ЭЛИТА И АНТИЭЛИТА

— Владимир Короленко как-то отметил, что «одним из последствий большевизма стало обеднение России интеллигенцией». Завоевание Украиной независимости также привело к определенным общественным сдвигам. Нельзя ли теперь констатировать, что наше государство обеднело на интеллигенцию?

— С интеллигенцией все вышло очень сложно, хотя бы в историческом аспекте. Да, интеллигенция была физически уничтожена несколькими волнами сталинских репрессий — причем в Украине их было больше, нежели в России, и начались они раньше. Я знаю это не из книжек, ибо происхожу из семьи еще дореволюционной по своим историческим корням, а следовательно, почти полностью истребленной, украинской интеллигенции. Мой прадед, Андрей Григорьевич Коломийченко, был директором гимназии. Прабабушка Анна Терентьевна Бурчик-Бузницкая — народной учительницей с 1908 года. Она была первой моей воспитательницей и поэтому для меня, скажем, Ефремов или Дурдукивский — не какие-то персонажи из далекой истории, а фигуры из семейных преданий, поскольку прабабушка учительствовала в знаменитой киевской «Трудшколе №1 им. Т.Шевченко», проскрибированной еще в связи с процессом «Союза освобождения Украины» 1929—30 года.

Но в то же время советская власть создала и чрезвычайно мощное поколение новой интеллигенции, которое успело унаследовать от предшественников высокие критерии профессионализма, деловой этики, научной порядочности. Я говорю о научной интеллигенции, так как мне посчастливилось вырасти в семье, где дедушка, Максим Федотович Гулый, известный биохимик, является академиком Национальной академии наук и до сих пор трудится в свои 94 года. Покойный отец, Виталий Илларионович Стриха, который был организатором и президентом Академии наук высшей школы Украины, — тоже очень интересная, мощная и светлая фигура, блестящий физик и преподаватель. Мама — Надежда Максимовна Гула — член-корреспондент двух Академий — Медицинской и Национальной.

Хотя что бы там ни было, советская власть в значительной степени возродила интеллигенцию, которая была до революции, — и тем самым породила собственного могильщика. Ибо понятно, что интеллигенция нуждалась в определенном уровне свободы. Система могла «зажать» все гуманитарное — что она и делала. Но для того, чтобы были физики, чтоб они работали и давали научный продукт в виде хотя бы той же бомбы — невозможно было полностью «завинтить гайки».

И поэтому возникали знаменитые фрондерские разговоры «на кухне» и в курилках, а кое- где и на семинарах, особенно распространенные среди «шестидесятников». И именно эти люди стали активистами демократических организаций, именно они и их дети на романтической волне конца 80-х пришли в политику. Именно они составляли значительную часть депутатского корпуса в 1990 году.

Но — грустный парадокс — новой власти эта интеллигенция уже не была нужна. Вот так интеллигенция стала могильщиком для самой себя. То, что происходит в Украине с интеллигенцией сейчас, я действительно воспринимаю с ужасом. У нас могут процветать ректоры, о которых всем известно, что они не писали не то что докторской, но даже кандидатской диссертации, не прочитали ни одной лекции. Но эти люди не сходят с колонок газет. У нас, в конце концов, Президент может пойти на концерт зарубежного певца, которому запрещен въезд в некоторые страны из-за мафиозных связей, проигнорировав последнее, как потом выяснилось, выступление на родной сцене Анатолия Соловьяненко...

В течение 70-ти лет советской власти все-таки создалась определенная система критериев. Она была сложной, далеко не все там было бесспорно хорошо. Но во всяком случае явных парвеню в высшие эшелоны власти все-таки не пускали.

— Кого вы имеете в виду?

— Это люди, не наделенные багажом культуры, порядочности, образованности. Им, благодаря деловой хватке, умению работать локтями, быть более жесткими, последовательными в деле «потопить ближнего», удалось (называю один из типичных вариантов), став депутатом в 90-м, ухватить свое во время приватизации, а потом занять определенное место в исполнительной власти, распоряжаться большими материальными ресурсами, судьбами людей. Сейчас они ходят в черных костюмах и в белых носках, но с очень дорогими галстуками. Они устанавливают критерии, они присуждают премии, они определяют, что стоит в этом государстве поддерживать, что нет.

Мой отец два года тому в статье в «Дне» писал, что страшнее всего то, что в Украине формируется «черная» элита. На самом деле — это элита по положению, а не элита по духу, по своим качествам.

