Алексей КОГАН: «Я надеюсь, что украинский джаз когда-нибудь станет классикой»

Алексей родился в обычной семье советских интеллигентов. Мама — один из самых известных музыкальных воспитателей дошкольных учреждений, папа — историк медицины, кандидат наук, свой единственный выговор по партийной части получивший вследствие выхода в свет его непредвзятого труда на тему украинского Голодомора. Алексей окончил музыкальную школу по классу скрипки, с пятнадцати лет, освоив еще и бас-гитару, зарабатывал деньги, играя на свадьбах и в ресторанах. Деньги отдавал маме, за вычетом тех, на которые он покупал пластинки и свои любимые джинсы фирмы «LEVI’S». Его забрали в армию — в танковые войска, где на учениях у него случилось несчастье: он горел в БМП, получил ожоги 2-й и 3-й степени (вследствие чего и сейчас не может толком побриться). В результате ожогов у него появилась контрактура: руки застывали, немели — три года он не мог играть. Работал в Центральной научной библиотеке, подрабатывал, делая студентам музучилища контрольные и курсовые работы по гармонии, по философии. Самостоятельно изучил английский язык — чтобы читать аннотации на джазовых дисках. В 1986 году его пригласили редактором в творческую мастерскую «Фонограмма». Коган оформлял музыкой городские праздники, спортивные мероприятия, театрализованные и цирковые выступления. С его композициями стали чемпионами мира наши сборные по синхронному плаванию, по спортивной гимнастике. В 1988 году украинские парикмахеры поехали со своим шоу в Нью-Йорк. Музыку к их выступлениям готовил Алексей Коган. После окончания украинской программы за кулисами появился секретарь президента США Джорджа Буша и сообщил, что его шеф очень просит переписать для него кассету — это как раз то, что ему хотелось бы послушать еще и еще раз в уютной домашней обстановке. У Когана есть фотография, запечатлевшая момент передачи кассеты Бушу. И он этим фактом справедливо гордится.

Еще до армии Алексей начал играть джаз в вокально-инструментальном ансамбле «Крещендо» Киевского дома ученых, руководили ансамблем в то время Владимир Быстряков и Александр Злотник. Но тогда еще он не знал, что его миссия не просто играть джаз, а исповедовать его: нести джаз и тем, кто уже давно в джаз уверовал, и неофитам. Он понял это, когда его пригласили на радио и он смог войти в дома и сердца к десяткам и сотням тысяч своих соотечественников. Сегодня он говорит: «Я хотел бы работать на радио до конца своих дней...»

«ДЖАЗ — ЭТО СИМВОЛ ИНДИВИДУАЛИСТИЧЕСКОЙ ЭПОХИ»

— Алексей, как вы пришли к джазу?

— Я думаю, это случилось благодаря маминому брату, который всю жизнь проработав простым рабочим на заводе «Торгмаш», совершенно фанатично переписывал с «вражьего» «Голоса Америки» передачи «Джазовый час», автор которых — лучший джазовый журналист мира Уиллис Коновер, проработавший на «Голосе» сорок семь лет. Его место в эфире не занято и после его смерти: Билл Клинтон издал специальный указ, согласно которому в это время в эфире повторяются прежние передачи Коновера. Так вот: мой дядя записывал — а я эти записи слушал. Кстати, Коновера очень долго называли «оплотом музыкального антикоммунизма во всем мире».

— А музыка может иметь конкретную антикоммунистическую направленность?

— Ну, а что такое джаз? Джаз — это символ индивидуалистической эпохи. «Музыка толстых» — как в свое время сказал Горький. Вспомните: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст» или «От саксофона до ножа — один шаг». Джаз некомфортен для любого тоталитарного режима — Гитлер его тоже запрещал.

— То есть для вас с детства джаз был символом свободы?

— Пожалуй, я в то время об этом глубоко не задумывался. Просто это была музыка, которая мне нравилась. Дело в том, что когда ты изучаешь классическую музыку, играешь на скрипке, тебе трудно слушать современную поп- музыку, она тебя просто не устраивает: она тебе неинтересна. А в 71-м году, когда я учился в седьмом классе, я попал на все концерты Дюка Эллингтона в Киевском дворце спорта. Несмотря на то, что каждый концерт представлял собой на 70-80% другую программу, я и сейчас могу пересказать каждую минуту из них, хотя, как сказал Фрэнк Заппа: «Говорить о музыке — это все равно, что танцевать об архитектуре».

