Лекарство от эйфории

Об оранжевой революции уже очень много сказано, написано и даже спето. Сначала — радостно-возвышенного, позже — взвешенно-самокритичного. Сегодня, когда участники мирных акций протеста на майданах страны могут считать себя победителями, как никогда актуальным становится именно второй подход к оценке недавних событий, а также — к сценариям жизни с новой властью. Наше сегодняшнее интервью с известным философом и социологом, давним автором и экспертом «Дня», заместителем директора Института социологии НАН Украины Евгением ГОЛОВАХОЙ получилось не совсем праздничным. Именно трезвые оценки, считает ученый, могут помочь украинцам избежать и «головокружения от успехов», и позже — горького «похмелья».

ЛЮБОВЬ С ОТКРЫТЫМ ФИНАЛОМ

— Оранжевая революция — что это было?

— Есть два пути развития общества. Один из них — эволюционный. Он требует долгого и мучительного перехода из средневекового состояния в состояние более высокого уровня развития (пример — скандинавские государства). И есть другой путь — революционный. Этим путем — путем радикальной смены системы власти — шла к современному состоянию Франция. В этом смысле украинскую оранжевую революцию собственно революцией можно называть очень условно. Потому что революция всегда затрагивает институциональные основы общества. Революцией, скорее, были события 1991 года, когда мы принципиально изменили идеологию, экономику и вообще всю систему власти от однопартийной к многопартийной. То, что произошло сейчас, — это не столько революция, сколько восстание. Потому что я глубоко убежден: изменения институциональных основ общества не будет.

Это определенная форма протеста существенной части нашего населения против 15 лет болезненных и тяжелых трансформаций. Весь негативный опыт сконцентрировался в разочарованиях и непринятии той системы правления, которая, как считают люди, к ним привела. И у общества для этого есть достаточно оснований, потому что в любой системе, подобной нашей, власть не может вызывать глубокой симпатии. Другое дело — что этот протест обрел достаточно экспрессивные формы и затронул действительно значительные массы. Я тоже впечатлен этими событиями. Не могу сказать, что как для социолога они были для меня очень неожиданными. Хотя, может быть, я не ожидал такого масштаба, такого энтузиазма. Поэтому я бы сказал так: это событие глубоко эмоциональное, это действительно форма выражения массового ненасильственного протеста (насильственный протест просто неприемлем для наших людей). Сам по себе феномен оранжевой революции очень важен — до сих пор в Украине не наблюдалось подобных явлений.

— Каковы, на ваш взгляд, возможные последствия этих событий — для элит, общества, Украины в целом?

— Это приведет к изменению правящей элиты, к смене власти. Но я думаю, что когда власть приходит таким путем — предварительного массового выражения недовольства предыдущей — она становится средоточием больших надежд. Людям надоело жить в условиях массовых разочарований. Мы видели, что баланса надежд и разочарований в течение этих 15 лет не было. Преобладали разочарования. И пять лет экономического роста еще не смогли таким образом изменить умонастроения людей, чтобы у них возобладали надежды. Смена же власти приведет к большому всплеску надежд. А большие надежды — это большие разочарования впоследствии. Медленно формирующиеся маленькие надежды значительно более устойчивы, большие и внезапно возникшие надежды могут породить очень большие разочарования, причем даже большие, чем те, что были связаны с минувшей властью, к которой уже привыкли как к неизбежному злу. То есть впечатления от оранжевых событий могут быть достаточно яркими, как от любви. Вопрос в том, чем эта любовь закончится: счастливым браком или трагическим суицидом.

ПОСТВЫБОРНАЯ ТРАВМА

— На одном из «круглых столов» в нашей редакции вы говорили, что, согласно одному из законов социальной психологии, лидером в группе (политической или любой другой) становится тот, кто является наилучшим и наиболее активным выразителем усредненного интереса этой группы. Как с этой точки зрения можно охарактеризовать электораты обоих кандидатов? В чем их усредненный интерес?