— Содержание понятия общественной элиты меняется у нас на глазах, и принадлежность именно к интеллигенции ее представителей уже не играет большой роли...

— Интеллигенция активно исчезает. Выделился очень узкий слой тех, которые приспособились. Есть люди, которые сумели из физиков переквалифицироваться в политологов и сейчас довольно успешно существуют на западные гранты, издавая иногда добросовестные, иногда не очень исследования и «рейтинги». Есть люди, которые из математиков переквалифицировались в компьютерных фирмачей. Есть гуманитарии, которые пошли в политики. И есть очень много тех, кто просто пошел на базар, поскольку жить как-то нужно. Но высококлассные специалисты, которые добросовестно пытаются удержаться в тех же естественных науках — они обречены либо на эмиграцию, либо на прозябание. Ибо, скажем, доктор наук в академическом институте сегодня получает 130 гривен на месяц (ставка 260 при половинной неделе)...

Творческая интеллигенция... Так же — кто-то уехал, кто-то, вопреки всему, по-прежнему предан Украине. Как покойный Соловьяненко. К счастью, он не бедствовал материально — но за счет того, что его приглашали русские филармонии.

Еще немного — и я боюсь, что среда интеллигенции потеряет способность самовоспроизведения. Дело в том, что интеллигенцию нельзя создать указом. Она должна появиться сама. Чтобы человека назвать интеллигентом — он должен определенное время провести в среде, где люди живут по определенным правилам, где что-то считается порядочным, а что-то — абсолютным «табу». Раньше те же ученые могли жить, почти не выходя из собственной среды. Сейчас — человек лишен этой возможности. Если вы, например, молодой студент-физик — вы вынуждены, если не хотите жить на девять гривен стипендии, крутиться. То есть вы выходите за границы научной, образовательной или творческой среды, большую часть своего времени расходуете на совсем другие связи — соответственно формируются другие критерии, другое мировосприятие.

Следовательно, тех людей, которые продуцируют тексты, образовывают интеллигентские «тусовки», у нас становится чем дальше, тем меньше. Поэтому не могу быть оптимистом. Но не могу быть и каким-то фатальным пессимистом. Накоплен все-таки определенный потенциал, и еще несколько лет он будет работать. Но если не будет изменений к лучшему в течение 7—10 лет, боюсь, что мы подойдем к рубежу, когда воспроизвести что-либо уже будет невозможно.

— Не может ли класс бизнесменов продуцировать интеллигенцию?

— Правила игры совсем другие. Интеллигент — по определению — не может быть абсолютным прагматиком. Бизнесмен должен быть абсолютным прагматиком — иначе он навсегда проигрывает. Это — разные миры. Это требование жестко во всем следовать своему интересу. Не хочу оскорбить бизнесменов. Среди них есть много людей безусловно порядочных, готовых поддерживать те же творческие акции, тех же ученых. И все-таки, это не та среда, которая может массово продуцировать интеллигенцию. Вряд ли у детей крупного бизнесмена может возникнуть идея пойти в науку, стать доктором наук и получать 130 гривен.

К тому же есть еще одно, на первый взгляд, парадоксальное обстоятельство. Наша интеллигенция является продуктом того специфического общества, которым была бывшая царская, а потом коммунистическая Россия. Тоталитарное общество — оно является очень организованным, где на каждую функцию есть своя прослойка. Должны быть люди, которые интеллектуально обслуживают государственную машину. Поэтому государство должно продуцировать этих людей. А для обслуживания «элит» сегодняшней «демократической» Украины ни ученые, ни художники мирового уровня, похоже, уже не нужны. Достаточно советов специалистов МВФ и концертов Иосифа Кобзона.

ЗААНГАЖИРОВАННЫЕ ВЛАСТЬЮ?

— А почему вы в свое время пошли в политику? Судя по всему, вас не напугали те методы, которые применяет украинская политика?

— Я принадлежал к волне тех, кто честно поверил в горбачевскую перестройку и пошел в общественную жизнь. Я действительно участвовал в создании Общества украинского языка, потом Руха, потом стал депутатом Киеврады, потом был советником министра культуры Ивана Дзюбы и его преемника Николая Яковины. Участвовал в создании проекта НДП, когда объединились Партия демократического возрождения Украины, членом которой я был, и партия Трудовой конгресс Украины.

