Законодатель культа красоты

«Великий украинец» и «националист» Параджанов

Ко Дню Независимости для посетителей откроют экспозицию Музея шестидесятничества

К этому событию шли долгие 18 лет! Инициативная группа занималась кропотливым трудом, собирала коллекции музейных вещей и организовывала помещение. Будет в Музее шестидесятничества и «уголок», посвященный известному армянскому и украинскому кинорежиссеру Сергею Иосифовичу Параджанову (1924 — 1990).

ТВОРЕЦ ПОЭТИЧЕСКОГО КИНО

«Культовый» режиссер «культовых» 1960-х, один из наиболее выдающихся художников ХХ в. Сергей Параджанов, творец поэтического кино, полностью принадлежал эпохе нонконформизма, каковой в действительности и была эпоха украинского шестидесятничества. Однако нынешнее общество знает о нем скорее из легенд и коротких биографических справок, чем из очевидных документальных источников. Хотя самое яркое представление о Параджанове-художнике дает экранизация произведения М. Коцюбинского «Тени забытых предков»: ее художественно-творческая ценность переживет поколение. Но это вызывает и ряд вопросов: как Параджанов, армянин по происхождению, смог стать творцом украинского поэтического кино?

...Родился Сергей Иосифович Параджанов 9 января 1924 г. в Тбилиси. В 1951-м закончил ВГИК (в мастерской И. Савченко). В историю украинского кинематографа вошел как творец кинофильмов: «Наталия Ужвий», «Золотые руки», «Думка» (все — 1957 г.), «Первый парень» (1958), «Украинская рапсодия» (1961), «Цветок на камне» (1962, в соавторстве с А. Слисаренко). Наиболее знаковым Параджановским фильмом стали «Тени забытых предков» по мотивам одноименной повести М. Коцюбинского, литературный сценарий к которому создал закарпатский писатель И. Чендей при участии самого Параджанова (1965). Дальше к этому перечню добавились и другие фильмы: «Цвет граната» (1969), «Легенда о Сурамской крепости» (1984), «Ашик Кериб» (1988). Параджанов был сценаристом таких фильмов, как «Этюды о Врубеле», «Лебединое озеро. Зона» (оба — 1989); он автор киносценариев: «Киевские фрески» (1965, сохранились кинопробы), «Intermezzo» (1979, посвященный М. Коцюбинскому). По цинично сфабрикованному обвинению в 1973 г. он был осужден и выслан отбывать наказание вместе с уголовными преступниками. Освобожден в 1977 году. Умер 20 июля 1990 г., похоронен в Ереване. Лауреат Государственной премии Украины имени Т. Г. Шевченко, удостоен этой наивысшей награды Украины в 1991 г. вместе с Ю. Ильенко (оператором), Л. Кадочниковой (исполнительницей роли Марички), Г. Якутовичем (художником) за художественный фильм «Тени забытых предков» (Киностудия имени А. Довженко). В 1997 г. на территории Киевской национальной киностудии им. А. Довженко установлен памятник С. Параджанову работы скульптора Б. Мазура.

...Очевидно, для формирования художника имеет значение не только врожденный Божий дар (а он у Параджанова, по свидетельству тех, кто его лично знал, был на уровне гениальности), поэтическая натура, да и среда, в которой выкристаллизовываются сущностные представления о мире и отношениях человека с этим миром. Для армянина Параджанова им стала украинская среда, да еще и в эпоху нонконформизма, когда короткая «хрущевская оттепель» отступила под натиском монолитной тоталитарной системы, заставив украинских шестидесятников и всех, кто разделял их взгляды, мобилизироваться для длительного сопротивления. Параджанова можно назвать культовым не только благодаря тому, что в 1960 — 1970-х, да и далее, в 1970 — 1990-х он был магнетически притягательным для тех, кто задыхался в тисках запрещений и серости соцреализма и способен был оценить независимость мысли и полет художественной фантазии, ограненной благородным ощущением национальной самобытности. Да и потому, что он сам был законодателем культа — культа красоты, культа справедливости, культа импровизации. Первое (культ красивых вещей, природы, красивых людей, красивых отношений и жестов, культ красивых поступков, творения гармонии), очевидно, — от художественной натуры. Второе и третье — тоже, но не в меньшей мере и как реакция на удушающую советскую атмосферу. Справедливость — это ответ честного человека на несправедливость мира, какого бы происхождения она ни была (а в тех условиях — это составляющая нонконформизма в первую очередь). Но и импровизация, игра (Р. Корогодский называл его и драматургом, и актером, и музыкантом, и певцом, и художником широкого профиля, и дирижером, и балетмейстером, и психологом, и философом, и этнографом, и фольклористом, и знаменитым коллекционером, и ювелиром, и знатоком народного искусства одновременно) — это попытка доступными художественными методами разрушить железобетон того, что укладывалось в партийные директивы. Так же культовым был для украинского шестидесятничества фильм «Тени забытых предков», признанный шедевром мирового кино. И не только по своему художественно-образному, эстетическому уровню, но и по силе влияния на сознание украинского человека, усиленного, конечно же, протестной акцией 1965 г. на его премьере в кинотеатре «Україна», когда И. Дзюба сообщил об арестах украинской интеллигенции, а В. Чорновил призвал: «Кто против тирании, встаньте!» (эта акция, собственно говоря, и разделила шестидесятников на «тихих» протестантов и диссидентов).

