь. Тогда только создали Государственное агентство по вопросам кино, запустили первый питчинг, но результаты — новые фильмы, — учитывая длительность производственного процесса должны были появиться не сразу. Мы как могли закрыли эту лакуну, перенеся сюда фестиваль «Немые ночи», развив новые формы, сделав упор на издательское дело. Сначала печатали годовые каталоги украинского кино, но впоследствии начали издавать диски и книги. Создали несколько новых отделов — в том числе международного продвижения и научный. Наши сотрудники, в том числе пришедшие с фабрики, понемногу привыкали к тому, что кроме печати копий, мы еще занимаемся вещами, которые тоже можно посмотреть, пощупать. Но все же по большинству наша активность все равно была внешней. Мы не имели собственных помещений и поэтому проводили мероприятия на партнерских локациях. В кинотеатрах, в планетарии, под открытым небом. Показывали в основном немое кино, мне казалось, что оно наиболее релевантно тем модернистичным интенциям, которые я имел. Ну и потом оно было доступным в смысле понимания — давало возможность рассказывать о фильмах и сопровождать их музыкой.

«ИЛИ РЕФОРМЫ, ИЛИ ПРОП`АСТЬ»

— Что изменилось после революции?

— Это мое второе пришествие, так сказать. Меня взяли на контракт. Тогда уже и довелось увидеть пространство, в котором мы находимся, состояние этого пространства, все наши хозяйственные объекты. 2014 — не только мое вступление в должность, но и большой вызов, потому что вокруг глубокий кризис, финансирование очень сократилось. На второе полугодие стояла задача — прожить без этой поддержки хотя бы до Нового года, после которого можно претендовать на дополнительное финансирование.

— И какой выбор?

— Или делать очень радикальные, очень непопулярные реформы, или пропасть. Я просто не имел возможности считаться с сантиментами — ни со своими, ни тех людей, которых пришлось уволить. Мы должны были развиваться как культурная институция. Вся эта индустриальная часть себя исчерпала. Провели большое сокращение, обновили штат качественно другими кадрами. Например, из 80 человек мы уволили 55 и набрали 30, уже имеющих отношение к культурному производству, а не к промышленности. В конце года нам удалось нормализовать экономическое положение, но наконец пришло понимание, с чем я имею дело. Я впервые тогда обошел все наши помещения. Увиденное повергло меня в шок.

— Почему?

— Из-за физического состояния, но более всего подавлял тотальный беспорядок. Кучи мусора, неутилизируемых деталей загромождали пространство. Какие-то огромные заржавленные машины, частично разворованные и раскрученные... Надо было что-то с этим делать. К тому же казалось, что такое огромное здание невозможно содержать. Первое желание было — перевести Центр в отдельное помещение для чисто офисной работы. Конечно, пришлось смириться с реальностью. Понемногу пришло понимание, что здание может не только забирать ресурс, но и генерировать определенные вещи, но для этого пространство надо восстанавливать, перепрофилировать. Когда удалось постепенно заменить инженерные системы, инфраструктуру, мы сделали публичное предложение низовым культурным инициативам, чтобы они приобщались к развитию нашего кластера. 1 апреля 2015 представили концепцию: заброшенное пустое пространство должно ожить. После революции активно бурлила эта креативная энергия, поэтому многие включились. В еще не очень пригодных помещениях происходили регулярные события, параллельно продолжались бесконечные ремонты, и наконец в прошлом году процесс завершился. Представленная в 2015 концепция, я считаю, реализована. Здание приведено в порядок, полностью пригодно для новых целей и заселено, в нем нет пустых площадей, которые раньше просто забирали ресурс.

— Неужели это все произошло без сопротивления?

— Конечно, никому из старожилов, из многих людей, которые были уволены, а среди них и тем, кто претендовал на эту должность, не нравилась моя деятельность. Они считали, что это уничтожение, что если закрыть глаза и не признаваться себе, что фабрики больше не существует, то она продолжит существовать. Но из-за технологической революции пленка никогда больше не потребуется в тех объемах, в которых она производилась. Мы должны этот вызов принять, иначе нам конец. Однако многие считали, что это не так и государство нам должно обеспечить заказ независимо от того, нужна пленка на самом деле или нет. Это паразитарный принцип — что не мы должны свою эффективность доказывать, а государство должно за нас все делать. Фабрика уже в конце 1990-х не могла себя содержать. Но люди все еще работали, оставаясь в убеждении, что делают что-то важное. Конечно, для них это большой ценностный вызов: признать, что не имели цели много лет. Мое назначение стало внешним раздражителем. Я, гуманитарий с другим видением современности, никогда не принадлежал к этому, условно говоря, сообществу советской инженерной интеллигенции. А часть персонала, к сожалению, застряла в прошлом. Это первый аспект, а второй — государство должно расстаться с непрофильными активами.