НДП на первом этапе задумывалась как сплав людей, которые пришли в политику толи по велению совести, толи из-за общественного призвания, бизнесменов, которые ощущали необходимость изменений к лучшему, и, наконец, более порядочной, лучшей части чиновничества. К сожалению, с определенного этапа НДП допустила фатальную ошибку, решив идти во власть. Тогдашние руководители НДП абсолютно не рассчитали, что по теперешним правилам игры не партия возьмет власть, а власть возьмет партию. И поэтому на прошлом съезде партии — четвертом, когда делегатов в течение ночи «насиловали» уговорами проголосовать за выдвижение Л.Кучми — все наиболее активные, последовательные, демократически ориентированные люди ушли из этой партии вместе с лидером Анатолием Матвиенком. Теперешняя НДП не является интересной никому, и я подозреваю, — как раз тем, кто в ней остался. Партия существует, пока есть правительство Пустовойтенко, а это уже ненадолго...

Сам я вслед за Матвиенко пошел в «Открытую политику». Надеемся поднять из руин растоптанный правый фланг. Есть объективная потребность в том, чтобы это кто-то делал. Может быть, это не удастся нам, может мы просто дадим толчок для того, чтоб это сделал кто-то другой. Но в каждом случае, наши усилия ненапрасны, ибо сплачивание десницы — это веление времени. Мириться с той ситуацией, которая существует сегодня в Украине, — это преступно.

— Насколько наша интеллигенция заангажирована властью?

— Сложный вопрос. С одной стороны, интеллигенция в силу своего положения является той прослойкой, которая поддерживается любым цивилизованным государством. В тех же западных демократиях эта сфера финансируется государством, но нет никакого диктата над душами и совестью людей. Они свободны.

У нас, к сожалению, государство платит мизерную зарплату, а в ответ требует стопроцентной лояльности не столько к государству, сколько к людям, которые считают себя воплощением этого государства. Потому ученых Академии наук, вогнанных в нищету, грубо созывали на собрание, где вынуждали единогласно выдвигать в президенты Кучму. Самое обидное, что люди собирались и выдвигали, так как боялись, что их выгонят, и они потеряют даже те нещастные копейки, а самые главное — возможность работать в науке...

Убежден — интеллигенция по своей сути призвана быть оппозиционной, поскольку любая власть стоит того, чтобы ей оппонировать... Интеллигенция призвана быть совестью нации, служить определенным моральным контролем деятельности власти. Опять же, я не знаю, как сегодня могут выполнять эту функцию, например, руководители наших «национальных» творческих союзов, которые по-нищенски финансируются — но все-таки финансируются — из государственного бюджета и поэтому уже не могут ничего сказать. В разговорах между собой — да, все все замечательно понимают. Но все боятся потерять хотя бы эту небольшую поддержку государства.

Но государство — это не только Кучма. Это тот же Марчук, это тот же Мороз, это тот же Симоненко, это тот же Ткаченко. Двум последним я лично совсем не симпатизирую. Но, если мы играем по демократическим правилам, то государство — это все мы. В конечном счете, все мы являемся налогоплательщиками, а не только те, кто пасется вокруг ныне действующего Президента. Вместе с тем они присвоили себе монопольное право эти налоги потреблять.

— А может, эти опасения связаны не только с возможными административными решениями?..

— Я бы не драматизировал ситуацию. В Украине еще никого не садят. Скорее можно наткнуться на неприятность, крутясь в большом бизнесе. В политике уровень, на котором пребывают руководители творческих союзов, — это не тот, который что-то реально решает. Не тот уровень, где будут мстить за как-то не так выраженную позицию. Но дают себя знать черты того рабского менталитета, который воспитывался в течение 70-ти лет. Я убежден, что если бы руководитель творческого союза господин N в один прекрасный момент топнул ножкой и сказал, что так дальше жить нельзя, то не было бы никаких организационных выводов относительно него. Но господина N делали руководителем Союза еще в советские времена, он знает, что бывает — поэтому он топать ножкой публично не будет.

МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ ИЛИ ЦЕНТРАЛЬНАЯ ФИЛАРМОНИЯ?

— Вы были одними из авторов «Концепции государственной культурной политики», которая была разработана при идейном руководстве тогдашнего министра культуры Ивана Дзюбы...

— Иван Михайлович Дзюба как человек большого аналитического ума, задался вопросом: что делать дальше? Давайте представим, что мы поменяли «плохих» советских чиновников на «хороших» украинских (на рассвете нашей независимости искренне в такое верили). Как же далее поддерживать украинскую культуру?