«ХВОСТАТАЯ КОМЕТА»

Параджанов творил вокруг себя особый мир импровизированной красоты, гармонии, целесообразности, в основе которого был особенный параджановский лад из якобы хаоса, избыточного общения, беготни по своим и чужим делам, что создавало впечатление, якобы самому режиссеру некогда было и работать. У него не было специально рабочего времени, он постоянно был в движении и в общении: недаром Иван Дзюба сравнивает его с «хвостатой кометой», поскольку за ним постоянно тянулся «хвост» из коллег, сторонников, адептов. Параджанова, «хозяина ватры» (И.Дзюба), трудно было заставить закрыть двери даже перед самыми опальными шестидесятниками — диссидентами. Сам талантливый до гениальности, он превыше всего ценил людей творческих, одаренных Божьим даром перевоплощения — то ли в кино, то ли в писательстве. Подкидывая в эту «ватру» щедрый хворост в виде шуток, острот, пародирования, очевидно, скрывал за этим глубинное понимание той ситуации, которая сложилась в 1960-1970 гг. в украинском обществе. Это бурление жизни — настоящее многолюдное действо с первым, вторым и третьим планами, два из которых были допустимы взглядам и наблюдениям его современников, а третий, потайной, оставался на дне его души и, прячась за шутками-остротами, сохранял в себе Параджанова аутентичного. «Если бы можно было скрытой камерой снять на пленку дни его жизни — это было бы, может, самое фантастическое творение Параджанова», — так выразил мнение тех, кто близко знал этого удивительного человека, Иван Дзюба.

Сергей Параджанов был фактически модератором, дизайнером как собственного внутреннего пространства, так и внешнего, наполненного людьми, движением, действом: «В его манере жить была — несмотря на всю импровизацию и хаос, что-то ритуальное, и многое он превращал в ритуал — не только красивая, но и освященная человеческой традицией и чувством значимости жизнь»... Так, многочисленные факты удивительного параджановского стиля повседневности приводит Марта Владимировна Дзюба, пересказывая эпизоды своего многолетнего общения с режиссером, стихией которого, как она подчеркивает, были экстравагантные поступки: «...был человеком экспансивным, казалось бы, максимально открытым, весь на людях, и без комплексов. Демонстративно называл себя «гением», и это была не только шутка. Но не все так просто. Его самооценка не мешала ему бурно увлекаться произведениями друзей, и в преувеличенных похвалах им, возможно, скрывался и какой-то вызов: «А кто я?». Из мозаики алогичных случаев, фраз, розыгрышей, комментариев вырисовывается настоящий Параджанов, который нередко эпатажировал людей, провоцировал на домыслы и инсинуации, и большинство даже не догадывалось, что на самом деле за маской человека-праздника, человека-игры, человека-экстраверта художник скрывал уязвимую душу, которая, несмотря на внешний фейерверк действия и слов, не переставала трудиться. Фактически Параджанов выработал собственный язык как поэтического кино, так и ритуализованный язык «общения» с окружающим бытием, которое говорило с ним тысячами и тысячами вроде бы пустяков и подробностей. Но Параджанов не был бы Параджановым, если бы стержнем его художественной натуры не были моментальная реакция, способность одновременно перевоплощаться в десятки ролей, склонность к особой прозорливости, фантастическая интуиция, поражающее умение «на ходу» мысленно отсевать второстепенное и в режиме «всеядства» и «вседейства» творить большие, поменьше и маленькие шедевры.

