И журналистам нужна «сантройка»?

Прошу прощения у читателей, но самое большое впечатление на этой неделе на меня произвел не собственно теле-, а околотелевизионный «продукт» — интервью в «Известиях» (прошлый пятничный номер) с главным продюсером дирекции информационных программ ОРТ Рустамом Нарзикуловым. По той простой причине, что доселе я не встречала такого нескрываемого, хамски- завистливого отношения к коллегам- телевизионщикам. И общественный резонанс на такой уровень понимания этики конкурирования, я уверена, должен быть, даже если это не касается отечественного ТВ впрямую.

Хотя, может, лучше относиться к подобным вещам как просто к «клинике»? К факту, по сути, прямого доносительства: «Когда говорят, что НТВ — западное ТВ, — сокрушается г-н Нарзикулов, — то это, увы, правда. НТВ в самом деле западное — не только по форме..., но и по сути. Нигде в мире вы не найдете национальной телекомпании, которая выступала бы с антиправительственных позиций так регулярно, как это делает НТВ. В этом наше главное с ними различие», — не забывает подчеркнуть российский ревнитель правительственной журналистики. Не будем сейчас говорить ни о перевернутом с ног на голову понимании функций журналистики как таковой, ни о конкретном вранье насчет «нигде в мире». Отметим только факт: все это говорится именно тогда, когда у НТВ, как структуры холдинга «Медиа- Мост», до предела обострились отношения с Кремлем. Далее г-н Нарзикулов развивает свое видение журналистики и этики в журналистике: «Сейчас впервые за много лет (российское) общество близко к политической стабильности. Закончилось острейшее политическое противостояние и порожденная им информационная война. Заканчивается и время так называемых политических аналитиков и шоуменов.

— Это вы о Доренко? (Спрашивает корреспондент «Известий». — Н.Л. )

— Напротив, Сергей Доренко — скорее исключение. Он очень яркий человек, способный доминировать на экране даже наперекор общим информационным тенденциям.

— О Леонтьеве?

— Леонтьева я бы тоже не назвал шоуменом. Он высококвалифицированный комментатор, что в политжурналистике редкость. Вы знаете, о ком я, этих имен не так много. Псевдоаналитика на пустом месте, пережевывание известных фактов уже неинтересно зрителю. И это подтверждается рейтингами тех же «Итогов», которые к 30 апреля опустились до унизительного показателя в 5 процентов.»

Извинившись перед читателем за столь длинное цитирование, добавлю еще, что в конце концов г–н Нарзикулов сравнил факт использования НТВ чеченских источников информации с... возможностью выступать на советском ТВ во время Великой Отечественной войны Гесса и Геббельса и закончил пассажем: «То, что в мирное время является инструментом распространения информации, во время войны называется совсем по-другому».

Идеологию государственной пропаганды, а не журналистики, которую представил г-н Нарзикулов, неохота обсуждать. Тем более, что подобная аргументация — весьма распространенное явление, правда, по большей части, в устах все же чиновников, чем самих журналистов. Скажем, во время войны Франции с Алжиром прессе запрещали сообщать о многих сторонах деятельности французского правительства под предлогом, что «Франция в опасности». В 80- е правительство Тэтчер в Англии — во время войны на Фолклендских островах также приложило немало усилий для цензурирования СМИ, которые пытались давать объективную информацию о тех событиях. В мировую историю борьбы за свободу слова, кстати, вошло и ужесточение Тэтчер «Закона о борьбе с терроризмом», пользуясь которым госчиновники Британии, скажем, пытались не допустить теледемонстрации документальных свидетельств того, как агенты британских спецслужб застрелили несколько членов ИРА в Гибралтаре в 1988 году... Список подобных деяний структур исполнительной власти по отношению к прессе во всем мире можно продолжать.

Но способ борьбы с главным конкурентом ОРТ — НТВ, избранный одним из продюсеров канала Березовским гораздо более неприятен, чем апологетика государственного пропагандистского манипулирования информацией. Точно так же, кстати, как уже давно и наша, украинская, пресса дает основание задуматься по поводу чистоты рук и способов ведения не только, увы, позиционных, но и оппозиционных боев. Московские же медийщики в связи с событиями вокруг «Медиа-Моста» выразили и еще одну тревогу, которую уже давно ощущают многие украинские профессионалы: а нужна ли свобода слова самим журналистам?

