О чем по ночам пел сверчок?

«Блаженный человек,
который переносит искушения,
ведь, подвергнувшись  испытаниям,
он получит венец жизни, который обещал Господь
тем, кто любит Его»

Соборное послание Святого Апостола Якова. 1;12

Нужно же так искусно «уладить» этот небольшой оркестр литературных героев во главе с почти столетним Яковом Мехом, вытворить каждому из них такие сюжетные ходы, благодаря которым они смогли провести без сбоев свои сольные партии и предоставить произведению эпично-величественное звучание!

Владимир Лис искусно отстранился как рассказчик от этого романного действа — «передал» функции дирижера этой полифонии своему герою, «завязав» на его судьбе самые драматичные события двадцатого века.

Автор «Століття Якова» так панорамно развернул сюжет, с таким творческим рвением «прогнал» своего героя сквозь строй исторических шпицрутенов-испытаний, что поневоле закрадывается еретическая мысль: не слишком ли пышно раскрылилась фантазия романиста? Да нет, многое из того, что влилось в драматичную судьбу полищука Якова Меха, «вычитано» из рассказов деда Владимира Лиса по фамилии Кусько, который из последних сил оберегал от снесения советской властью свой хутор Кусим. Его судьба, судьба этого упрямого и хитрого хуторянина, который никак не хотел переселяться в село и вступать в колхоз, перекликается не только с судьбой литературного героя, но и с судьбами тысяч и тысяч полищуков.

Вот и «поселил» Владимир Лис этого живучего, хотя и скрипящего от старости, укорененного в древнюю волынскую землю дуба-затворника на дедовом хуторе близ села Згораны, откуда родом и сам драматург, прозаик, журналист, народный предсказатель погоды, и осчастливил нас горькой и искренней исповедью об этом окаянном времени, что так неистово завихрило его судьбу.

В ночной тишине, «страшній тиші тиш» одинокий полищук Яков Мех пытается отгадать, о чем поет ему этот «запізнілий гість, неспальник якийсь осінній». Он знает, что сверчок неслучайно так громко свистит — он обращается к такому же затворнику, в роду которого были такие же неутомимые шутники, напевные и говорливые и имели прозвище Цвиркуны. Не отпускают старого Якова воспоминания, растянутые на целое столетие. Они тревожат душу, мучают память, которая высвобождает из забвения все, что видел и пережил, что отлюбил и отстрадал, что приобрел и потерял и от чего не может отказаться-забыть...

Владимир Лис психологически тонко ткет этот свиток столетней судьбы Волыни, персонифицированной в судьбе обычного сельского человека, которого покатила история ухабистыми дорогами так безумно и безжалостно, что и самому Якову невмоготу понять, объяснить, почему именно так, а не иначе он должен делать, как ему удавалось выжить в невероятно сложных обстоятельствах, не пропасть в аду Второй мировой...

Этот образ простой, земной, обычный и вместе с тем символический, ведь писатель «положил» на его судьбу едва ли не весь груз бед и испытаний, которые выпали на волынский люд в двадцатом веке.

«Серед страшної кривавиці стоїть він, простий, тико й того, що трохи грамотний поліщук Яків Мех, по-вуличному Цвіркун. Стоїть альбо рухається то в їден бік, то в другий. Його переставляють, мов пішака на якій дошці незбагненої гри чи, гірше того — здмухують, мов мураху, що от-от можуть роздушити. Він сам рушає посеред тої смертельної крутаниці, намагаючись вижити і втекти. Втекти і вижити».

И он вспоминает, словно посылает белый луч света сквозь мрак многочисленных лет, чтобы сладко встревожить воспоминанием душу — возродить в памяти то счастливые мгновения любви и родительского утешения детьми, то вернуть из небытия ужасные муки раскаяния за содеянные грехи, даже смертоубийства.

Яков Мех смело, ведь трудно в памяти листать горькие страницы боли и семейной трагедии, погружается воспоминаниями, воображением в жестокую канитель катаклизмов двадцатого века, где его жизнь, словно перо по ветру, летит в водоворот страданий, и только надежда на Бога, на то, что посчастливится выжить, держит его на тоненькой паутине веры.

Неслучайно волынский Яков вспоминает своего духовного патрона — библейского апостола Якова.

Верил Яков, что его спасет ангел-апостол Яков, потому что приходил он к нему во сне, говорил, что его послал сам Иисус, «аби, коли тебе у вогонь кидатимуть, піти в піч замість тебе». Поэтому иногда ему казалось, что апостол Яков вместе с ним везет тачку с рудой. И тогда становилось легче на душе, страх отступал, появлялась надежда на спасение.

Благодаря этой вере Яков Мех перешел-пережил тогдашние Содом и Гоморру, выжил и тогда, когда он, рядовой уже советской армии, идет на верную смерть — за водой ради спасения изнемогающих от жажды солдат. «Жодного разу не стрілили по ньому. Побачили, як хрестився, хрестика побачили? Чи Господь слова його почув?».

