Человек взывающий

Я раздавлен
Непомерной тяжестью
ответственности
Никем на меня не возложенной
Ничего не могу
предложить человечеству
Для спасения
Остается застыть
Превратиться в бронзовую скульптуру
И стать навсегда
Безмолвным
Взывающим

Фигура Взывающего — единый, непрерывный, отлитый в металле крик по всем погибшим, всем искалеченным, всем, кто страдал от душевной или физической боли. Человек взывающий — тот, кто хочет пробиться со своим воплем к ближним и к дальним, успеть отправить свой бессловесный сигнал, пока человечество окончательно не сошло с ума в пароксизме самоуничтожения. Буква-крик, скульптура-вопль, художник, перевоплотившийся в собственное произведение. Великий скульптор украинского происхождения — Вадим Сидур.

В конце июня минуло ровно 25 лет со дня его смерти и 87 лет со дня рождения. Город, где он родился в доме на углу улиц Казачьей и Казанской (сейчас Комсомольская и Карла Либкнехта), назывался Екатеринославом. Рос он уже в Днепропетровске. Мечтал стать врачом. Увлекшись ваянием, бегал в магазин, чтобы посмотреть на репродукцию портрета Льва Толстого кисти Ильи Репина и потом дома, по памяти, лепить фигуру писателя. Это была его первая скульптурная работа, которой он очень гордился. Позднее Сидур вспоминал: «До сих пор не могу примириться с тем, что эти скульптурки не сохранились. Особенно «Толстой», оставленный мною в оккупированном Днепропетровске. Я стремился к нему через всю войну. А пути войны, как известно, неисповедимы. И когда восемнадцатилетним младшим лейтенантом, командиром пулеметного взвода я действительно дошел до своего родного города и своей улицы, то уже от угла увидел, что от дома, где я родился и вырос, не осталось ничего. Только печная труба торчала как новаторский памятник моему детству и юности...»

В 1942 году, после военного училища, будущий скульптор был призван на фронт, командовал пулеметным расчетом. В 1944 году в бою под Кривым Рогом, около станции Латовка, Вадим Сидур был тяжело ранен в лицо. Врачи боролись за его жизнь два месяца, но увечье, которое он маскировал, отрастив бороду, осталось. В 1945 году Сидур поступил на факультет монументальной скульптуры Московского высшего художественно-промышленного училища — знаменитую Строгановку.

Свое творчество Вадим Абрамович разделял на пять этапов. Первый — это детские, еще не вполне осознанные попытки лепить и рисовать, пластилиновые фигурки, посещение кружков в днепропетровском Дворце пионеров. После ранения на фронте, на втором этапе — желание учиться скульптуре, неофитский энтузиазм познания классического наследия — «делать, как настоящие художники». Третий этап — собственно учеба, увлечение ленинградским ампиром «с его фанфарами, лаврово-дубовыми ветками и квадригами».

Следующий период сам скульптор относил ко второй половине 1950-х годов и называл импрессионистически-экспрессионистским. Основой для произведения становятся жест, выражение лица, интонация, схваченные на лету (сочетание «импрессии» — впечатления и «экспрессии» — выражения). В те годы Сидур создает потрясающие по выразительности работы «Головы слепых», «Портрет жены», «Портрет Эрнста Неизвестного», «Рита», в которых выступает прекрасным портретистом, однако не психологического, а скорее рефлексивного, философского толка. В это же время вместе с В. Лемпортом и Н. Силисом Сидур основывает группу «ЛеСС», которая получает выгодные заказы (в частности, скульптурное оформление Варшавского дворца науки и культуры). О перспективном ваятеле пишут газеты, его принимают в Союз художников, выделяют мастерскую. Казалось бы, открывается блестящая перспектива официального признания и безбедной карьеры.

Однако главное было впереди.

Настоящий перелом произошел в 1961 году, когда художник чудом выжил после обширного инфаркта. Именно тогда вполне проявляется зрелый стиль, на пятом этапе, который дал того Сидура, которого знает весь мир.

Удивительно — то, что он пережил на фронте, внешне никак не сказалось: произведения первых послевоенных лет жизнерадостны и легки. Побывав за порогом жизни во второй раз, художник понимает, что может многого не успеть. И интуитивно, не ведая о новейших мировых тенденциях, сообщает своему искусству совсем иной, невиданный доселе выразительный язык, который позволил исследователям поставить Сидура в один ряд с такими гениями скульптурного авангарда, как Генри Мур, Альберто Джакометти, Константин Бранкузи.