Евгений Киселев в воскресных «Итогах» (НТВ) факт того, что впервые за постсоветские годы в корпоративной солидарности московских журналистов обнаружилась брешь, анализировал в достаточно традиционном ключе. Педалируя на «особенностях национального понимания нравственности», — которые к зависти, страху, ангажированности добавляют еще и сугубо российскую, — по словам Евгения, — черту интеллигенции: потребность быть востребованной властью, служить власти, слиться в едином порыве... А вот журналист Константин Точилин в своем сюжете о митинге российских журналистов на Пушкинской площади 17-го мая предложил особый взгляд на причины новейшего корпоративного разобщения журналистов. Собственно, автор этих строк уже затрагивала эту проблему — но в несколько ином контексте, анализируя «новейшие технологии» отношений власти со СМИ, когда слово прессы оказалось низведенным до известного «собака лает, а караван идет». Константин Точилин в своем сюжете как бы продолжил те примеры, которые в свое время приводила я, говоря о том, что раньше любая критическая статья в газете — от «Правды» до местной районки — была чревата солидными неприятностями для чиновников, в том числе и партийных. Константин Точилин вспомнил и о том, как во времена перестройки к телевидению обращались с бесконечными просьбами: расскажите о наших проблемах, покажите нас — может, что-то изменится. А сейчас, как говорит Константин, ситуация кардинально изменилась. Никто не хочет рассказывать журналистам о своих бедах, ибо уверены: все равно ничего не изменится и только себе хуже. И далее корреспондент НТВ сказал очень важную вещь о том, что между правом говорить обо всем вслух (которое, как убеждают нас чиновники, у нас ведь на самом деле сейчас есть) и действительной свободой прессы — огромная разница. Реальная свобода печати — это когда власть не просто слышит ее (продолжая себя вести так, как хочет), а когда власть прислушивается к прессе — как гласу народа и как контролеру ее действий от имени народа. Контролеру, у которого в руках есть действенное оружие: общественное мнение, в т.ч. воля избирателей.

Увы, новейшая постсоветская действительность вывела на политическую арену доселе, думаю, невиданный в мире феномен. Когда власть, во-первых, смогла обратить в себе в корыстную пользу как обилие «компромата», которое обрушилось на общество, начиная со времен перестройки, так и быстро наступившую усталость обывателей от этого обилия, притупление их реакции и возникновение убеждения в том, что «все они наверху такие», менее опасны лишь «те, кто уже наворовался»... Этот феномен возымел действие не только на обывателя, но и на прессу, которая, по замечанию того же К. Точилина, осознала бессмысленность стояния на площадях в отстаивании мифической свободы прессы. Ведь единственным эффектом от подобного стояния может быть то, что власть не посмеет «закрыть рот» СМИ. Но реагировать на их «открытый рот» — она не будет.

Во-вторых, власть сама научилась клепать компроматы, научилась, используя колоссальные возможности, которых никогда нет ни у каких, даже «системных оппозиционеров» (по меткому выражению Е. Киселева), нанимать себе талантливых шоуменов и научилась даже не лицемерить — а просто игнорировать какие- либо моральные тормоза. И как результат — научилась с тем самым общественным мнением, которое где- то на Западе действительно является грозным оружием гражданского общества, — делать что угодно, как угодно насилуя, с любыми извращениями и, что самое главное, с полнейшей иллюзией взаимного удовольствия. Конечно, дело тут не только в супердемонизме и суперизобретательности власти. Конечно же, власть всегда является продолжением ментальности народа, общества. И если любой американский обыватель уверен в том, что раз это он оплачивает своими налогами все государственные институции, то именно он и вправе с них спрашивать, а любой обыватель из стран СНГ до сих пор еще считает, что это не мы наняли на работу начальника ЖЭКа (допустим, делегировав право найма государству), а это государство осчастливило нас заботой начальника ЖЭКа – то что уж тут удивляться властям, столь легко поддающимся невинным соблазнам использовать эту советскую ментальность с наибольшей для себя пользой...

