Лявон БАРЩЕВСКИЙ: «Около 60% населения хотели бы видеть Беларусь в составе Европы»

Расположенный в глубине просторного тенистого двора, минский ПЕН-клуб являет собой одно из тех редких мест в городе, где могут собираться опальные писатели и люди творческих профессий. Мы застали президента ПЕН-клуба, доктора наук Лявона Барщевского в возбужденном состоянии, поскольку ПЕН- клуб только что с очередным визитом посетили сотрудники правоохранительных органов. «Они сказали нам, что к ним поступил анонимный звонок, и кто-то утверждал, что мы собираемся незаконно организовать курсы на коммерческой основе». Вопрос: был ли этот звонок на самом деле? Неважно... Главное, у милиции был предлог, чтобы немедленно прибыть на место: осмотр помещения, проверка документов, паспортов... «Подобные вещи происходят постоянно, — объясняет Лявон Барщевский, — все организации подвергаются этому. За неимением юридически обоснованных претензий власти прибегают к давлению с целью задушить нас. То налоговая, то милиция... Мы уже привыкли». Лявон Барщевский сел в кресло. Его офис завален разбросанными предметами. Телефон звонит без умолку. Разговор начинается с упоминания о такой важной фигуре в белорусской литературе, как писатель Василь Быков, умерший год назад.

— Министр культуры обещал выделить нам средства на надгробный памятник для этого великого человека. Но не выполнил своего обещания. Это нисколько нас не удивило. Какое-то время мы боялись, как бы он не воспрепятствовал проведению панихиды. Быков принадлежал к тем людям, которые воспевали дух нации. Как и Владзимир Караткевич. Быков был бескомпромиссным человеком. У него были твердые позиции, что касается неприятия всех форм тоталитаризма. Он гуманист, а не националист. Однако он верил в белорусский язык и культуру, чем и был неугоден, поскольку власть ненавидит все белорусское.

— Существует ли на сегодняшний день понятие «белорус»?

— Лукашенко однажды дал свое определение белорусской нации. По его мнению, это значит «быть русским, но только лучше». Здесь он не прав. Мы не русские, у нас нет общих корней. Мы всегда были ближе к Западу, поскольку Беларусь входила в состав Литовского княжества. И, в отличие от России, религии там спокойно сосуществовали. Мы веротерпимы и терпеливы. Если можно было бы выделить одну национальную черту, то я бы сказал, что мы обладаем стремлением ассимилироваться с народами, проходившими через наши земли. Но, несмотря на то, что я знаю русский язык и разговариваю на нем, я никогда не скажу, что я русский. Вот уже десять лет, как я — белорус.

— Но быть сегодня белорусом означает выступать против государства?

— Это действительно так. Наше государство по совершенно иррациональным причинам борется с проявлениями национального характера. Глава президентской администрации по национальности башкир. Он говорит на русском, английском, немецком, но... не знает белорусского языка. Президент Лукашенко не любит Беларусь. Его личная охрана состоит из чеченцев. У него есть даже специальный комплекс. Кроме того, он находится под влиянием московских кланов. Глава КГБ у нас русский. Лукашенко — парадоксальный президент, он не любит свою страну.

— А Европа?

— Мы удаляемся от нее. Мы создали здесь лицей с преподаванием на белорусском языке на основе французских обучающих программ. Но очень сложно поддерживать его функционирование из-за давления власти, которая стремится все русифицировать. В области образования мы все больше и больше возвращаемся к административным стандартам. Нужно будет все переделывать. А мы теряем время, что поистине жаль.

— А элита смотрит в сторону Европы?

— В 90-х годах культурная элита не могла определиться между Россией и Европой. Но с той поры, как Россия выбрала лагерь Лукашенко, элита развернулась к Европе и европейским ценностям. Согласно данным многочисленных опросов, около 60% населения хотело бы интегрироваться в Европу. Двести тысяч белорусов проживают в Польше, чуть больше в Литве. Одной ногой мы уже в Европе. Единственное, что нам не хватает для того, чтобы войти в этот мир, это — изменение границ.

— И, конечно же, сменить власть?

— Точно. В нашей стране власть блокирует все. Возьмем, к примеру, государственное телевидение. Оно занимается антиевропейской агитацией. Оно ведет настоящую пропагандистскую войну. Люди в растерянности. Они знают Европу. Они бывают там даже чаще, чем в России и испытывают к ней симпатию. Но легче осознать, каково наше место в Европе, чем сменить правительство. После расширения Евросоюза стало тяжелее попасть в соседние с Беларусью страны.

— Пространство ограничивается, не так ли?

— Люди разочарованы. Границы закрылись. Но остается надеяться, что граница Европы не всегда будет пролегать в Вильнюсе. Россия не хотела развала СССР, однако он произошел. Европа переоценивает роль Кремля, а российские политики не раз обжигались из-за своих империалистических взглядов. Если бы сегодня народ имел возможность выбирать, он выбрал бы Европу, но люди сбиты с толку пропагандой.

— Прежде чем говорить о вступлении в Евросоюз, все- таки нужно возродить понятие белорусской нации, как вы считаете?

— Конечно. Нет никакой разницы между представителем белорусской и литовской наций, но в нашей стране культурная элита слабее. Литовская культура сохранилась, а белорусская — нет. Отчасти это наша вина. Вот, например, несколько дней назад была организована первая манифестация белорусской оппозиции. Вы знаете, по какому поводу? Чтобы защитить старый театр, который хотели разрушить наши же чиновники. В Литве, напротив, чиновники всегда стремились защитить город. До 1956 года высокопоставленными государственными служащими в Минске были не белорусы, а русские. После 1956 там было несколько белорусов, но все они были верными подданными Москвы, которые слушались Хрущева с полуслова. Во время своего визита в Минск, он заявил: «Чем быстрее вы откажетесь от своего языка, тем быстрее вы станете коммунистами».

— Сегодня Литва является частью Европы, а Беларусь — нет. Как вы думаете, почему?

— Нам не хватает двадцати лет. С 1919 по 1938 Литва была независимым государством, и это был очень серьезный опыт. В 1918 году 3% литовцев говорили на родном языке, тогда как четверть населения говорила на белорусском. У нас не было этих двадцати лет, необходимых для возрождения языка и национального характера. У нас есть все предпосылки для этого, но их очень тяжело использовать. Здесь преподают бывшие комсомольцы, бывшие коммунисты, бывшие выходцы из силовых структур. А я, например, не могу найти работу в университете. Чтобы как-то жить, я занимаюсь переводами и составлением словарей...

— Вас не приводит это в отчаяние?

— По сравнению с 30-ми годами кое-какие сдвиги все-таки произошли...