Для меня концерты Эллингтона были просто потрясением: они перевернули мою жизнь. Слушать джаз по радио и видеть его — совершенно разные вещи. Я видел и слышал настоящий джазовый оркестр, когда мы не рассматриваем отдельно группу саксофонов, труб, тромбонов, но когда звучит инструмент, которому еще не придумали название. Большой оркестр, как единый инструмент. Потом я слушал в Киеве Эрла Хайнса, Теда Джонса, Пэта Метини. Других музыкантов такого уровня у нас не было на гастролях.

— И в результате всех этих впечатлений вы не стали поступать в консерваторию по классу скрипки?

— Мне хотелось играть джаз. Но, когда я наконец стал радиожурналистом, я понял, что это и есть мое призвание.

— Трудно себе представить уровень ваших передач без вашей колоссальной фонотеки. Как вам удалось все это собрать?

— Покупал, где мог. А потом один умный человек, крупный донецкий коллекционер Виктор Дубильер сказал мне: «Под лежачий камень вода не течет. Хочешь иметь что-то — пиши письма. На 100% твоих писем 30% адресатов отзовутся». На самом деле отзывается примерно половина.

— То есть?

— То есть я стал писать письма за границу. Известным музыкантам, на фирмы звукозаписи. Был на учете в КГБ по этому поводу.

— И вы просили у них диски?

— Не просил (обиженно). Это называется — просить. А на самом деле, есть такая форма: человек, работающий на радио, предлагает свою публику. Я тогда работал на «Промені». Потенциальные слушатели радиостанции «Промінь» — это 18 млн. человек. Для умных людей на Западе — это цифра: есть возможность быть услышанным.

— Я слышала, вы были в первых рядах реформирования «Променя».

— Да. Когда провозгласили независимость, сразу же встал вопрос, как сделать так, чтобы люди перестали слушать «Маяк», самую популярную на тот момент радиостанцию.

— А кто поставил такую задачу?

— Я не знаю, об этом говорилось в радийных кулуарах, а идея, по-видимому, принадлежала государственным мужам. Эту идею воплощал в жизнь Николай Николаевич Амосов: создать радиостанцию, которая составила бы здоровую конкуренцию «Маяку». А что в этом плохого — иметь свою сильную национальную станцию? На «Промені» были прекрасные авторские передачи... Я получил пять тысяч писем всего за полтора года — это очень много. Я вел там «Годину меломана», и у меня было семь часов эфира в неделю. Сейчас осталось, к сожалению, лишь 50 минут.

— Почему? Ведь вы же по всем рейтингам, начиная с 1993 года, были признаны лучшим музыкальным радиожурналистом Украины?

— Ну, во-первых, я со смешанным чувством отношусь к рейтингам — это не спорт. Представители, к примеру, поп-музыки слушают одну музыку, но свою музыку несут в программу другую, такую, как «Пісня року», скажем. И когда встанет вопрос рейтинга, они будут голосовать не за ту передачу, которую слушают, а за ту, где берут их песни. А, во-вторых, на «Промені» джаз сейчас в опале, потому что он как был, так и остался не нашей культурой, а в эфир все больше требуется давать национальную музыку. Но, видимо, что- то не срабатывает, потому что сегодня на летучке об этом как раз говорили. Рейтинг «Променя» резко упал, рекламы нет, личности с радио уходят. Неудобно себя хвалить, но в качестве примера личностных программ назвали мою. На радио «Ностальжи» я сейчас получил шесть часов в неделю. А на «Континенте», где я работал последние три с половиной года, у меня было 18.

«Я НАДЕЮСЬ, ЧТО В УКРАИНЕ ПОЯВИТСЯ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ДЖАЗ, КОТОРЫЙ БУДУТ УЗНАВАТЬ, КАК УЗНАЮТ АМЕРИКАНСКИЙ ИЛИ ФРАНЦУЗСКИЙ»

— Что, по-вашему, джаз сегодня в Украине?