— Что это значит?

— Мы — государственный киноархив, член Международной федерации киноархивов. Киноархив без кинозала трудно представить. Поэтому мы должны делать кинозал, делаем сейчас медиатеку и Музей кино. При этом наш архив до сих пор держит на балансе артезианскую скважину, бомбоубежище, жилой дом, два больших корпуса, которыми мы не пользуемся. Поэтому я сразу сказал, что для того, чтобы мы выполняли функцию именно киноархива, а не бюро по недвижимости или компании по поставке артезианской воды, все эти непрофильные активы должны быть сняты с балансов. Но в психологии советских людей государственное имущество является сакральным. Опять-таки, почему киноархив должен выполнять функции ЖЭКа? И это ситуация не только с нами, но и со всеми киностудиями. Имеют жилые дома на балансе и вместо того, чтобы держать в штате научных сотрудников или маркетологов, платят дополнительно уборщику, бухгалтеру, инженеру. Я считаю, что это просто преступление. Мы возлагали большие надежды на закон о приватизации, но, к сожалению, государство в лице министерств опасается, что начнут говорить «разворовали, распродали». На студиях полная стагнация и никто — ни их руководство, прошедшее конкурсы с предложениями реформирования, ни министерство, которое имеет право инициативы в отношении имущества — не готов проявить инициативу по непопулярных преобразований. В нашем случае это было тоже очень непопулярно, я нажил массу врагов, но я не понимал, зачем оно мне нужно не в таком виде, как я себе представлял. Сидеть и управлять полуразрушенной фабрикой мне было совершенно неинтересно — я не для этого пришел. Мне хотелось создать что-то новое — и, мне кажется, это удалось. Я считаю, что директора подобных государственных предприятий имеют абсолютно все рычаги для аналогичных реформ. Но все-таки очень боятся ответственности, провала.

— А у тебя такой страх был?

— Лишился его только в последний год. Я очень боялся, что посередине пути что-то может помешать, я уйду и останусь в истории директором, при котором все развалилось. Это меня побудило быстрее делать, максимум сил возлагать на перемены. Я думаю, что все боятся, но для кого-то такой страх — это норма и ни к чему не побуждает. Я общаюсь с руководителями других новообразованных институтов: Украинский институт, Украинский культурный фонд, Мистецький Арсенал — все стояли перед таким выбором. Ты приходишь, у тебя нет гарантий успеха, даже нет имеешь гарантий, что досидишь до конца каденции. И что-то начинать при таких обстоятельствах, когда горизонт планирования минимальный, очень тревожно.

«ТАК СОЗДАЕТСЯ СИНЕРГИЯ»

— Создается впечатление, что тебе удается в Центре делать все, что ты планируешь. А откуда деньги?

— Да, это интересная штука. До половины нашей прибыли — от аренды. Когда я пришел, эта доля составляла около 80%, и моя задача была, чтобы доля от культурных мероприятий росла, а доля от непрофильной аренды уменьшалась. Сейчас думаю, уже где-то 25% имеем от культурной активности, еще 25% — поддержка из бюджета, остальные — аренда, о которой я говорил. Вначале в нашем главном корпусе было все что угодно, какие-то склады, на месте нынешнего фойе — частично гараж и частично — технические помещения. Десятки стен, в каждом углу — арендаторы. Я считал, что такого в учреждении культуры быть не должно. Мы имели привлечь профильных арендаторов — то есть культурные учреждения.

— Какая же для них здесь выгода?

— Недорогая аренда, но не менее важно то, что так создается синергия: они могут работать совместно, создавать проекты, пользоваться нашей инфраструктурой. И нам удалось заманить таких арендаторов — «Дикий театр», хореографа-исследователя Виктора Рубана, книжный магазин-кафе «Довженко. Книги. Кава. Кино». Следующий вызов — создать сервисную инфраструктуру, чтобы гость хотел здесь задержаться. Так у нас появилось кафе и мы уже работаем как кластер, где люди могут провести 3-4 часа. Это важно, потому что когда я пришел, сюда нельзя было попасть без пропуска. Чисто советский атавизм. Мы добились принятия правительством льготной постановления, дает нам право оставлять 100% средств от аренды себе. Обычно законом предусматривается 30%. Но правительство может принимать исключения.

«УКРАИНСКОЕ КИНО НЕИЗВЕСТНО В МИРЕ»

— Какие изменения наступили в вашей жизни с присоединением к Центра студии «Укранимафильм»?