Без веры он бы сгинул либо в красной огневой пасти доменной печи — туда бросали еще живыми обессиленных, больных, неспособных везти тачку с рудой пленных, либо взлетел в воздух на минном поле, на которое гнали безоружных, так называемых необмундированных украинцев, преимущественно западников, чтобы их телами расчистить путь для наступления танков и пехоты. А неподалеку, сразу же за теми смертниками, которые с ошалевшими от страха и отчаяния глазами бежали по уже покрытому труппами полю, залегли заградотрядовцы. «Стріляли по своїх — чітко, без жалю». Тела солдат взлетали над черными брызгами земли, над красными фонтанами крови и отчаянными, дикими криками и разорванными кусками падали на землю.

Иссеченный осколками мины солдат советской армии Яков Мех чудом выжил и после этого разминирования солдатскими телами дороги на Берлин: «Кажуть, що наш Йоська хоче, абись до Берліна совєти бистріше уступили, гамериканців хоче випередити... Ну й Жуков радий старатися... Ото й придумали... Що їм те, що трупом укладуть...», — объясняет Якову перед этой дорогой на смерть такой же мобилизованный смертник Зенько-галичанин.

Красный цвет преследует Якова. Едва красной кровью не залил свадьбу свою первую и на всю жизнь неугасающую любовь Ульянку. Конем красной масти он, улан особого кавалерийского полка Войска Польского, приворожил красавицу-проститутку Зосю («Славний лицар на червоному коні...»), и уже в течение всей его долгой жизни он будет время от времени ловить во сне «своего красного коня...» В красный цвет, в цвет крови закрасила история судьбы тысяч и тысяч украинцев, которые служили в рядах Войска Польского в трагический для Польши 1939 год. Красный флаг налился кровью после установления в том же 1939 году советской власти на Западной Украине. Якову Меху мир сначала, сразу же после разрыва мины, кажется «прочь красным». Спасает рядового Якова, который потерял много крови, но упрямо цеплялся за жизнь, свежая женская кровь редкой, четвертой группы с минусом двух сестер-близнецов, медсестер.

И он проливает красную кровь в пограничной ситуации, когда судьба обрекает его на выбор без выбора, хотя и жестоко карает муками совести, неутешной печалью души и раскаянием.

Две смерти взял на душу Яков Мех. Смерти зримые, потому что лишил сознательно жизни своего односельчанина, воина Украинской повстанческой армии Трохима. Потому что испугался. Не за себя, нет, а за свою любимую жену-полячку Зосю и их пятерых детей. Потому что почувствовал, что Трохим намерился выходить из леса, сдаваться, а там, в застенке МГБ-НКВД, он долго не выдержит, выдаст «пособников»: «А там пальці у дверях щемлять... на плиту гарячу садять... А хто не розказує... на своїх не доносить...». Нет, не выдержит слабохарактерный Трохим истязаний, выдаст его, Якова, а он помогал повстанцам и в войну, и в настоящий момент — не посмотрят, что фронтовик. Тогда не только его заберут, но и Зосю с дочерьми, с сыном маленьким — целых пятеро да еще мать старая, всех в Сибирь вывезут! Там и сгинут. В холоде, на мерзлой картошке и черством хлебе не выживут.

Отчаянный страх за свою семью затушил сожаление и сочувствие к односельчанину-повстанцу — отцу двух детей и мужу милой его сердцу Гандзи. Но этой смертью не спас Яков свою семью.

Группа энкаведистов, маскируясь под формой украинских повстанцев, расстреляла его жену Зосю-Софию и двух дочек-девочек, а это преступление приписала повстанцам под командованием Тимофея Глущука, псевдо Дуб. Знали те, кто планировал это зверское убийство, что ненавидел куренной УПА Тимофей своего юношеского соперника, первого любимого его жены Ульяны, отца ее первого ребенка. Но не знали эти убийцы, что чудом осталась в живых его дочь Параска. Она и видела тех палачей, среди которых не было дядьки Трохима — его бы она обязательно узнала. Проболтался Яков следователю НКВД, что дочь видела убийц его семьи — семьи прежнего красноармейца, и этим присудил себя на еще один дантов круг страданий. Заставят энкаведисты его дочь Параску, на которую напала после этой ужасной ночи гибели матери и сестренок черная болезнь, свидетельствовать против Тимофея Глущука на открытом суде в родном селе...

Непосильную для живого человека лавину переживаний «взвалил» на одну грешную душу Владимир Лис. И подал нам это субъективированное измерение Истории судьбой обычного украинского человека благодаря психологически убедительному воссозданию пульсаций памяти главного героя романа, что напоминает чудеса-творения Соляриса Станислава Лема. Писатель легко смещает времена и события, сознательно игнорируя хронологическую канву сюжетного развития, чем достигает художественно выразительной полноты изображения ночных «взрывов» измученной воспоминаниями-переживаниями памяти.

Владимир Лис органично «вписал» в характеротворческое вырастание в процессе романного действа персонажей народотворческие образные средства и приемы, особенности полесского говора и благодаря этому достиг убедительной языковой индивидуализации и главного героя, и всех действующих лиц произведения. Яков Мех превращается в процессе воспоминания-исповедания в наполненный стойким смыслом образ-символ. Символ исторической судьбы Волынского края.

