Параметры для трагедии: человеческие и профессиональные

В потоке слов и эмоций вокруг исчезновения Георгия Гонгадзе к трагической сути случившегося слишком быстро добавились элементы какого-то противного фарса. Речь идет прежде всего не только о том, ЧТО именно говорили и делали те или иные люди, но и КАК, КОГДА и ДЛЯ ЧЕГО они это делали.

ЖУРНАЛИСТЫ

Отображение в СМИ ситуации с исчезновением Г. Гонгадзе можно расценивать как серьезный повод для того, чтобы задуматься над тем, как мы говорим о таких событиях.

Прежде всего, это можно назвать проблемой лексики: насколько журналист способен выдержать в этой ситуации верный тон и подобрать нужные слова для того, чтобы показать, что именно произошло. В таких случаях всегда есть опасность сорваться в истерику, ложный пафос. К примеру, так было совсем недавно в российской журналистике при обсуждении того, что произошло с «Курском» (от «это символ крушения России» до «мы почувствовали, что придонный холод Баренцева моря как будто дохнул всем нам в лицо»). Много эмоций и слишком мало попыток по возможности трезво взглянуть на происшедшее. Очень удачно это выразил Семен Файбисович в статье «Шок — это по-нашему»: «...У нас большие проблемы с языком, на котором было бы возможно говорить о таких вещах без пошлости, режущей ухо канцелярщины или фальши, или того, что то и дело смахивает на спекуляции разного рода: в общем, стало вполне очевидно, что у нас нет сложившихся, устоявшихся и общепринятых моральных, этических и эстетических (которые тоже необходимо иметь) параметров, позволяющих адекватно — цивилизованно и по-человечески — реагировать на человеческую и национальную трагедию».

Сказано как будто про случай с Георгием. Кто-то полуистерично пророчествует, что власть начала душить остатки свободы слова в Украине, кто-то авторитетно заявляет о том, что дело «точно политическое» и свидетельствует оно о «белоруссизации» политической жизни. Юлия Мостовая на пресс- конференции апеллирует к совести журналистов, призывая их писать об этом деле так, чтобы потом «не было стыдно за сделанное». Последнее, безусловно, правильно. Но, пожалуй, это все же не может быть четким критерием в ситуации с исчезновением Гонгадзе. Ведь можно показать на всю страну рыдающую мать Георгия и его жену Мирославу, сдерживающую на пресс-конференции слезы. Это правдивая реальность и за это не стыдно. Можно свести в одну линию факты: слежка за Георгием неизвестными в июле — статьи о Волкове (Суркисе — Медведчуке), в сентябре — исчезновение и представить версию мести за профессиональную деятельность как единственную и наиболее вероятную. За это тоже не стыдно, потому что еще никто не доказал, что это — неправда. Да мало ли как можно написать, чтобы не было стыдно.

Нам мой взгляд, главная проблема в другом: как написать так, чтобы люди поняли, что действительно произошло. Без истерик, без нагнетания страстей (версии есть, но ДОПОДЛИННО еще ничего не известно), без морализаторства и без ложного пафоса. Ведь ситуация действительно очень серьезная: пропал бесследно один из ведущих (многие считают его оппозиционным) журналистов страны, который достаточно хорошо известен и на Западе, правоохранительные органы почти три дня не делают никаких заявлений по поводу случившегося, давление на политических журналистов в той или иной форме в Украине присутствует и т.д. Проблема в том, как рассказать об этом своим зрителям, не сконструировав при этом «ложную действительность» типа «олигархи расправляются со всеми, кто их критикует» или «свободу слова уже удушили и в Интернете». Как сделать так, чтобы люди поверили, что бесследное исчезновение журналиста Гонгадзе, о котором многие в первый раз слышат, — это проблема не только семьи Георгия или его коллег-журналистов? Мирослава Гонгадзе правильно сказала: «Хорошо, что Георгий — журналист. И у него есть много друзей, которые звонят, теребят власти, что-то делают. Благодаря этому есть шансы, что мы сможем найти его. А если бы на его месте оказался простой человек?..» Поэтому критерий Лаврентия Малазонии: «Прежде всего пропал человек Георгий Гонгадзе, а уже потом пропал Георгий Гонгадзе — журналист» будет здесь, пожалуй, наиболее верным. В самом деле, это большой повод всем задуматься над тем, какое у нас государство, если в нем бесследно исчезают люди; о том, как государство защищает интересы и права всех без исключения своих граждан. И в том числе, журналистов.

ПОЛИТИКИ

Трудно было ожидать, что господа политики удержатся от того, чтобы не попытаться заработать на исчезновении Георгия политический капитал. Но некоторые из них попытались превратить человеческую трагедию в политический фарс. Одни использовали исчезновение Гонгадзе как «информационный повод» наброситься на власть и обвинить ее во всех тяжких. Например, лидер группы «Соборность» Анатолий Матвиенко расценил обыски в тех местах, где жил и работал журналист как «очередную демонстрацию надвигающейся диктатуры». Другие воспользовались этим случаем для того, чтобы лишний раз «засветиться». Третьи попытались представить себя лучшими друзьями журналистов. Конечно, реакция политиков не могла бы не проявиться — им бы этого, в конце концов, и не позволили сами же журналисты. Но и политикам нужно искать какие- то особенные слова. Ведь отличить настоящее беспокойство о судьбе пропавшего человека (и шире — о безопасности профессии журналиста в Украине) от собственной пиар-кампании все же можно.

Или вот еще ситуация с голосованием в ВР об отчете правоохранительных органов, расследующих исчезновение Георгия. Интересно, почему воздержались аж 168 народных избранников? Неужели им неинтересно узнать, что могут сказать компетентные органы об исчезновении журналиста? Видимо, неинтересно. Значит, еще и для них нужны слова, чтобы убедить их, что это действительно важно и необходимо.

ПРАВООХРАНИТЕЛИ

Георгий пропал вечером в субботу. Первые заявления со стороны тех, кто занимался расследованием его исчезновения, появились только во вторник. После журналистской пресс-конференции и требований рассказать о ходе расследования. Почему молчание было таким долгим?

Дальше — больше. Дело возбуждается по статье «умышленное убийство». Объяснение начальника ГУМВД в Киеве Юрия Смирнова, что формулировка принималась с учетом «неординарной личности журналиста и обстоятельств его исчезновения» выглядит не очень убедительным. «Его нет слишком долго, поэтому нужно проводить не розыскные, а следственные действия», — считает милиция. Интересно, всегда ли после исчезновения при сходных обстоятельствах людей на четвертые сутки перестают искать людей и начинают искать прежде всего их потенциальных убийц? И есть ли какие-то документальные подтверждения в пользу того, что произошло именно убийство? Скорее наоборот, есть звонок в грузинское посольство, правда анонимный, в котором утверждается, что в понедельник Георгий был еще жив. Тем более, что у милиции пока есть целых три версии происшедшего и все они отрабатываются. И, наконец, лексика: обследованы чердаки, подвалы и т.п. в поисках трупа. Не в поисках живого человека. Возможно, я не прав, но создается впечатление, что нас постепенно хотят приучить к мысли, что Георгия уже нет в живых.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Понятно, что в этой ситуации искать нужные слова нелегко. Но это нужно делать. Тем более, что это не какие- то особенные неизвестные слова, а те, которые все мы достаточно хорошо знаем. Если у нас нет тех сложившихся этических, моральных и эстетических параметров для таких ситуаций, то их надо создавать. Всем — журналистам, политикам, правоохранительным органам. За нас это никто не «сделает».