— Это зародыш. Я надеюсь, что у нас когда-нибудь появится национальный джаз, который вы будете узнавать, как узнаете джаз американский или французский. «Джаз — это блюз с высшим образованием», — сказал Би Би Кинг. Джаз вышел из блюза, также, как многие другие музыкальные жанры вышли из народной музыки. Блюз — музыка народная, он примитивен в своей структуре. Примитивен в хорошем смысле этого слова. Во многих музыкальных энциклопедиях народная фольклорная музыка так и называется — «примитивная». А «наивысшее мастерство в исполнении примитивной музыки есть культура». С этим нужно родиться — то есть, нужно родиться этой культуре. Белый никогда не исполнит блюз так, как негр, — потому что у негра это в крови. Американец никогда не исполнит украинский блюз так, как это сделает украинец. Когда где-то во Львовской области бабушка поет аутентичную очень старую народную песню — это и есть блюз. Джаз — музыка ощущений, у нее народные корни. Известный музыкальный продюсер, музыкант, который «сделал» в свое время Майкла Джексона, Куинси Джонс однажды, находясь в Москве, сказал: «Зачем вы играете нашу музыку? Играйте свою — у вас так много народов живет». Кстати, звонит сегодня джазовый музыкант Юрий Шепета и говорит: «Хочу поехать с этнографами в экспедицию — послушать народную музыку. И сделать на ее основе украинский проект».

— А как это можно сделать?

— Да хотя бы взять ту же бабушку, которая поет «canto» — одноголосое пение. И «одеть» этот голос в современную джазовую композицию. Обрамить, как красивый драгоценный алмаз. И, таким образом, вспомнить позабытый национальный фольклор. У нас пока было очень мало примеров работы с народной музыкой, а благодатного материала в украинской национальной музыке очень много. Это — богатейшая музыка.

Вообще, с джазом у нас в стране получилось так: когда он был запрещен, всем хотелось запретного плода вкусить (это, кстати, происходит во всех странах одинаково), а когда вседозволенность — на гребень волны выплывает все дерьмо. Рядом с хорошим. Но потом появляется универсальная публика, способная дерьмо отправлять по назначению, а хорошим наслаждаться. И вот какая штука: на сегодняшний день мы имеем уже универсальную публику, но не имеем еще универсальных исполнителей.

— Разве публика не воспитывается исполнителями?

— Публика может самовоспитываться дома, слушая пластинки.

— Ну а музыканты, которым вы оказываете предпочтение, все-таки есть?

— Предпочтение — это вкусовщина. Но есть люди, к которым я отношусь с уважением, которые уже могут почивать на лаврах. Есть талантливые молодые — они могут достойно представлять Украину. Это, например, Энвер Измайлов — татарин, он живет в Крыму. У него необычная техника игры на гитаре: Энвер — двурукий гитарист. Играет восточный фолк (татарский, узбекский), может сыграть молдавскую мелодию, русскую, украинскую. Причем играет это по-своему, французы хороший термин придумали для такой музыки: «воображаемый фольклор». То есть, человек воспроизводит то, как он представляет себе фольклор той или иной страны — это сейчас перспективное направление в мировой музыке. Вообще считается, что музыкой XXI века будет не музыка, замыкающаяся в узких национальных (или других) рамках, а музыка универсальная: эклектика в лучшем и высшем значении этого слова. Энвера Измайлова знают сегодня во всем мире.

Есть у нас интересные музыканты, которые полностью овладели школой, — они играют американский джаз на хорошем профессиональном уровне. Могу назвать такие имена, как Евгений Дергунов, Евгений Молотков, Максим Кочетов, Дмитрий Маркитантов, Юрий Шепета, Петр Пашков.

— А если взять Украину в мировом контексте?

— Пока не тянем.

— Совсем не тянем?

— Есть лишь отдельные фигуры в этом процессе. Энвера Измайлова я уже называл. Дальше — Роман Грынькив. Он играет на бандуре абсолютно все, причем сам конструирует бандуры. В прошлом году Роман записал диск вместе в Элом ди Меолой — звездой современной гитарной музыки. И, таким образом, представил Украину в мире. Фольклорная группа «Дерево» (трио, которым руководит Елена Шевчук) несколько лет назад, в сопровождении квартета французских барабанщиков, записала украинские народные песни. Эта пластинка до сих пор в чартах лучших пластинок европейского воображаемого фольклора, соединенного с джазом.