Сидура часто называли советским Муром (кстати, они и умерли в один год). Это справедливо лишь отчасти: Вадим Абрамович узнал о знаменитом британском коллеге, когда уже полностью сформировал свой стиль; кроме того, тут следует говорить о сходстве художественного мышления, но уж никак не о наследовании или подражании.

Сидур виртуозно использовал пустоты, пространство внутри и вне скульптур. Его лучшие работы часто полы изнутри или имеют проемы в самых неожиданных местах; тела созданных им персонажей как будто неполны, обрублены, прорезаны. В отличие от Мура или другого украинского реформатора скульптуры — Архипенко, Сидур использует это пространство, или, если угодно, эту пустотность намного более драматически. Здесь и телесная неполнота в драматическом цикле «Инвалиды», и персонажи, прорастающие друг сквозь друга в любви либо в скорби (в цикле «После войны»), и грубое изнасилование человека бомбой — в Памятнике павшим от бомб. Часто герой сливается с неодушевленным предметом; иногда это осторохарактерно, иронично — как в скульптурных группах «Джаз», «Праздник», «Семья горшков», иногда — опять-таки трагически, как в фигурах «Пулеметчик», «Автоматчик», «Узник» — удивительно точно услышанное скульптором «эхо войны».

Советская власть с ее страстью запрещать все и вся, хоть на йоту отличающееся от соцреалистического канона, очень быстро ощутила в Сидуре чужого. Полноценных персональных выставок при жизни он так и не увидел, об установке монументальных работ не могло быть и речи (отдушиной было разве что выполнение надгробий по частным заказам), а с 1972 года запретили также иллюстрировать книги и журналы.

С тех пор единственным местом, где можно было увидеть новые произведения Сидура, становится мастерская на улице Чудовка (ныне Комсомольский проспект), превратившаяся в центр неофициального искусства. Туда приезжало множество гостей, в том числе из-за рубежа — от корреспондентов ведущих мировых изданий до ученых — лауреатов Нобелевской премии. Работы Сидура, в первую очередь монументы в уменьшенных копиях, попадали на Запад и там устанавливались на площадях.

Первая выставка на родине прошла уже через год после смерти художника, в 1987 году в Советском комитете защиты мира. В том же году в новом выставочном зале в спальном районе Перово на юго-востоке Москвы открылась постоянная экспозиция, в 1995-м реорганизованная в Московский государственный музей Вадима Сидура.

Вершина его творчества — несомненно, серия памятников. Значительная их часть была установлена в Германии еще при жизни автора. Об этих фигурах можно говорить очень много. Взывающий, Памятник концлагерю, Памятник оставшимся без погребения, Памятник погибшим в пустыне, Памятник погибшим от насилия, Памятник погибшим от бомб, Памятник погибшим детям, «Треблинка», Памятник погибшим от любви, Памятник современному состоянию, «Формула скорби» — это трагические пространственные парадоксы, в них в равной степени переданы и невыносимая боль, и чувство опустошенности, и глубочайшее сострадание ко всем погибшим.

Сидур, впрочем, умел смеяться. Придуманный им стиль «гроб-арт», несмотря на устрашающее название, во многом юмористичен, хотя сам юмор угольно-черный. Сидур берет самый обыденный, бросовый материал — канализационные и водопроводные трубы, лопаты, проволоку, сломанных кукол, детали газовых плит, мотоциклов и холодильников — и составляет из этого смешные, в том числе в грубости своей, фактуры, портреты: «Сговор» канализационных патрубков в шляпах а ля Политбюро, «Железные пророки» из труб, утюгов и прочего металлического хлама, «Гроб-люди», собранные из промышленного мусора и живущие своей диковатой жизнью в деревянных ящиках. По технологии исполнения это похоже на провокационные эксперименты дадаистов и послевоенных «новых реалистов», неодадаистов, поп-арта — но от идеологии этих течений Сидур был крайне далек или вовсе не знал об их наработках, а, кроме того, там, где западные экспериментаторы, пусть даже иронически, сосредоточивались на предмете как главном фетише обличаемого ими общества потребления, Сидур ставил в центр человека.