«АЛХИМИЧЕСКАЯ» ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

Интересные наблюдения (скажем, не любил писать, а отдавал преимущество импровизации и надиктовыванию сценариев, почти не имел в квартире книг, а если и появлялись, сразу куда-то исчезали, раздаривались, что не мешало ему быть в курсе литературно-художественного процесса и обо всем иметь собственное мнение, его суждение, по определению Ивана Дзюбы, порой было «вызывающе-парадоксальным», однако не подлежало опровержению) выражают в нем человека нестандартного, нетипичного, со своей собственной «алхимической» художественной лабораторией, в которой выгранивался чрезвычайно поэтический философский камень человеческого бытия. Параджанов воплощал образ художника, который мог бы творить вне времени и конкретного пространства, однако тогдашнее время таки давило на мастера всем грузом заидеологизированности. Те, которые творили законы «разрешения и запретов», не могли терпеть рядом личность независимую, фееричную (ну чем тебе не «человек-оркестр»!), чье влияние на умы людей распространялось с небывалой скоростью: на фоне яркой небудничности их серость казалась особо выразительной и убогой. Для Параджанова не существовало кумиров или идолов. Чтобы опровергнуть их якобы величие, ему достаточно было одной метко-исчерпывающей фразы. Как вспоминает И. Дзюба, появление фильма одного «замодерно-манерного» современного кинорежиссера прокомментировал так: «Взгляд на Россию через Антониони». Бескомпромиссность суждений часто граничила у него с идеологическим приговором. Так, во время разговора с чиновником союзного кинематографа на известные события осени 1968 г. режиссер прореагировал достаточно категорично: «Кино эта страна делать не умеет. У вас лучше получается вводить танки в чужие столицы».

«ДЛЯ ГЕНИЯ БЫТЬ — ЭТО ДЕЙСТВОВАТЬ!»

Жить и работать в атмосфере, разделенной на любовь поклонников и ненависть и зависть недоброжелателей, в режиме запретов и невыносимого унижения становилось все сложнее. Его всячески пытались скомпрометировать, вывести из равновесия, приписать несуществующие грехи, превратив добродетели великого человека в непростительные грехи человека униженного. Режиссер закипал бессилием и все больше понимал, что его творческие идеи, которые достигали даже реформирования оперы и детского театра, обречены остаться лишь идеями, парадоксальными и ненужными. Как оказались ненужными и его написанные (или надиктованные) новеллы, которые могли найти «пристанище» разве что на страницах заграничной «Современности» того времени. Это мог понять лишь так же творчески одаренный его современник, которому выпало жить с С. Параджановым в одну эпоху: «Ему не позволялось быть собой, ему вообще не позволяли быть, потому что для гения быть — это действовать, творить жизнь...». Ведь в ответ на свою гражданскую позицию (а это — не только отстаивание собственного взгляда на кинематограф, но и подписание «протестных» и «открытых» писем, адресованных партийному руководству, — жанр, особенно распространенный в среде украинских шестидесятников) он на десять лет потерял работу в Украине и на пять — свободу, четыре из которых провел в двух лагерях (год помилования известный писатель Луи Арагон выпросил у Леонида Брежнева, Генсекретаря ЦК КПСС). Отрывки из писем Сергея Иосифовича наилучшим образом иллюстрируют эту ситуацию несоответствия мироощущения художника такого мирового масштаба и такого «детского» мировоззрения волюнтаристским реалиям эпохи, ведь, по его словам, он был распят на кресте, еще находясь на свободе: «Писать раскаяние не хочу, потому что я не виноват и знаю, что мое раскаяние напечатают в газете как раскаяние. Не для того меня посадили в тюрьму, чтобы помиловать»; «Я считаю себя честным человеком и менять мнение о себе — не хочу. Унижаться тоже не хочу...». Или вот так, с болью: «Моя вина! В том, по-видимому, что я родился, потом увидел тучи, красивую мать, горы, собор, сияние радуги и все с балкона детства...»; «После того, что случилось, я знаю: невозможно мое возвращение в искусство, если я не раздвину пределы возможного».

По-видимому, только сам Параджанов знал, что он имел в виду, когда писал о раздвигании пределов возможного. По крайней мере, в кинематографе пределы возможного он раздвинул уже самим только фильмом «Тени забытых предков», включив свое художественно- образное видение и чрезвычайное чувство равновесия правдивости того высшего сорта, которое способна дарить людям глубина проникновения в сущностную ценность вещей. Вдохновленный успехом этого кинопоэтического прорыва в сферу сознания зрителя, он начал снимать на Киностудии им. А. Довженко новый фильм «Киевские фрески». Но уже первые кинопробы дали основания обвинить режиссера в «мистически-субъективной» трактовке событий Второй мировой войны. «Великий режиссер с мировой известностью, каждый кадр и каждую мысль которого специалисты ловили на вес золота», опять оказался без работы, предлагая «свои услуги» разным киностудиям страны. Вынужден был перейти на работу в «Арменфильм». «Цвет граната», известен также под названием «Саят-Нова» (1969), по сценарию и режиссуре Параджанова также вошел в золотую казну кинематографа: он нам близок глубоким подтекстом в духе Сковороды. В выступлении перед зрителями на просмотре фильма «Цвет граната» («Саят-Нова») в Минске в 1971 г. Параджанов вспоминал реплику М. Бажана, которая его поразила: «...фильм не армянский. Зря вы утешаете себя мыслью, что он армянский, он скорее украинский».