«У НАС, ЧТОБЫ ТЕБЯ КРУТИЛИ В ЭФИРЕ, НАДО ПЛАТИТЬ ДЕНЬГИ, А У ДЖАЗОВЫХ МУЗЫКАНТОВ ДЕНЕГ НЕТ»

— Почему же у нас по национальному телевидению их не услышать, о них не узнать?

— А потому, что — Поплавский. И иже с ним. По всем каналам.

— В свое время я пыталась понять феномен Поплавского. Его проще всего было бы объяснить наличием денег, но ведь Поплавский же собирает залы. Люди идут его слушать.

— Что свидетельствует об их уровне культуры.

— И тем не менее: «Собака лает, а караван идет». Почему же он все-таки идет?

— Мне трудно сказать. Я предпочитаю позицию Жванецкого: «Не стоять в этом всем».

— Очень удобная позиция. Похоже на «моя хата с краю».

— Я думаю, что это все-таки не совсем такая позиция. Невозможно же всю жизнь биться головой об стену. Мое убеждение глубокое: если речь идет об искусстве, таких знакомств надо стыдиться. Хотя — я не тот человек, к которому нужно прислушиваться. Пусть у Поплавского будет своя аудитория, но пусть она будет и у другого. Пусть на нашем телевидении будут в равной степени представлены и классика, и народная музыка, и джаз. Вы видели джаз на нашем телевидении?

— По-моему, есть программа на «ТЕТ»: «35 минут джаза».

— И это — все. Вот вам пример: меня пригласили на ТРК «Эра» на ночную передачу в качестве музыкального эксперта. Там проводится конкурс: люди со всей Украины присылают кассеты со своими записями. И вот я вынужден был смотреть пять минут, как играет группа, участники которой выучили, как берется одна нота на гитаре одним пальцем. Когда спросили мое мнение, я ответил: «Я здесь немножко чужой. Я представляю джазовую музыку». Не мне вам рассказывать, сколько стоит минута эфира. И вот эта самодеятельность получает пять минут, а прекрасные украинские джазовые музыканты не могут получить даже минуту. Вот в чем проблема. У нас, чтобы тебя крутили в эфире, надо платить деньги. А таких денег у джазовых музыкантов нет. Если мы говорим о демократии в эфире, то представители всех музыкальных направлений должны получать равные права.

— Я не поверю, что даже в странах с развитой демократией равные права в эфире имеют представители абсолютно всех джазовых направлений.

— Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: это музыка, которая никогда не будет популярной. По данным журнала «Билборд» в США от 100% всей продающейся музыкальной продукции только 1,5% в стране составляет джаз.

Джаз — музыка не для всех. И это в стране, где джаз наиболее популярен. В Польше, я думаю, джаз на втором месте по популярности после США, но там этот процент еще ниже. На третьем месте — Франция.

Но если у музыки есть свои слушатели — значит, она должна звучать в эфире. Многие математики предпочитают авангардный джаз. Поэты, художники, актеры любят джаз «ЕСМ»овский. Этот джаз отличается своей современностью, но с определенным взглядом в прошлое (с использованием того, что раньше делали). У этой музыки такой слоган: «Лучший звук после тишины». Или: «Закрой глаза и смотри». Кстати, был интересный случай: известный норвежский музыкант Бенедик Хоффсет прислал мне для радио свой сигнальный диск, состоящий из 11 композиций, каждая из которых символизирует какой-либо цвет, они так и называются: «охра», «синий» и т.д. Ко мне в гости пришел художник Саша Дирдовский. Я ему поставил этот диск, и он угадал, слушая музыку, все 11 цветов. Представляете?! То есть, он не угадал: он их узнал.

