Михаил Комаров: попытка сопротивления

В истории украинской литературы можно найти немало примеров жестокого отношения российской цензуры к нашей книжке и журналу. Однако особенно показательной можно назвать историю упорядочивания и попыток преодоления цензурных запретов двух южноукраинских альманахов от писателя, критика, библиографа и фольклориста Михаила Комарова — «Розмова» и «Заволока». Во-первых, потому, что эти книжки запретили, несмотря на отсутствие законных цензурных оснований, и произведения известных писателей Леси Украинки, Ивана Карпенко-Карого, Михаила Коцюбинского и др. долгое время не были напечатаны, а во-вторых, потому, что распорядитель и издатель не отчаялся, а требовал от цензуры публичных объяснений.

ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

Первый альманах Комарова («Розмова. Одеський літературно-етнографічний збірник на 1889-й рік», состоявший из двух частей (литературной — шесть рассказов, одна повесть, одна комедия, тридцать поэзий; этнографической — сборник народных поговорок и загадок), был подан одесской цензуре в августе 1889 года. А уже 17 ноября этого же года книжку полностью запретили. Примечательно, что местная одесская цензура сборник пропустила и рекомендовала Главному управлению по делам печати (г. Санкт-Петербург) тоже разрешить его печать. В Санкт-Петербурге же, тщательным образом изучив содержание предложенной книжки, ее запретили. Сообщая одесской цензуре о негативном вердикте относительно сборника «Розмова», петербуржские цензоры даже не указали причину этого решения.

В конце января 1890 года Комаров получил официальную справку о запрещении альманаха. Но в отличие от большинства тогдашних издателей и распорядителей он не воспринял негативное решение как истину в последней инстанции, которая не подлежит обжалованию, а попробовал бороться против цензора, требуя разрешения печати. Он обратился в Санкт-Петербург в Главное управление по делам печати с просьбой объяснить «мотивы и соображения, послужившие основанием к воспрещению сборника». 31 января 1890 года ему пришел официальный ответ со ссылкой на «особо изданные для внутренней цензуры постановления», в частности с акцентом на статью «113 устава о цензуре и печати от 1886 г.». Комарова такое объяснение не удовлетворило, ведь в действительности действующие в то время запрещения не касались беллетристики.

Требуя предоставить разрешение на печать сборника, Комаров начал длительную переписку с управлением. В следующих письмах он ссылается на апробацию одесского цензурного комитета, мол, на местном же уровне замечаний к рукописи книжки не было — почему же в столице запретили? Дальше издатель вообще отметил, что упомянутая управлением ст. 113 не имеет никакого отношения к альманаху «Розмова». Более того, допуская, что запрещение сборника теоретически могло бы быть обосновано актом 1876 года, Комаров сразу же отмечает, что и настоящий документ предусматривал исключения для красного писательства. Сознательно отметив то, что все произведения, приведенные в сборнике, «вполне благонамеренны», он в который раз требовал все-таки разрешить печать. Однако и на этот раз сборник запретили. Литературный обозреватель Константин Копержинский, который изучал спор Комарова с цензурой, констатировал: «Запрещение произошло совсем не из-за содержания одиночных, приведенных в альманахе произведений, а, собственно, только из-за того, что коллективное выступление украинства, даже с аполитичным, невинного содержания, но хорошим сборником, принципиально противоречило «видам правительства».

В действительности же цензура знала, что именно запрещала, ведь сборник «Розмова» вполне мог стать заметным явлением в литературной жизни не только юга, но и всей страны. Он содержал произведения как известных писателей (Леси Украинки, Ивана Карпенко-Карого, Бориса Гринченко, Ивана Нечуя-Левицкого и др.), так и менее известных, но талантливых авторов (К Подоленко — псевдоним Кирилла Стиранкевича, Костя Ухача-Охоровича и др.)

ВТОРАЯ ПОПЫТКА

Через несколько лет, начав следующую длительную переписку, М. Комаров пытался получить от цензуры разрешение или по крайней мере обстоятельное объяснение относительно отказа на печать упорядоченного им нового альманаха. Этот сборник, названный «Запомога», имел благотворительную цель: вырученные деньги распорядитель планировал отдать на борьбу с голодом 1891-1893 гг.

