Новая эпоха
После избрания Обамы в прошлый вторник у Соединенных Штатов появились гигантские возможности для перестройки — не только своей социально-экономической модели, но и отношений с внешним миром. Именно в этой способности к обновлению — источник величия Америки. Главная задача избранного президента — не просто воспользоваться существенным сдвигом в расстановке политических сил, но и заново сформулировать идеи, за которые стоит Америка — как это сделали Франклин Рузвельт в 1932 г. и Рональд Рейган в 1980 г.
Более того, эта задача приобретает крайнюю актуальность в связи с явной несостоятельностью многих идей периода, непосредственно предшествовавшего нынешнему, а именно рейгановской эпохи. «Рейгановская революция» поначалу представляла собой важное и в целом позитивное явление. 1980 г. стал началом неуклонного усиления потенциала и влияния современных государств — самого значительного со времен Великой депрессии, чьим экстремальным порождением была еще существовавшая в те времена система коммунистических государств. Однако и в развитых демократических странах чрезмерное государственное регулирование и раздутый госсектор тормозили рост и создавали стагфляцию. После глубокой рецессии начала 80-х США и мировая экономика в целом пережили потрясающий тридцатилетний период практически непрерывного роста — но теперь он закончился.
Сегодня необходимо пересмотреть или полностью отбросить три ключевые «рейганистские» идеи: только тогда Соединенные Штаты смогут выбраться из нынешнего кризиса и восстановить свою репутацию в новых условиях. Во-первых, речь идет о дерегулировании и в целом о роли государства в экономике. Причины краха Уолл-стрит и надвигающейся серьезной рецессии неразрывно связаны с моделью «рейганомики»: с тем, что государство допустило возникновение гигантского, совершенно не регулируемого теневого финансового сектора, полагая, что он будет сам корректировать свою деятельность. Опасность, связанная с либерализацией финансового рынка, проявлялась уже не раз — особенно в ходе азиатского экономического кризиса 1997–1998 гг. и коллапса банковской системы Швеции в начале 90-х, но эти тревожные сигналы остались без внимания: никто не мог представить себе, что подобное случится и в Соединенных Штатах. Свою долю вины здесь несут и демократы — и не только из-за их поддержки безудержного кредитования фирмами Fannie Mae и Freddie Mac, но и потому, что министры финансов в администрации Клинтона навязали либерализацию финансового рынка развивающимся странам. Нынешний кризис, конечно, обусловлен рядом причин, в том числе притоком в нашу страну с 2002 г. более пяти триллионов долларов избыточных накоплений из Китая и других стран Азии, но важнейшую роль в конечном итоге сыграло и представление о том, что магистральный путь развития — это неуклонное дерегулирование экономики. Шутка рейгановских времен: «Привет, я из правительства и я хочу вам помочь», — сегодня, в свете героических попыток ФРС и минфина удержать экономику у края пропасти, уже не кажется такой забавной.
Главное при пересмотре модели — не перегнуть палку теперь уже в сторону регулирования. Финансовый сектор сильно отличается от других отраслей экономики тем, что его крах оборачивается гигантскими издержками для всех остальных — именно поэтому в сентябре Конгрессу пришлось одобрить пакет финансовой помощи банковским учреждениям на 700 миллиардов долларов. Однако дерегулирование рынка труда, напротив, дало весьма позитивные результаты в плане снижения уровня безработицы и создания возможностей для быстрой адаптации к меняющимся условиям. Распределение доходов в Америке приобрело чрезмерный перекос в пользу богатых, но не следует решать эту проблему за счет возврата к прежней ситуации, когда на рынке труда доминировали профсоюзы.
Вторая основополагающая идея «рейганизма», нуждающаяся в переосмыслении, связана с налогообложением и государственными расходами — т.е. финансовой политикой. Рейган ввел в оборот тезис о том, что сокращение налогов не приводит к снижению государственных доходов, поскольку любое налогообложение душит экономический рост. Он же всячески распространял и другую идею: увеличивать бюджетные расходы, за исключением оборонных, — значит бросать деньги на ветер. И хотя при определенном уровне налогообложения этот тезис справедлив, сокращение налогов, проведенное в 80-х и в начале XXI века, на деле способствовало лишь увеличению бюджетного дефицита и еще большей диспропорции распределения доходов в пользу богачей. Последствия этого дефицита, однако, много лет маскировались тем, что другие государства предпочитали держать свои постоянно растущие валютные резервы в долларах: это оттягивало «час расплаты», но в то же время гарантировало: когда бюджетный кризис все же произойдет, он будет крайне жестоким.
Из-за такого отношения к налогообложению и расходам американская политическая система утратила способность во-первых, бороться с надвигающимся тяжелейшим кризисом в сфере соцобеспечения и медицинского страхования, во-вторых — ограничивать энергопотребление. Самое лучшее, что мы могли бы сделать в этой сфере за последние двадцать пять лет, — это ввести жесткий налог на углеводородное топливо в периоды, когда его цены относительно невысоки. Но ни у одного политика не хватило смелости это осуществить. Конечно, пока мы не выйдем из нынешней рецессии, говорить о повышении налогов не приходится, но рано или поздно Америке придется научиться жить по средствам.