 Чрезвычайно объемно как в плане воссоздания морально-психологических переживаний героя, так и в изображении пространственной реальности его бытия подает Владимир Лис эту преисполненную болезненных драм и ужасных трагедий «одиссею» возвращения Якова Меха к самому себе, истинному, просветленному тяжелым испытанием веры. Да, Яков — грешный человек, довелось ему долго искупать свои грехи, но каждый человек грешен, потому что грешный, несправедливый этот мир. Мир, который наполнен злом, насилием, разочарованием и страданиями. Господь посылает человека в этот грешный мир с надеждой, вернее, с величественной миссией облагородить духовно этот мир, усовершенствовать его творением духовной гармонии хотя бы между несколькими людьми. И этого стремится достичь Яков Мех. Достичь любовью к ближнему, сочувствием, милосердием.

Эти евангельские заповеди исполняет также его грешная и святая Зося — раба Божья Зофия. Когда Волынь охватило пламя польско-украинского кровопролития, в их село Загоряны залетел отряд Армии Краевой и всех, кто помогал УПА, у кого родственники были в украинской партизанке, закрыли в старой деревянной церковке. Должны были живьем сжечь, как сожгли в церкви почти полсотни людей в соседнем селе Полапы. И тогда Зося, а с ней вместе и Яков, заявили о своем желании быть рядом с теми людьми, которых поляки обрекли на сжигание. А нет, то пусть расстреляют их вместо этих людей, с которыми она со своим мужем, капралом Войска Польского, проливавшим кровь за отчизну в сентябре тридцать девятого года, прожила значительную часть своей жизни. И заколебался пан капитан Армии Краевой, не осмелился сжечь живьем вместе с этими «бандитами и отступниками, дочь близкого соратника Юзефа Пилсудского и правнучку близкого соратника Адама Чарторыйского и Кастуся Калиновского».

Ради спасения своих односельчан-украинцев полячка Зося выдумала эту величественную родословную, а главное — готова была пойти на смерть, жертвенно послужить другой нации, с которой породнила судьба ее и много-много тысяч поляков.

Это испытание милосердием, сочувствием, верой и любовью к ближнему полячка Зося прошла с высоким достоинством и благородством.

Листая в сопереживании страницы этого романа, который в 2010 году стал победителем конкурса «Ѓранд-Коронація слова», поражаешься, сколько непосильных испытаний выпало на долю этого волынянина.

На склоне жизни случай послал Якову в его одинокий мир искаженную наркотиками юную душу в лице Алены-приблуды. Впустил он в свою одинокую жизнь эту окаянную девчонку, чтобы и за эту изуродованную жизнь взять ответственность. И нужно же так проникнуться ему, девяностопятилетнему деду, ее драматичной судьбой, чтобы принять на свою душу еще один смертный грех. Единственное оправдание: «погубив одну неправедну, але й порятував одну».

За это и прежнее смертоубийство Яков Мех просит у Господа прощения. И у леса прощения, потому что почувствовал приглушенный шум деревьев — шум осуждения и тревоги. А потерять доверие и уважение леса ему, полищуку, значило потерять землю, по которой он ходит, душевный покой и единство с миром природы, с которой он сросся издревле, с деда-прадеда, со своего первого познания ее тайн.

Слушает одинокий Яков пение сверчка, разговаривает со старым псом Тузиком и с черным котом-приблудой, с мрачным лесом, с апостолом Яковом и красным конем, с расстрелянными энкаведистстами Зосей и двумя доченьками — Зосей и Улясей... Мысленно темными бессонными ночами ведет он безмолвный разговор со своей судьбой, испытывает свою совесть откровенной исповедью об отболевшем-пережитом — словно выныривает из глубин индивидуальной и исторической памяти и удивленно оглядывается вокруг, спрашивая у Господа: «Как я смог выжить в этой круговерти смертей? Кто меня уберег и для чего?».

«Питає в ночі, вітру, у пам’яті своєї, свого болю, страху. Може, й провісника смерти. Той мовчить».

Не молчал лишь сверчок. Пел этот «запоздалый гость» о безвозвратном перетекании времени современного во время прошлое, о том, что содеянных ошибок не исправить, а потерянных дорогих людей не вернуть в жизнь, разве что в память, что едва ли не единственным спасением от глухого одиночества является любовь, которая наполняет смыслом жизнь, потому что рассеивает духовным светом мрак жестокого мира...

Много чего услышал столетний Яков в пении ночного сверчка. Но главное, что мы услышали, что мы осознали, разворачивая этот свиток драматичной судьбы старого полищука, это то, что каждый человек, если его сердце наполнено любовью, верой, сочувствием к ближнему, милосердием, способен найти духовное пристанище в собственной душе.

Верю, что этот ночной разговор полищука Якова Меха со сверчком «услышат» члены Шевченковского комитета и достойно оценят творчески оригинальный романный рассказ о судьбе украинского человека в счастливом и несчастном двадцатом веке.