«ЕСЛИ МНЕ УДАЛОСЬ СДЕЛАТЬ ТАКИЕ НЕПОДЪЕМНЫЕ КОНЦЕРТЫ В «ДИНАМО-ЛЮКС» — ЗНАЧИТ, В УКРАИНЕ УЖЕ ЕСТЬ МЕЦЕНАТЫ»

— Кстати о том, кто и как присылает свои диски. Существуют такие исполнители. У них выходит компакт. Я как человек, который занимается джазом, от них этот компакт не получаю, а они в свое время были у меня в эфире — когда им нужен был эфир, они ко мне пришли. Я узнал, что выходит компакт, иду и покупаю его. Они поступают непрофессионально. Даже известный американский музыкант Чик Кориа присылает мне каждый свой диск. А когда вышел диск «Ротманс- джаз», который я готовил, я его отослал по 52-м адресам. Бесплатно.

— Мне кажется, все дело в том, что на Западе уже давно выработалась определенная этика и система профессиональных отношений, которых мы при советской власти (когда все делалось либо по указке сверху, либо по блату) не знали. Это первое. Второе — мое личное наблюдение: западный человек более ответственен во всех проявлениях своей деятельности. Мы же привыкли так: авось как-нибудь пронесет, либо: авось как-нибудь случится, что что-нибудь получится.

— В продолжение темы. Ко мне обратилась американка украинского происхождения пани Ирэна Стецюра: «Леша, ты можешь дать мне джазовых музыкантов на благое дело? Заплатить мы ничего не можем». Она организовала вечер, чтобы собрать меценатов в поддержку Музея национального искусства. Мы сделали концерт на 40 минут, за который нас очень благодарили. Кстати, мы прекрасно провели время, познакомились с интересными людьми. Я уже и забыл об этом. Вдруг получаю официальную бумагу по почте в конверте: «Уважаемый господин Коган, огромное спасибо вам за поддержку...» И дальше — список, кто из спонсоров сколько денег сдал, общая сумма, сколько потрачено на фуршет, сколько отдано в Музей. То есть, она перед всеми отчиталась. Не скрою: я был в шоке. Мы к такому не привыкли. А это и называется уважение к людям, которые тебе помогают, и уважение к себе. Пани Ирэна, кстати, подсказала мне еще одну правильную мысль: «Ни в одной стране мира немассовая культура не держится на спонсорстве. Она держится на меценатстве».

— В Украине уже есть меценаты?

— Значит есть, если мне удалось сделать такие неподъемные концерты в «Динамо-Люкс». Скоро уже будет сотый.

«Ротманс» дает определенную сумму, которой часто не хватает. Допустим, сегодня выступают два музыканта, а завтра 10 — но мне нужно всем платить поровну. Да, у меня есть определенный круг людей, которым я могу позвонить и попросить помочь. Но мне не всегда это удобно. И так не может продолжаться вечно. А публике надо дать все. Публика зарабатывается годами, а теряется в один день.

— А кто эти люди?

— Андрей Пенкин, Владимир Демченко, Сергей и Марина Дьяченко. Вообще, я понял: если для проведения концерта, к примеру, нужно 600 долларов, то всегда легче найти людей, которые дадут по 100 или по 50, чем взять все 600 у одного человека. Даже самому богатому человеку сложно расставаться с большой суммой. Еще у меня есть во Львове очень хороший знакомый, который в свое время услышал меня по радио и прислал письмо на прекрасном украинском языке (не деланном, как у многих, а настоящем), и к нему прилагались три американских компакта. «Я считаю, что ваши программы способствуют повышению общечеловеческой культуры», — писал он. Его зовут Владимир Никитович Хома. Он мне потом несколько раз покупал аккредитации на зарубежные джазовые фестивали. Вообще, мне везет. Я очень застенчивый человек: мне трудно себя продавать, просить. Люди часто приходят с предложениями сами. Недавно у нас появился новый спонсор — «Квазар Микро». Они сами на нас вышли: «Нам странно, почему ни одна серьезная фирма не покровительствует джазу». Может быть, благодаря им нам удастся создать в Киеве специализированный джаз-клуб. В Москве таких клубов 15, а в Украине — ни одного. Джаз-клуб — это место, которое любому доступно: там есть зал, где на сцене стоят инструменты, чтобы музыкантам с собой не носить. Там собираются любители джаза, устраиваются специализированные программы, а на следующий день можно купить кассету с записью концерта, который состоялся накануне. Там архивируются все интересные выступления. На стенах в таком клубе обычно висят фотографии людей, в нем выступавших. То есть это и концертный зал, и студия записи, и архив, и многое другое. Это — храм джаза. И в таком храме могут гастролировать очень интересные музыканты, звезды мирового джаза. В Москве это организовывать проще — там много денег. Игорь Бутман может привести в Москву любую знаменитость.