Как и предыдущий альманах, «Запомога» состояла из произведений как известных авторов (Дмитрия Марковича, Александра Кониского, Михаила Коцюбинского, Ивана Карпенко-Карого и др.), так и неизвестных широкой общественности талантливых писателей. Со сборником распорядитель опять легко прошел местную одесскую цензуру. Но потом свыше трех месяцев книжка пролежала в Главном управлении по делам печати. Столичные цензоры, даже не приняв во внимание благотворительное направление сборника, полностью его запретили. Не соглашаясь с таким решением, Комаров решил не дискутировать с цензорами и в этот раз послал жалобу сразу же министру внутренних дел, в которой объяснил суть своих претензий и отсутствие законных оснований для запрещения. Министр, разумеется, на письмо не ответил. Не желая разбираться в сущности вопроса, высокий чиновник «спустил» его «вниз» — в то же Главное управление по делам печати. По сути, он поручил цензорам самим себя проверить в вопросе объективных претензий относительно запрещения украинского сборника. 5 октября 1892 года Комаров получил ответ от Главного управления по делам печати, в котором говорилось о том, что его просьба признана... «не подлежащей удовлетворению».

Цензура опять «зарубила» альманах.

Обстоятельная работа над двумя подряд сборниками — упорядочение, вычитка и редактирование, переписка с авторами, поиск издательства и договоренность о реализации, которая продолжалась несколько лет, цензурой была сведена на нет. И это при том, что в обоих случаях, готовя сборники к печати, Комаров собственноручно прибегал к цензуре, чтобы «смягчить» содержание книжек. В частности, из «П’ятизлотника» М. Коцюбинского он исключил сцену взыскания налога. А, чтобы получить разрешение на печать «Разговора», как отмечает исследователь Владимир Герасименко, «весь материал, входивший в указанный альманах, чрезвычайно пристально, даже сурово фильтровался со стороны Одесского Общества. Собственно говоря, перед казенной цензурой была установлена своя — общественная»

Подтверждение активной самоцензуры можно найти в корреспонденции М. Комарова. Так, в переписке с Б. Гринченко он неоднократно признавался, что «причесывал» свой сборник «Розмова», чтобы его не запретила цензура. Как пример, Комаров сравнил свой будущий сборник со «Степью» и «Складкой», высоко их оценив. «Цензуре не к чему будет придраться, а в харьковской «Складке» и херсонской «Степи» были вещи даже очень острые, конечно, с точки зрения нынешней цензуры», — писал М. Комаров в марте 1889 года.

Получив дважды отказы, Комаров в итоге приходит к выводу о сознательном запрещении его сборников, несмотря на цензурные акты, которые их должны были бы разрешить. Книжки запрещали только из-за того, что они несут украинскость. «Невозможно допустить, чтобы из числа более 100 произведений, представляемых на рассмотрение чрезвычайной цензуры, не нашлось ни одного, удовлетворяющего требование цензуры», — подытоживает распорядитель.

Своими неутешительными наблюдениями относительно непростой ситуации с украинской книжкой в России М. Комаров поделился с читателями «Правды». В заметке «Вести из Одессы» он сообщал о запрещении литературно-этнографического сборника «Розмова» так: «Местная цензура, как мы слышали, долго держала сборник, в итоге не нашла в нем ничего противозаконного и послала в Петербург, в Главное управление по делам печати, которое, несмотря на разрешение местной цензуры, полностью запретило сборник, даром, что там были даже и такие вещи, которые уже напечатаны или раньше разрешены цензурой, например комедия Карпенка-Карого «Мартин Боруля»... редактор этого сборника подал жалобу, но на эту жалобу получил такой же ответ, как и редакторы одесских газет: «отклонить» или «отставить без наследствий» и это без каких-либо мотивов, как оно, конечно, водится согласно российской конституции».

Исследователи констатируют, что с общественно-исторического взгляда российскому правительству во второй половине XIX ст. удалось задержать естественное развитие украинской национально-культурной мысли и творчества по меньшей мере на три десятилетия. А упомянутый уже исследователь Герасименко приходит к такому выводу: «Своими жесткими запрещениями правительство ввело все украинское культурно-литературное развитие в рамки этнографического материала, чтобы таким образом и мысль, и язык не возвысились до значения солидного культурного фактора, который мог бы равняться по своему состоянию к тогдашним развитым культурам».

Только значительно позже после неудачных попыток Комарова издать литературные сборники в российском либерально-политическом журнале «Русская мысль» Николай Фабрикант откровенной статьей «Краткий очерк из истории отношений русских цензурних законов к украинской литературы» (1905. — Кн. 3) приоткрывает «завесу» непростых отношений российской цензуры и украинских книг и прессы.

«Украина была бы сравнительно счастливая, если бы цензурные законы применялись по отношению к ней хотя бы в такой степени, как к Великороссии, к Польше, Финляндии. Так как для Украины всегда издавались в России специальные цензурные законы, применявшиеся с драконовской жестокостью не в пример прочим народностям, — пише автор. — По присоединении Украины к Москве, последняя очень недружелюбно отнеслась к частным украинским типографиям, появившимся впервые в Киеве, Чернигове, — и вот последствием такого недоверия и подозрений послужило то, что в московском царстве впервые появилась цензура, главным образом для Украины».