По-особенному странное впечатление произвела состоявшаяся в последнем «Эпицентре» («1+1») встреча с только что назначенными новыми членами парламентской четверки Нацсовета по вопросам телевидения и радиовещания. По сути, кроме Николая Княжицкого, никто из новоявленных медиа-чиновников (хоть Нацсовет и имеет вневедомственный статус, на его членов распространяется правовой статус государственных служащих) не мог профессионально ответить на конкретные вопросы ведущего В. Пиховшека, зрителей и журналистов: а как именно члены Нацсовета собираются выполнять приоритетные для подобных органов задачи? Будь то обеспечение соблюдения в национальном эфире законодательных норм в отношении авторских прав, или квот на продукцию национальных производителей на национальном языке, или «чистого», некоррумпированного лицензирования, и т.д. Никто из гостей студии не был готов ответить и о конкретике (реальных намерениях и реальных возможностях) выполнения фундаментальной обязанности членов подобного органа: защищать право граждан на свободу слова и прессы. Препятствовать монополизации эфира одной политической силой, гарантировать право на присутствие в эфире общественных движений, политических сил, личностей, оппозиционно или критично относящихся к действиям властей. И это особенно удивительно — ведь фундаментальной эта обязанность органов, контролирующих медиа, является прежде всего с точки зрения интересов именно власти, ее самосохранения. Примечательный, кстати говоря, диалог на эту тему состоялся в тех же воскресных «Итогах» (НТВ) у Е. Киселева с Б. Немцовым. Последний произнес достойную афоризма фразу: «Говоря о необходимости порядка в стране, Путин на самом деле никогда не узнает, наведен ли порядок или нет, если не будет свободы слова». А Киселев продолжил, что коррумпированный чиновник всегда боится именно огласки (если, конечно, на эту огласку есть реакция — добавим от себя). А, значит, именно свободная пресса и является элементом сильной власти.

Но более всего впечатлил меня и многих моих коллег тон, которым вели диалог с журналистами некоторые из членов Нацсовета. В общем- то, в том числе и в «Эпицентре», нам приходилось видеть многих государственных мужей и рангом повыше. Но никто из них не нарушил традиции демократических обществ относиться уважительно к праву (а, вернее, даже обязанности, важнейшей функции) прессы задавать самые нелицеприятные, самые острые — а, порой, может быть, с точки зрения чиновника, и необоснованные вопросы. Когда же с прессой говорят так, как говорят невоспитанные руководители со своими подчиненными, и как позволил себе один из членов Нацсовета... О какой защите таким чиновником свободы слова, одним из важнейших предназначений которой является поощрение самых острых публичных дискуссий, может тогда идти речь? И тогда возникает вопрос: а что же именно подразумевал этот «контролер эфира», когда аргументировал необходимость своего личного присутствия в Нацсовете тем, что «ему надоело, как в стране (ого! — Н. Л. ) заправляют дилетанты?» В чем именно он считает себя профессионалом?

Что же касается языка, на котором должны журналисты задавать вопросы уважаемым членам Нацсовета... Я очень надеюсь, что, во-первых, выраженная медиа-чиновниками агрессивность в отношении русского языка не будет означать, что отныне наше ТВ бросится в иную крайность: запрета на русский язык. При всей для меня несомненности обязанности наших телеканалов соблюдать законы по обеспечению приоритета украинского языка и национального телепродукта в эфире, я не могу не вспомнить и о той практике, которая присутствовала на нашем ТВ в годы застоя. На ней не любят акцентировать — тем не менее, я в те годы сама работала на ТВ, говорила в кадре и за кадром, разумеется, на украинском — но никогда не соглашалась с негласно существовавшим в 80-е годы запретом приглашать в передачи русскоязычных людей. Я убеждена, что право человека быть в эфире не должно определяться его национальной, языковой, расовой и т.д. принадлежностью. Во-вторых, и самое пикантное в этой ситуации, что вопрос языка члены Нацсовета использовали, фактически уходя от ответа на неудобные для них вопросы журналистов. В-третьих, я надеюсь, что волюнтаризм наших чиновников зашел еще не так далеко, чтобы диктовать простым согражданам (коими являются журналисты, не относящиеся к госслужащим), на каком языке они имеют право (!) к ним обращаться. Ибо в противном случае это было бы нарушением конституционных норм. С другой стороны, я готова согласиться с мнением, что в интересы развития национального информационного пространства сами журналисты могли бы внести более внушительный вклад, отдавая предпочтение национальному языку и во внеслужебном общении. Но, согласитесь, что все-таки это личное право каждого, и его собственного понимания своего гражданского долга. И не чиновникам превращать это в обязанность, к тому же в весьма нетолерантной форме.

Кстати говоря, на нынешней неделе случилось событие, которое продемонстрировало, что иногда и в нашей стране таки власть подлежит публичному контролю, а не наоборот. Ведь именно пресса заставила изменить решение крымской прокуратуры по поводу задержания двух членов правительства автономии (теперь, возможно, уже бывшего): Людмилы Денисовой и Николая Орловского. Почаще бы и побольше таких усилий нашей прессе — может быть, и привыкли бы к ним сами журналисты, и политиков бы приучили? И тогда, быть может, и обществу свобода слова наконец-то понадоб и лась бы?