Второй арест и суд, который произошел уже в Тбилиси, — еще одна строка в творческой биографии Параджанова. Поэтому наиболее плодотворными могли бы стать разве что последние годы жизни выдающегося режиссера, но откуда было взять здоровье, как вернуть утраченные надежды, возродить стихию творчества? Его возвращение в украинское кино ознаменовалось созданием сценария фильма Леонида Осыки «Этюды о Врубеле» и участием в фильме «Лебединое озеро. Зона», который поставил по его сценарию Ю. Ильенко. Выношенные же сердцем «Киевские фрески» задохнулись в тисках запретов, которые сделали невозможными съемки. Как и неснятый фильм «Intermezzo», который мог бы не уступить в своей поэтической воодушевленности «Теням забытых предков». Среди бесспорных потерь украинского — да и мирового кинематографа — еще один, задуманный в 1960-е годы, но не созданный фильм «Мария» — по мотивам известной поэмы Т. Шевченко, «произведение художественной условности», как и документальные (художественно-документальные ли?) фильмы о Марии Примаченко, Потеличе, ведь свое благосклонное отношение к носителям наивного народного искусства засвидетельствовал блестящей кинематографической работой о Пиросмани...

«НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЖДЕТ МЕНЯ, НО ЗНАЮ, ЧТО ХОТЕЛ УМЕРЕТЬ В УКРАИНЕ»

Загадочная человеческая судьба: родиться в Армении, работать для Украины, полностью проникшись ее духом, духовностью, ментальностью, людьми. Вряд ли будет она когда-либо декодирована до конца: будут разве что версии, почему этот талант раскрылся сквозь призму именно украинской ментальности. Впрочем, Параджанов и сам — красноречивая метафора украинского поэтического кино. Он считал Украину своей второй (или первой в сфере искусства?) родиной, которая актуализирует вопрос о содержании патриотизма художника. Ведь сам он считал, что, когда творит мастер, одного таланта маловато, «нужны еще гражданственность, ответственность и патриотизм». В тюремном письме писал, пересеяв мысленно боли, обиды, несуществующую виновность: «Не знаю, что ожидает меня, но знаю, что хотел умереть на Украине. Хоть бы там как, а я ей многим обязан. Она великая и вторая моя Родина». В интервью канадскому телевидению по случаю премьеры в Киеве фильма «Ашик-Кериб» (октябрь 1988 г.) рассказывал о том, как после учебы попал в Украину и полюбил ее всей душой: «...И я разговариваю на украинском языке. Это мой язык. По-видимому, я не совсем владею им, потому что 15 лет сидел в советской тюрьме [...] для меня это — большая честь, что я жил на Украине, любил эту землю. И когда меня выслали из этой земли, я оставил здесь свое сердце. Я горец, но любил степь, большую украинскую степь». На вопрос корреспондентки, считает ли он себя националистом (а такое обвинение — хоть как это ни парадоксально — звучало в адрес режиссера), ответил: «То, что есть в искусстве фанатическое увлечение этнографией, поэзией, ритмами танцев, архитектурой, пейзажами, горами, степью, — это и есть искусство режиссера уметь обобщить и создать символ, образ. Я горжусь, если это называется украинским национализмом. Украинский национализм — это не только разговаривать на языке и ребенка отдавать в украинскую школу. Это формальности такие, внешние признаки. Нужно иметь вкус к истине, к Библии, к украинской нации, которая имеет свою Библию, свою речь и свои мысли. И свое горе, и свои думы. Что такое национализм? Как это называется? Это порождает гения, порождает патриота, который обороняет свою землю, потому что он ее любит». Это чрезвычайно колоритное видеоинтервью, которое содержит много подробностей из жизни режиссера, запись исполненных им на украинском языке песен, завершается строками: «Хай живе Україна! Хай живе український націоналізм у тому сенсі, в якому розумію його я: не можна допустити, щоб настав час, коли не буде слова українського, не буде пісні української, і не буде сонця українського, і не буде соняшника українського». И еще: для нас, нынешних, чрезвычайно важной является вера Параджанова в будущее украинского кинематографа: «...кинематограф еще молодой, ему только 65 или 70 лет. Для кино, как и для архитектуры, это небольшая дата. Придет молодой кинематографист, придет еще Довженко, придет Савченко, придет Кавалеридзе, придет еще много-много талантливых людей и снимут фильм о великом Кобзаре. Я в этом абсолютно уверен».

...Опять вспоминаются слова Ивана Дзюбы: «Тем, кто знал Сергея Параджанова, фантастически повезло. Они видели живого гения!»