— А у вас в «Динамо-Люкс» такого не было?

— И у нас были звезды первого эшелона: со многими я знакомился на джаз-фестивалях и приглашал к нам. Это — Денис Перрье, певица из Сан- Франциско, Тони Грерро — трубач из Лос-Анджелеса, Лембиц Саарсалу, саксофонист из Таллинна, Андрей Кондаков — пианист из Санкт-Петербурга, Аркадий Шилклопер — лучший валторнист мира.

— Но вы же, наверное, не можете заплатить мировым звездам соответствующий им гонорар?

— Есть еще такая вещь, как уважение к человеку, к которому едешь. «Мы у тебя выступим дешевле, потому что мы хотим тебя поддержать. У нас фиксированный гонорар». Глупый поедет прямо в Днепропетровск, а умный по дороге остановится в Киеве и сыграет за полцены. Понятно?

— Угу. Значит каждый, кто едет мимо Киева, — глупый?

— Нет, почему же? Кто-то ко мне относится лучше, а кто-то — хуже. Но пока еще не было ни одного человека, который сказал бы: я приехал в «Динамо», а меня подвели. Не встретили, не проводили, не накормили, не обеспечили в музыкальном плане. Я всегда стараюсь проявлять в отношениях с людьми максимум порядочности. И когда мне музыканты присылают свои диски, я не просто кладу их «в кубышку». Я, прокручивая диски в эфире, всегда благодарю человека, мне их приславшего, посылаю ему запись передачи. И плэй-лист: такая-то композиция на таком-то радио прозвучала в такое-то время, на такой-то волне в программе такого-то. И тогда человек присылает следующий диск. Этим пользуются во всем мире.

«МОЖЕТЕ ВЫ В УКРАИНЕ КУПИТЬ ЗАПИСЬ ТАКОГО ШЕДЕВРА УКРАИНСКОЙ МУЗЫКИ, КАК «ЗАПОРОЖЕЦ ЗА ДУНАЕМ»?»

— Другое дело, что есть вещи от меня не зависящие. Однажды известнейшая бразильская певица Таня-Мария прислала мне свои диски и длиннющее письмо, в котором предлагала, чтобы наша украинская национальная радиокомпания стала спонсором ее концерта в Киеве. Она хочет приехать. И мне пришлось долго ей объяснять, что у нашей радиокомпании нет денег, что она не сможет заплатить за аренду аппаратуры для концерта. А у нас сегодня в Киеве есть дилеры высочайшего класса аппаратуры: «Ямаха», «Роланд» — были бы деньги. Но денег на радио нет. Оно мне, кроме чистой пленки, ничего не дает. Работаешь на всем своем, а некоторые сообщают тебе на летучках: «Вы не любите Украину», имея в виду, что я кручу зарубежную музыку. А что, любовь к Украине определяется количеством украинских песен в эфире, а не стремлением повысить культуру ее граждан? Но почему тогда эти «патриоты» ездят на работу на иномарках, а не на «Запорожцах», хочу я спросить? Вот вы живете в Украине. Можете пойти и купить запись такого шедевра украинской музыки, как «Запорожец за Дунаем», чтобы дети ваши послушали? Вы не купите. И «Лісову пісню» вы не купите. Об этом наши госмужья и не беспокоятся. Зато просвещаются потребители водки «Козацька Рада». К бутылке прилагается кассетка с записью аккомпанемента к народным украинским песням. И слова напечатаны. Выпили водочку, поставили кассетку и поете украинские песни. Это — супер. Человек выпил, у него хорошее настроение. И пусть под эту «самоиграйку», но и он все-таки народную песню своей страны выучит. Но если мы говорим о серьезном музыкальном воспитании, народная и национальная музыка должна записываться и продаваться соответствующим образом.

«Я ОБРАЩАЮСЬ К ЧЕЛОВЕКУ»

— Алексей, а как вы относитесь к тем музыкантам, которые играют в переходах?