— Надо сначала понять, что, собственно, присоединяется. Студия была последние 5 лет? Что-то производила? Имела какую-то субъектность? Сомневаюсь. Это был приказ министерства об объединении. Но эра государственных киностудий завершилась. Это должны признать все. Пока мы будем обманывать себя, что они есть — до тех пор они будут прозябать и разваливаться. Не может государственная киностудия с огромными штатами и площадями конкурировать с частной студией, которая сидит в небольшом офисе, действует эффективнее, может платить достойные зарплаты людям. Принят закон с ориентацией на переход к продюсерской системе. Госзаказ в прошлом. В киносекторе все с этим согласились. Не присоединились только государственные студии. Потому что им выгодно требовать у государства дополнительное финансирование по различным, иногда довольно причудливым мотивам.

В «Укранимафильме» хотели услышать мое видение. Я сказал честно, что не имею отношения к анимации и не буду развивать ее. Почему-то, когда была отдельная студия, никто из активистов не помогал ей. Все, что я могу сделать — сохранение их киноархива, определенных артефактов для будущего Музея кино и авторских прав на фильмы. К этому еще можно добавить школу анимации, небольшую студию — я готов вложить часть нашей прибыли. До сих пор встречных предложений не получил. Боюсь, что их больше не существует функционально. Все аниматоры давно работают в частных компаниях. И если уж об этом зашла речь, как историк кино я не верю, что украинская анимация известна в мире. Как и украинское кино.

— Звучит довольно резко.

— Если выйти за пределы постсоветского пространства в реальность, где существуют студия «Пиксар», Дисней — так и есть, к сожалению. О Довженко знают только университетские специалисты. Это странная история, сталкиваюсь, сколько работаю. Люди так любят обманывать себя. Мы создали выдающуюся кинематографию, анимацию, во всем мире знают наших режиссеров — это все неправда. Над этим надо работать, работать, работать. И каждый раз, когда ты говоришь, что это не так — это вызывает буквально ярость. Но это факт. Не оценочные суждения, а факт. Каждый раз сталкиваюсь с жестким неприятием. Мне кажется, что было бы правильно исходить из того, что о нас никто ничего не знает. Тогда мы начинаем с нулевой точки, не обремененные мифами. А мифов множество: о поэтическом кино, об украинском киноавангарде, концепцию которого мы недавно создали, вот только сейчас в научный оборот в мире входит — раньше не дифференцировали. То, что у нас раньше были выдающиеся авторы, еще не гарантирует того, что о них знают. Недавно случилась удивительная история, когда Тильда Суинтон сказала, что среди десятков режиссерок есть выдающиеся, но неизвестные имена, и назвала Веру ХИТИЛОВУ (ведущая чешская кинематографистка, известная по фильму «Маргаритки» (1966. — Д.Д.) и Муратову. Если не знают даже Муратову, то уже говорить об остальных.

«ЕДВА ТОЛЬКО КИНО СТАЛО МОЕЙ ПРОФЕССИЕЙ — ИСЧЕЗЛО ВРЕМЯ, ЧТОБЫ ЕГО СМОТРЕТЬ»

— Какие у тебя сейчас планы?

— Самый амбициозный из них — открытие Музея кино 12 сентября этого года. Мы открываем его большой выставкой, посвященной украинскому киноавангарду, то есть фильмам Всеукраинского фотокиноуправления — ВУФКУ. Это долгосрочный проект — уже 5 лет над ним работаем. Несколько раз откладывали экспозицию, но именно с нее хотим начать музей. Уже готов каталог, запущен сайт, где разместим самую большую базу исторических материалов, посвященных ВУФКУ. Таким образом для нас открывается регулярная экспозиционная работа. В этом плане большим подарком судьбы стала выставка Рудольфа ГИГЕРА, которая завершилась 30 июня. Мы на ней учились, как ученые на морских свинках, работать с большим потоком посетителей. Теперь лучше понимаем, что делать дальше.

Готовим экспозицию, посвященную «Полетам во сне и наяву» Балаяна — давно откладывалась. Хотим открыть библиотеку — цифровой интерфейс, через который людям будет доступен наш архив, и визуальный, и бумажный. Все постепенно оцифруем. И еще очень надеюсь, что через год-два открываем пару небольших кинозалов. Сейчас мы пока показываем кино или на сцене 6, которая является театральным площадкой, или в фойе. А хочется настоящие кинозалы. База есть: бывшие так называемые «просмотровые» — небольшие залы на 120 и 80 мест — вполне подходящий формат. И «Немые ночи», что проводим сейчас, хочется вырастить до заметного фестиваля. У нас есть что показать, ведь в последние годы нашли фильмы, считавшиеся утраченными.

— Напоследок — вопрос об увлечениях вне работы.

— Не сказал бы, что они у меня есть. Люблю читать, но, к сожалению, мало времени имею на это. Кино всегда было моим увлечением. Но оно вот стало моей профессии, и теперь я его меньше смотрю, что огорчительно. Но это необходимая жертва.