Рейганизм во многом усилил представление о том, что у Америки — «особый путь». США — единственная из развитых демократических стран, где предлагаемое (в частности, Обамой) небольшое усиление прогрессивного характера подоходного налога подвергается нападкам как «социалистический» шаг, а идею о единой системе обязательного медицинского страхования — подобно той, что уже действует у нас в сфере автострахования — называют «социализацией медицины».
Третья идея рейгановской эпохи, которую необходимо пересмотреть, относится к внешней политике и методам американского влияния. Внешнеполитический курс Рейгана основывался на значительном наращивании обычных вооружений и усилении «нравственной четкости» в идеологической борьбе между демократическими государствами и диктаторскими режимами. Для того времени это был правильный подход, к тому же Рейгану необычайно повезло: вскоре после завершения его «вахты» советская империя неожиданно развалилась — причем мирным путем.
До сегодняшнего дня многие консерваторы утверждают, что СССР рухнул благодаря рейгановской жесткой линии, устанавливая причинно-следственную связь, которая в лучшем случае существовала лишь отчасти. Неоконсерваторы особенно надеялись, что такой же последовательный сценарий — подавляющее военное превосходство Америки, обеспечивающее крах всех ее врагов, — можно повторить и в других регионах мира. Величайшая трагедия Джорджа У. Буша заключается в том, что после 11 сентября он дал себя убедить: применив военную силу на Ближнем Востоке, он станет новым Черчиллем, борющимся против Гитлера, или Рейганом, сокрушающим Берлинскую стену. Он чрезвычайно переоценил опасность, с которой столкнулись Соединенные Штаты, и в результате предпринял шаги, которые усугубили все подлинные угрозы, связанные с распространением ядерного оружия и терроризмом. В процессе чего он также подорвал моральный авторитет Америки — а ведь он в конечном итоге представляет собой один из самых надежных источников нашего влияния.
Мало того: современный американский консерватизм построен на «ершистом» отстаивании нашего суверенитета и недоверии к международным институтам. Только страна, считающая себя гегемоном, может проводить такой курс, рассчитывая на успех. Но эта гегемония всегда была иллюзорной — достаточно вспомнить о нашей неспособности «замирить» Афганистан без помощи союзников, — а в сферах, не связанных с безопасностью, подобные представления попросту абсурдны. Мы создали глобализованный мир, порождающий большой спрос на глобальные «общественные товары» — координация макроэкономической политики, безопасность, решение проблемы «несостоятельных государств», высокие стандарты здравоохранения, предотвращение эпидемий, сокращение выбросов углекислоты в атмосферу и т.п. Однако вместо того, чтобы создавать институты, призванные решать эти проблемы, США активно подрыают существующие международные структуры ради собственных краткосрочных внешнеполитических задач. Это проявляется по всем направлениям — от выхода из Договора по ПРО и ядерной сделки с Индией, до обструкционистской позиции по проблеме глобального потепления.
Один из важных вопросов, остающихся пока без ответа, звучит так: означает ли результат ноябрьских выборов изменение политических предпочтений американского электората, которое, как в 1932 или 1980 г., приведет к долгосрочному идеологическому сдвигу? Консервативные деятели вроде Карла Роува утверждают, что американское общество остается «правоцентристским», указывая на то, что 46% избирателей все же проголосовали за Джона Маккейна.
Станет ли такое изменение реальностью? Это зависит как минимум от трех факторов. Первый — глубина надвигающейся рецессии. Если (что представляется весьма вероятным) она по масштабам не уступит спаду, начавшемуся в 1981 г., американцы по-прежнему будут сосредоточиваться на экономических вопросах, и «момента истины» придется ждать долго.
Во-вторых, в первые месяцы после вступления в должность Обама должен продемонстрировать способность эффективно бороться с экономическим кризисом и проводить внешнюю политику: ему необходимо избежать затяжного переходного периода и предпринять «сильные» шаги, способные восстановить уверенность внутри страны и за рубежом. Необычайное искусство, с которым он провел избирательную кампанию, позволяет предположить, что новая администрация с самого начала будет действовать эффективно (и что общественная деятельность на «низовом» уровне — не такая уж плохая школа для будущего президента). Впрочем, поживем — увидим.
Третий фактор связан со способностью Обамы четко сформулировать общие идеи, которые должны определять характер новой эпохи и смогут в будущем служить точками отсчета, не вызывающими возражений. Администрации Клинтона это не удалось: она попросту взяла на вооружение основные идеи рейганизма, лишь немного сдвинув политический курс влево. Через пятьдесят лет никто уже не вспомнит об «эпохе Клинтона» — но если новый президент сможет дать четкое определение принципов, за которые стоят Соединенные Штаты во внутренней и внешней политике, историки, возможно, будут говорить о том, что на смену «эпохе Рейгана» пришла «эпоха Обамы». В сфере идей ставки уже несколько десятков лет не были так высоки. Поэтому-то мы живем в столь тревожное, но и вдохновляющее время.