— С глубочайшим уважением. Я имею в виду профессионалов, а не любителей. И всегда даю деньги. Всегда.

— Можно сказать, что это тоже своего рода школа?

— Нет. Им просто не повезло. Учиться там нельзя. Там можно констатировать факт.

— А из перехода можно выйти?

— Конечно, можно. Все в твоих руках. Ну, а если говорить о стареньком этом скрипаче, вы его наверняка знаете...

— Седой мужчина с усами и бородой, играет на скрипке?

— Да. Так вот ему уже поздно «выходить из перехода». А здорово, кстати, играет. Он же лауреат многих конкурсов. Всегда выходит во фраке, в белой рубашке, в бабочке... Я знаю играющих в переходе четырех выпускников харьковской консерватории: два гитариста, скрипач и аккордеонист. Изумительно играют. Они две свои кассеты выпустили. Просто — «на шляпу» можно иногда больше заработать, чем работая в филармонии. Во всяком случае, они никого не грабят. Это существует везде: ты должен иметь разрешение городской управы и не занимать чужую территорию. Все.

— У вас есть мечта?

— Есть.

— Создать в Киеве джаз-клуб?

— Нет. Моя мечта — создать радио. Я не хочу быть на нем хозяином. Я хочу быть обычной эфирной лошадкой. И чтобы на этом радио был джаз, и блюз, и околоджазовая музыка, и нью-эйдж. И не было новостей немузыкальных, не было политики и экономики.

— Это все?

— Нет. Еще я терпеть не могу, когда на радио «га-а-варя-ат други-им го- олосом». Не надо делать радиоголос. Личностные качества деланный голос не заменит. Нужно оставаться самим собой, хотя это и тяжело.

— А слушателей своих знаете?

— Знаю. Многих я узнаю по голосу, когда они звонят. С некоторыми мы с женой подружились. А вот один из моих бывших слушателей на «Промені» Андрюша Макаренко, звукорежиссер, стал даже моим соратником. Мы вместе работаем на концертах. Есть у меня 24-листовая тетрадь, которую мне один молодой человек прислал из тюрьмы, услышав мою передачу. В ней вся его жизнь описана.

Однажды бабушка из села написала. Она послушала в моей передаче музыкальную сюиту американского композитора Чарли Хейдена «Баллада о погибших» — произведение, посвященное всем солдатам, погибшим на всех войнах. Это оркестровая джазовая музыка в исполнении джазовых музыкантов. «Я відчуваю, що то музика чужа, — она писала, — але я побачила, як мої сини йшли на фронт, я побачила свого чоловіка. Я плакала. Воно наче чуже, а я все це побачила». Когда я перевел на английский язык выдержки из этого письма и показал Чарли Хейдену, он тоже плакал.

— Обращаясь к микрофону, вы обращаетесь к какому-то абстрактному человеку или к конкретному?

— Я обращаюсь к конкретному абстрактному человеку, которого я вижу перед собой в данный момент. В прошлом году умер мой отец — это было для меня одно из самых больших потрясений в жизни. И под какую-то конкретную мелодию я вдруг вижу моего отца.

— То есть это не обязательно была его любимая музыка, просто она ассоциируется у вас с его образом?

— Совершенно верно. А есть произведения, которые я сейчас даже боюсь ставить, потому что обязательно его вспомню. Я о нем и так думаю. После его смерти я совсем по-другому осмыслил джазовую композицию Пэта Койла «Воспоминания сына». Я лучше понял замысел композитора. И эта пьеса сейчас для меня совершенно по-другому звучит. Отец научил меня очень многим вещам. Он говорил: «Довольствуйся всегда тем, что у тебя есть. Всегда старайся узнать больше, даже если тебе кажется, что ты о чем-то уже знаешь все. Не обвиняй никогда другого, если не уверен на 100%, что в его положении не поступишь так же. Как ты позволишь с собой разговаривать, так и будет...» Перед смертью он вдруг сделал мне своеобразный комплимент: «Я знаю, что у моего сына есть, по крайней мере, одно достоинство — он умеет радоваться успехам других». Я никогда об этом не задумывался, а он мне сказал.