По сути, его лучшие скульптуры иероглифичны. Простые линии, внутренние пустоты превращают их в уникальные объемные знаки — подход, неведомый никому из тех, с кем Сидура сравнивают. Эти литеры неведомого алфавита — или, может быть, целые фразы, реплики — составляют единый текст, который можно рекомбинировать и прочитывать вновь и вновь. Текст о современном человечестве, о каждом человеке отдельно, о нашей лишенной единства эпохе.

Полный вдохновения мальчишка, бегущий, чтобы посмотреть на портрет Толстого для своей скульптуры — это лишь одна из связей Сидура с индустриальным, вроде бы далеким от изящных искусств Днепропетровском. Вадим Абрамович также вспоминал, как его завораживали каменные скифские бабы: «Самым первым и незабываемым моим впечатлением от архаической скульптуры было детское изумление от огромных идолов, высеченных из серого гранита скифами и установленных на курганах в украинской степи. Несколько таких изваяний стояло перед историческим музеем в Днепропетровске. Я подолгу рассматривал этих скифских баб, как их называют в Украине, поражаясь их грандиозности и спокойствию, рассчитанному на вечность... Через много лет это же впечатление непреходящего было главным, основным из того, что я вынес, посещая залы древней скульптуры Музея изобразительных искусств имени Пушкина... Воздействие на меня египетского, ассиро-вавилонского искусства, греческой архаики было столь могучим и долговременным, что продолжается до сих пор». Как нельзя более идолы древних скифов соответствовали позднейшей сидуровской концепции «динамики в статике» — вроде бы массивная и неподвижная, лишенная каких-либо пластических излишеств фигура на самом деле полна энергии, внутреннего напряжения, превосходящего суету классического «мяса» (так скульптор называл парадно-реалистическую скульптуру по образцам Древнего Рима). Стоит только посмотреть на «Головы слепых» или на фигуры троллей, сделанных еще в 1950-х годах — в них очень явственно откликаются выразительность и символическая глубина скифских изваяний.

Но и позднее, в эксперименте того же «гроб-арта», парадоксально угадываются знакомые черты индустриального ландшафта Днепропетровска: кварталы заводов, безостановочное строительство, горы шлака и промышленных отходов, бессонная работа, производство самых страшных орудий разрушения на ракетном заводе — и, как итог, индустриальный человек, который живет среди этих некрасивых вещей, существует в координатах рукотворной «второй природы» и играет с опасным оружием. Чем не гроб-арт?

Сидур был художником ренессансного масштаба. Он оставил после себя более 500 скульптур, 2000 графических работ, сборник стихов, книгу авангардной прозы, кинофильм. Его памятники стоят в Германии, США, России. Увы, все, что есть в память о нашем великом земляке в Украине, — мемориальная доска на стене школы в Днепропетровске, где он учился.

Ни памятников, ни выставок, ни музеев, ни улиц его имени — ничего, даже в том городе, где он родился и вырос, где сделал свои первые шаги в искусстве, где получил опыт, который столь повлиял на его позднейшее творчество. Обращение работников Днепропетровского художественного музея в Министерство культуры на предмет приобретения скульптур Сидура осталось без ответа.

Украина не помнит того, кто прославил ее на весь мир. Остается лишь надеяться, что когда-нибудь Сидур будет интересен своей исторической родине.

Елена Антонова, главный хранитель музейных фондов Московского государственного музея Вадима Сидура:

— В том, что наш музей находится здесь, в спальном районе, в гуще народа, есть особый смысл. Искусство Сидура пришло к тем, для кого он работал. К нам едут из других городов и стран — знают и помнят о нем. Лично я люблю в равной степени и его трагические, и любовные, эротические произведения — они откровенны, но без малейшего признака вульгарности. Это мог сделать человек очень нежный, ранимый и непошлый.

В искусство ХХ века Вадим Сидур принес гуманизм. Да, старое, избитое слово, но оно здесь очень к месту. Оно относится ко всему его творчеству. Любовь к человеку есть даже в его страшных, трагических работах. Он ощущает ужас при виде боли другого. Страдания не оставляли его равнодушным — поэтому они не оставляют равнодушным и зрителя. Мне кажется, что он умер от инфаркта, не дожив до 63-летия, потому что все пропускал через сердце. Он сопереживал персонажам своих работ. Формы как таковые — что наблюдается у многих известных скульпторов — его не интересовали. Он говорил: «Мир без человека мне неинтересен». И это самое важное.

Автор благодарит руководство Московского государственного музея Вадима Сидура за помощь в подготовке материала.