— Я не отношу себя к большим поклонникам революций и восстаний. Я по своей природе и пониманию общественных процессов — эволюционист. И считаю, что для Украины сегодняшняя ситуация размежевания людей по определенным цветовым предпочтениям — трудная и критическая. Так получилось, что у нас оба кандидата представляли определенный тип регионального лидера. Вячеслав Чорновил в свое время был больше лидером Западной Украины, и в этом смысле он не имел шансов, когда противостоял на выборах Леониду Кравчуку. А тогда все говорили, что кто победит в Центральной Украине, тот и будет президентом. Ющенко оказался тем типом украинского политика, который соответствует представлению о лидере жителей Центральной Украины. Янукович же в большей степени отражает настроения регионов, географически и исторически расположенных ближе к России. И не случайно всплеск его активности был связан с апелляцией к тому, что мы будем иметь более тесные связи с Россией. И, хотя Центр Украины, да и Запад, как мне кажется, тоже не имеют ничего против контактов с Россией, тем не менее, этот призыв был обращен только к восточному электорату. Янукович не мог отразить представление об идеальном лидере в Центральной Украине. Поэтому у него было не так уж много шансов победить.

Выдвижение Януковича с каких- то прагматических позиций, возможно, было правильным. За ним стоит огромный и очень влиятельный регион, интересы людей, которые связаны с промышленной зоной (отсюда и капиталы). Но выборы не подчиняются только прагматической интенции. Для выборов очень важно, чтобы кандидат все- таки был воспринят избирателями как «свой». Ющенко с его постоянной неопределенностью позиции, с психотипом человека Центральной Украины оказался более успешным проектом. Не в силу того, что он ярый оппозиционер. Его лозунги вроде «бандиты будут сидеть в тюрьмах» — чисто предвыборные. Но психотип его украинцам очень близок. Он ведь нравился людям: и когда был при власти — премьер-министром, и еще раньше — главой Нацбанка. Несмотря на то, что в бытность премьером он называл оппозиционеров фашистами. Подобная гибкость взглядов тоже отражает этот, столь милый сердцу украинцев Запада и Центра, психотип. Конечно, такой гибкости эти избиратели в Януковиче увидеть не могут: он им скорее представляется как некая тяжелая сила, скрытая угроза.

Проект «Янукович» был неудачным с самого начала еще и в связи с его криминальным прошлым. Это не означает, что человек с судимостями должен быть дискриминирован и не может быть президентом. Иначе мы пойдем по пути дискриминации по любому признаку. В 1989 году мэр города Вашингтона Мэрион Барри попал за решетку за употребление наркотиков, что не помешало ему через четыре года снова баллотироваться на прежнее место, которое он занял в результате убедительной победы над соперниками. Поэтому говорить о том, что такого рода прецедентов нет в мире — это тоже лицемерие. Другой вопрос — что для очень большой части людей подобный факт в биографии кандидата воспринимается как нечто совершенно неприемлемое. И в этом смысле даже если экономические и политические интересы части избирателей совпадали с тем, что представляют Янукович и его команда, они все равно не могли за него проголосовать. То есть этот фактор (криминального прошлого) исказил реальное волеизъявление людей. И сейчас мы не имеем настоящей картины политических, экономических и геополитических размежеваний электората.

— А что вы можете сказать о сегодняшних настроениях среди избирателей Януковича? Ведь они оказались в очень тяжелой ситуации. Сначала им объявили, что их кандидат выиграл, потом Майдан продемонстрировал огромную поддержку Ющенко, а в итоге — повторные выборы и проигрыш.

— Этот феномен можно рассматривать с точки зрения очень модной сейчас категории, которую ввел нынешний президент Международной социологической ассоциации Петер Штомка — «социальная травма». Можно сказать, что электорат Януковича пережил серьезную травму. И переживет еще более серьезную. Причем пережили ее и те сторонники Януковича, которые живут в регионах, где подобная поддержка большинству кажется неприемлемой. В частности, в Киеве. Здесь сказать открыто, что ты голосовал за Януковича, — равносильно гражданскому подвигу. Причем большему подвигу, чем выйти с оранжевой повязкой на Майдан, где тебя тепло примут. Впервые в Украине возникла ситуация, когда голосование за кого бы то ни было является признаком твоей моральности, порядочности, честности и т.д. Это очень своеобразная и травматичная ситуация.

Что же касается регионов, где большинство голосовало за Януковича, то у них будет своя травма, связанная с тем, что они будут считать, что у них просто украли победу. То есть значительная часть общества будет жить в психологическом дискомфорте еще очень долго. И это травма, которую придется переживать стране в целом.