Для этого нужно было выработать определенную систему правил игры. Знаменательно, что Иван Михайлович пригласил работать в министерство людей очень нестандартных традиционного «советского» взгляда на культуру. Первый заместитель Николай Яковина — самый молодой председатель облисполкома в бывшем СССР и талантливый художник. Советники министра Александр Гриценко — кибернетик, литературовед и поэт, Сергей Тримбач — киновед и кинокритик, Виктор Вечерский — архитектор и энтузиаст памятникоохранного дела, Андрей Кочур — сын знаменитого Григория Порфириевича Кочура, человек, который был чемпионом Украины по боксу в легком весе, но при том — известный филофонист и музыкальный критик.

Иван Михайлович, очевидно, хотел собрать компанию таких разносторонних людей, чтобы они немножко расшевелили. Я бы не хотел употребить термин «болото». Но уж так сложилось, что при советской власти сформировался клан советских «культуртрегеров». Там так же были порядочные и хорошие люди, но беда украинской культуры последних десятилетий именно в том, что она не была целостной. У нас театроведы почти не общались с музыковедами, все они очень приблизительно представляли, что есть такое, как изобразительное искусство и тому подобное. Потому Иван Михайлович смело привлекал к работе людей, которые даже не имели, так сказать, формального образования в одной из этих отраслей, но могли шире взглянуть на ситуацию в целом и были заангажированы в творческом мире на достойном уровне. И именно таким людям было поручено разработать эту концепцию.

Основную работу осуществили мы с Александром Гриценком. Сделали инвентаризацию того, что мы унаследовали. Изучили модели, как поддерживают культуру другие государства. И предложили определенные пути, которые можно было реализовать в Украине. Документ появился в середине 1994 года. В октябре того года он был утвержден как основа на коллегии министерства, а после того началась страшная атака творческих союзов. Собственно, не творческих союзов, ибо я как член Союза писателей совсем не уполномочивал никого подписывать какие-то заявления с требованием «дать отпор» и «проявить бдительность», а руководителей союзов. Они подумали, что в них заберут их небольшое бюджетное финансирование. Хотя в документе об этом совсем речи не было.

Там говорилось о том, что государство должно сделать поддержку культуры многоаспектной. У нас государство осуществляет «собес» в сфере культуры, т.е. поддерживается не сама культура, не представление, не приобретение книжек библиотекой, не новые художественные выставки — а поддерживается крайне мизерная зарплата работников этих заведений. И все.

Мы предлагали поддержать творческую деятельность путем внедрения законодательства о неприбыльных организациях, которое выводило бы эти организации в совсем другую, льготную сферу налогообложения. Мы предлагали использовать элементы британского опыта, когда средства делит не министерство, а полуавтономная структура, которой дает деньги государство, а их делят там на основании конкурса. Художник будет иметь дело не с одним чиновником, а с определенной коллегией, группой авторитетных уважаемых художников. Как по мне, это был хороший документ. Это признают и многие из его тогдашних критиков.

Но, к сожалению, тогда его время еще не пришло. Грубо и непристойно устранили Ивана Михайловича Дзюбу. После этого год работал в подвешенном состоянии исполняющего обязанности Николай Яковина. Потом появился Дмитрий Иванович Остапенко. И все вернулось «на круги своя». Министерство культуры из того учреждения, которое задумал Дзюба, — органа, определяющего культурную политику, органа, хранящего национальное наследие как основу культуры, — опять стало центральной филармонией с главной функцией организации правительственных концертов и всяческих праздничных мероприятий. Наибольшие деньги проходят здесь — и именно здесь сосредоточены наибольшие деловые интересы.

Правда, нужно отдать должное Остапенко, на каком-то этапе он работу над концепцией продолжил. В конце концов, сильно подправленный и выхолощенный, этот документ был утвержден как «Концептуальные основы деятельности органов исполнительной власти в сфере культуры». Постановление успел подписать Дурдинец за короткий период исполнения обязанностей премьера между Лазаренком и Пустовойтенком. Этот документ можно не стесняясь демонстрировать на всяческих международных конгрессах, но на практике он никак не повлиял.

— Со времени создание «Концепции» миновало пять лет. Осталась ли она, на Ваш взгляд, актуальной и сегодня?

