Жизнь: белые и черные клавиши

Мне запомнилось первое свидание с Еленой Михайловной. Май 1986 года. В классе проходили сонату Грига с Наташей Григорьевой — ученицей, которой впоследствии было суждено безвременно уйти из жизни. Я слушал и пытался приноровиться к правилам, установленным в этом классе. Через несколько минут пришлось впервые играть перед Еленой Михайловной (обычный набор — Бах, Бетховен, Шопен, Прокофьев, Черни). Страдая от чрезмерного волнения, чувствовал себя некомфортно, но было определенное ощущение «великого шанса», доверия и свободы. Это «дыхание будущего», «порыв вдаль» (в той или иной мере) не оставляли меня до последних дней общения с моим педагогом. Хотя увлекшись «порывом», приходилось выслушивать немало замечаний Вериковской, но уверенность в себе осталась навсегда! Помню, как получил в награду аванс — разучить Первый концерт Листа. Ныне, вспоминая те занятия, понимаю, что получал возможность играть только то, что сам хотел. Разве что за исключением одного-двух инструктивных этюдов, предусмотренных обязательной программой.

Через некоторое время, в том же классе №1 Елена Михайловна играла нам, нескольким ученикам, цикл «Волынские акварели» Михаила Вериковского, написанный в натуральных ладах, «по белым клавишам». Восстановив сочинение отца, она хотела «обкатать» его незадолго до исполнения на юбилейном концерте. Мы внимательно слушали. В ту пору в Киеве (по случаю 90-летнего юбилея Михаила Вериковского) состоялось немало концертов из его произведений. И в консерватории, и в филармонии, и в Союзе композиторов, и в училище им. Глиэра также прошла юбилейная «Наймичка» в Национальной опере. Я ходил на все эти концерты не только из интереса, а и с надеждой подкараулить Елену Михайловну. Очень уж приятно было видеть ее — счастливую, нарядную, в непривычно торжественной, утонченно-светской, не классной обстановке! Оказывается, она все замечала: «Ты это делаешь исключительно для меня, или тебе действительно интересно?» Почувствовав какое-то встречное душевное движение со стороны человека, Вериковская всегда умела это помнить и ценить. Елена Михайловна обладала удивительным свойством прививать ученикам нормы порядочности. И, в первую очередь, сама служила примером. Эта черта не связана с диезами и бемолями. Это уже за гранью обучения игре на рояле.

«Тебе сделали добро? Теперь будь всю жизнь благодарен! Всю жизнь!» — такую фразу однажды сказала мне Елена Михайловна по поводу какого-то житейского эпизода. Это означало: «Всегда помни добро, которое тебе делают люди. Таким должен быть закон — жизни, морали, поведения». Благодарность и признательность... Пожалуй этому не призвана учить никакая педагогика. Это, вроде бы, разумеется само собой. Хотя у Шумана в «Карнавале» есть пьеса с немного необычным, неточно переведенным названием «Признательность» (лучше было бы перевести — «Узнавание»)... Как замечательно, что именно на высокий строй «прицеливала» нас Елена Вериковская! Это было и счастьем, и испытанием — когда рядом с тобой педагог, так щедро взыскивающий и наделенный таким обостренным представлением о чести. Трудно ли нам нести это наследие? Пожалуй, да. Но эта трудность дарует особую гармонию бытия. Мы знаем, как должно быть, нам знакома истинная шкала ценностей!

Однажды Вериковская рассказала о сокровенном эпизоде. Дома, на улице Старокиевской, во время урока по специальности, опираясь на рояль, она задумчиво сказала: «Знаешь, когда хоронили моего отца, гроб установили в фойе Большого зала консерватории, на втором этаже. Пришло много людей проститься. И я, не смотря ни на что, опустилась у гроба на колени. Мне было безразлично, что об этом подумают»... Почему вдруг прозвучало это признание? Я не знал, что ответить... Через много лет мне предстоит понять ее слова сполна... Сейчас я старше того Саши, который когда-то приходил на уроки по специальности, послушно семеня от станции метро «Политехнический институт». И в один день стану ровесником тогдашней Елены Михайловны...

В нашем классе были приняты взаимные посещения, то есть присутствие на занятиях собратьев по классу. Установить такой порядок взаимоотношений между учениками может только мастер (нечто подобное было у Генриха Нейгауза и у некоторых других известных педагогов). Я часто вспоминаю «Испанскую рапсодию» в исполнении Веры Сухожак, Пятую сонату Прокофьева, которую исполняла Лариса Черноус, этюды Шопена и Мендельсона, которые феерически играла Маша Портникова, Баха Наташи Григорьевой, «Сонатину» Равеля на уроках с Леной Бень...

А еще не забудутся наши «эскапады». Я имею в виду выездные концерты класса. Мы вместе ездили в Белую Церковь, в музыкальную школу, в которой работала мама Лены Бень. Выступали и в киевских детских музыкальных школах (ДМШ), в частности — в моей бывшей, 30-й.

В нашем классе было негласное правило. Под первые такты Одиннадцатой сонаты Бетховена си-бемоль-мажор подтекстовываются слова «Ми-тя Вери-ков-ский» (это сын Елены Михайловны и нынешнего главного режиссера Театра драмы и комедии Эдуарда Марковича Митницкого). Так вот, если говорить о Дмитрии, я сталкивался с ним во время работы научным сотрудником музыкального отдела Библиотеки им. Вернадского. Там стоит замечательный рояль, старый «Блютнер». Я что-то наигрывал на нем, когда Дмитрий неожиданно пришел за какими-то нотами. И помню, как он сказал: «Мне приятно, что у мамы есть такие ученики». Это было еще одно бесценное «ау» из прежней жизни, оттуда, где все мы были начинающими «цыплятами», опекаемыми Еленой Михайловной. Очень жалею, что в последние годы почти не виделся со своим педагогом. И прошу у нее «прощения за прегрешенья»...