А вообще я считаю, что оба кандидата были неудачными для Украины. Потому что один как-то очень сильно не нравится большей части страны, а другой уж очень сильно нравится. Я же сторонник того, чтобы нравились не люди, а их планы и программы. Украина является сейчас многоклановой страной. И благодаря этому у нас существует определенный политический плюрализм, непредсказуемость результатов выборов и реальная оппозиция, с которой нужно считаться. Последнее — это достижение Украины по сравнению с ее соседями по постсоветскому пространству. И оно стало возможным только благодаря тому, что Украина развивалась от социалистической экономики через многоклановость. Мы знаем очень много примеров одноклановости, где президент является руководителем одного клана: среднеазиатские страны, Грузия при Шеварнадзе, — вследствие чего страна оказывается лишенной реальной политической жизни и перспективы развития. Есть другой пример — Россия, которая от многоклановой эволюционировала к одноклановой: уж очень понравился россиянам Владимир Владимирович Путин. И у меня есть серьезное опасение, что, когда в другой стране очень сильно понравится населению какой-то лидер, то эта страна из многоклановой и подающей хоть какие-то надежды, может эволюционировать в одноклановую, тем самым вообще утратив способность эволюционировать. Вот почему меня не прельщают ни ненависть, ни чрезмерная любовь. Потому что все-таки в социально-политической и экономической жизни эмоции должны быть вторичными. Главное — это рацио. Пока же, по моим наблюдениям, преобладают эмоции.

ЦЕНА ЗА СМЕНУ ВЛАСТИ

— Как вы оцениваете роль России в этих выборах? И их последствия для нее?

— Конечно, Россия, как и Запад, могла не столь очевидно демонстрировать поддержку «своего» кандидата. А теперь, естественно, все шишки будут доставаться России, потому что она проиграла в этом состязании. А победителей — не судят. Слова Запада о том, что нам все равно, кто выиграет, лишь бы честно, — это, на мой взгляд, всего лишь хорошая тактика. России не хватило вкуса точно так же поддерживать своего кандидата, но не называть его по имени.

На этих выборах произошел не только региональный раздел симпатий украинцев, но и геополитический. Был кандидат, за которым стоит весь цивилизованный мир. И был кандидат, за которым стоит Россия. Таким образом победа Ющенко, по сути, означает поражение части мира. Кто в этом заинтересован? Меньше всего — сама Украина. Потому что победивший кандидат должен иметь хорошие отношения с соседями с обеих сторон. Вместе с тем, времена геополитического лавирования для Украины закончены. Теперь с нее будет двойной спрос. Дело в том, что когда мы пойдем в Европу и скажем, мол, мы же вместе с вами добивались этой победы, Европа скажет: «Да нет, мы ничего такого не имели в виду, мы хотели только честных выборов». С Россией тоже не все так просто, мы вполне можем получить экономический кризис. Мы и так вследствие всех этих событий получим некоторый экономический спад по сравнению с тем, что могли бы иметь. Но, может, это нормальная цена за смену власти. Может быть, приход новой власти и стоит нескольких процентов ВВП. Ведь новая власть — это и новый стимул для развития страны, новые идеи, толчок к институциональным переменам.

Ярые сторонники Ющенко, наверное, рисуют себе такую модель: мы изменим общество, изгоним всех коррупционеров, прекратим воровать, сделаем нормальную экономику, власть будет служить народу, а не своему карману, Украина, наконец, приобретет национальную гордость, народ объединится, мы перестанем лавировать и каждому будем показывать свою принципиальную позицию, нас признает весь мир, и в результате этого у нас в ближайшие годы произойдет бурный внутри- и внешнеполитический расцвет. С моей точки зрения, это утопизм. Во-первых, потому что никто не перестанет воровать только потому, что люди один раз выразили протест против того, что у них украли голоса. Если мне кто-то объяснит, почему эта власть не сможет делать то, что делала предыдущая, и почему чиновники Ющенко будут другими, нежели чиновники Кучмы, я, может быть, соглашусь с данным мнением. Пока что все апеллируют к морали. Конечно, мораль — прекрасный регулятор поведения людей, но вся история человечества свидетельствует, что для того, чтобы эта мораль сформировалась, необходимы очень долгие подготовительные социальные процедуры. Я их пока не вижу. Как не вижу и того гражданского общества, которое, по мнению многих, сформировалось на Майдане.

— Реален ли экспорт оранжевой революции в Россию или Беларусь?