— Стратегическое направление того, что мы предлагали, мне кажется правильным. К сожалению, катастрофически ухудшились стартовые условия. Если в 1994 году еще существовала инфраструктура культуры, унаследованная от УССР, то сейчас мы имеем ее руины. Уничтожается сеть библиотек — даже государственная историческая библиотека в Лавре закрыта по причине отключенного электричества, а районные — массово закрывают и помещения продают. В ужасающем состоянии музеи. Грустную роль сыграло тут возвращение помещений церквям. Ведь при советской власти специализированных музейных помещений почти не строили, часто располагая ценные музеи в закрытых храмах. А сегодня, когда восстанавливается справедливость относительно верующих, мало кто вспоминает о ни в чем не повинной культуре, об уникальных музейных коллекциях, которые кое-где выбрасываются просто на улицу.

Состояние театров — в том числе национальных — жалкое. Родной кинематограф лежит в руинах. И сегодня, пытаясь что- то сделать с украинской культурой, а не просто не давая ей утонуть, нужно осуществлять мероприятия, которые более-менее коррелируют с нашей концепцией. Если бы это начали делать в 1994 году — мы бы спасли значительно больше. Сейчас речь идет об остатках.

— Недавно был назначен новый министр культуры. На что можно надеяться в связи с этим назначением: министерство будет органом определения культурной политики государства или центральной филармонией?

— Министр работает слишком недолго, я бы пожелал удержаться от комментариев. Ибо что я могу сказать? Не могу же я укорять человека за его комсомольское прошлое, или то, что он сумел продержаться советником трех таких различных премьеров. Посмотрим, что этот министр начнет делать...

О ДУХЕ АКАДЕМИЧЕСКОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ

— Научная интеллигенция, насколько она остается таковой? Ведь возможностей для занятий наукой с каждым годом все меньше и меньше.

— Несколько раз в неделю я все-таки появляюсь в Институте полупроводников НАН Украины. У меня как у теоретика рабочее место дома. В институте общаюсь с коллегами, которые невзирая на все пытаются работать. Недавно я получил 229 гривен за участие в изобретении полупроводникового лазера с переменной длиной волны. Как видите, наше государство щедро вознаграждает изобретателей. Не менее приятно бывает написать формулы, за которые никто ничего не даст, но в которых есть своя эстетика, своя красота. И есть еще довольно много людей, которые делают именно это.

К сожалению, возможностей для этого становится чем дальше, тем меньше. В теории мы сохраняем сильные позиции — потому что теоретикам много не нужно: письменный стол, ручка, компьютер, доступ к литературе. С экспериментами, конечно, значительно хуже. Ибо в науке финансируется опять же сама зарплата. А современный эксперимент — он стоит денег, и здесь, к сожалению, происходит полный коллапс.

Определенные надежды связаны с присоединением к международным программам, но здесь все держится на энтузиазме отдельных людей. Где есть такие энтузиасты, то там что-то идет, где нет — там люди теряются и пропадают. Но какой-то целеустремленной государственной политики в сфере науки нет.

— Каким вы видите выход из этой ситуации?

— К сожалению, есть один болезненный шаг, на который нужно идти. Могу по физике судить. В бывшем СССР изучали все направления, которые существовали в мире. В этому АН УССР была отпечатком АН СССР — здесь также изучали все и понемногу. Сейчас мы должны сделать то, что давно сделали поляки, которые еще в конце 80-х сосредоточились на том десятке направлений, где они держались на мировом уровне. Нам действительно нужно было бы четко определить, где мы еще можем соответствовать мировому уровню, и попробовать держаться хотя бы там. Остаток ресурсов вложить туда. И, конечно, шире внедрять систему грантов. Это соревновательность, это вынуждает людей предлагать свежие идеи, шире подключаться к международным программам, где едва ли не единственное для нас спасение.

Кроме того, должна демократизироваться сама система науки. Главной фигурой должен стать не администратор в науке, а ученый. К сожалению, у нас сейчас этот ученый приведен в такое материальное и моральное состояние, что даже говорить об этом больно.

Нужно возродить давний дух академического самоуправления в университетах. Ситуация, в которой сегодня ректор кричит на заседаниях ученого совета и может позволить себе выгнать с работы профессора, который ему чем-то не понравился, и потом не восстанавливать его, невзирая на судебные решения, — это страшная ситуация.

Снова мы возвращаемся к тому, с чего начали. Всего этого нельзя достичь без восстановления общественного статуса интеллигенции. Пока интеллигенция у нас не будет отвоевывать своих позиций — не будет кому объяснить, скажем, почему неприлично наделенному властью человеку кричать на подчиненных.

К сожалению, говоря сегодня об интеллигенции, мы имеем в виду ту старую — советскую — интеллигенцию. Но другой интеллигенции у нет. Хотелось бы, чтобы она появилась.