— Все зависит от ситуации в тех странах. Здесь нужно понимать, кто подгоняет историю. Историю во многом подгоняет мелкий и средний бизнес. Так было в Сербии, в Грузии, так было и у нас. Все восхищались фактами, согласно которым люди на дорогих иномарках подвозили на Майдан еду, чай, одежду. В таких странах, как Украина, Россия, Грузия очень легко вести большой бизнес. Достаточно было иметь исходный капитал (политический, связи или просто наглость), чтобы трансформировать его в большие капиталы. А там, договорившись с властью, иметь достаточно благоприятные возможности для развития большого бизнеса. А вот средний и мелкий бизнес — наиболее уязвим в наших странах. Ему нужно откупиться от всех источников давления, которых в постсоветском государстве слишком много. И если бы Ющенко удалось воплотить в жизнь свое обещание сделать бизнес независимым от пожарных, налоговиков и других, — это было бы огромным его достижением.

— А что делать Ющенко с недовольным Востоком?

— Персидская империя, которая одно время была очень успешной, придерживалась принципа: обязательно учитывать традиции и обычаи порабощенных народов. Я, конечно, не рассматриваю Восток как порабощенный регион, но сам принцип правильный. Если где- то тебя рассматривают как победителя, то прежде всего, если ты не хочешь, чтобы там был бунт и реальное сопротивление, ты должен считаться с традициями, которые там есть, и никогда ничего не навязывать. Под традициями в первую очередь следует понимать менталитет, психологию этих граждан. Самое главное — это не наступить сразу на больное место. Кадровые решения должны быть решительными, но идеологические — мягкими. Если будет наоборот — именно тогда может начаться настоящая революция. Ведь иногда революция не начинается из-за самых жизненно важных вещей. И вдруг какой-нибудь пустяк, затрагивающий какой-то уголок национального или религиозного достоинства, — и народ восстает.

ВЕРНУТЬСЯ С ПЕРЕДОВОЙ

— Что произошло с социологией на этих выборах? Институт социологии, одним из руководителей которого вы являетесь, как-то остался в стороне от всех этих скандалов с рейтингами и экзит-полами. В то же время, на одном из «круглых столов» в редакции «Дня» вы говорили о том, что в подобных ситуациях, когда идет политическая игра с большими ставками, регулятивным механизмом социологического сообщества должны стать моральные авторитеты в этой среде. Где эти авторитеты? Где их оценки?

— У нас недавно состоялся ученый совет, на котором мы приняли решение после выборов обсудить эту очень непростую ситуацию. До этого я на всех этапах был против вовлечения Института социологии НАНУ как академического учреждения в этот спор и в подобные исследования. Другое дело, что в этом процессе участвовали наши коллеги, поскольку они так или иначе вовлечены в деятельность ряда коммерческих социологических структур.

Сотрудники нашего института проводили аудит всех экзит-полов, и уже после первого тура были выявлены организационные ошибки, которые бывают во всех исследованиях. Но тут еще отчасти что-то произошло не только с социологией, но и с обществом. Наше общество уже 15 лет жило без размежевания на «красных» и «белых», без жесткой линии противостояния. И никогда предвыборные опросы не принимали для людей фатального значения. А в данном случае социологи оказались на передовой. Их погнали в атаку первыми. А каждый ведь во время атаки ведет себя по-разному. Кроме того, такая атакующая функция не свойственна науке. И вот когда социологи вернутся с передовой — со своими результатами, массивами данных — мы это все серьезно обсудим и сделаем выводы. Для того, чтобы говорить о возможной ангажированности того или другого центра, нужно сначала исключить все факторы, которые могли повлиять на результат. Вплоть до того, что признать: в условиях такого жесткого противостояния в принципе проводить экзит-пол было нецелесообразно. Возможно, тот успешный опыт, который был на предыдущих выборах, расслабил социологов, и они не учли ни накала страстей, ни сложной региональной ситуации. А ведь любой инструмент в определенных условиях может давать сбои. Социологический инструмент измерения, которым является экзит-пол, тоже рассчитан на определенный диапазон условий, в котором он дает более-менее точную оценку. А если эти условия зашкаливают, то и оценка становится непредсказуемой.

То есть сейчас я допускаю влияние трех факторов на результаты отдельных экзит-полов: это самонадеянность, о которой я сказал выше; методические и организационные ошибки и ангажированность. Какова доля вклада каждого из этих трех факторов в то, что получились такие результаты, я пока не готов сказать.