Безнадежность в степях Украины

Начало на 1-й стр.

Для того, чтоб это тело подлечить, нужны, как известно, лекарства. Но сегодня даже на элементарные болеутоляющие таблетки не каждому хватает денег. А о лечении в районной больнице без собственных лекарств и оплаты услуг, не получающих зарплаты врачей, которые и в более благополучные времена не отказывались от мзды, сегодня нечего и мечтать. Вот и мучаются деревенские старики, долгими осенними и зимними ночами ожидая наступления утра, когда в тяжелом монотонном труде можно будет хоть на миг забыть о незатихающей боли; днем же молят о наступлении вечера, который положит край этому сизифовому крестьянскому труду и подарит новую серию телестрастей.

— Ось, не здохну нияк, — жалуется бабка Мария. — За что мне эти муки? Данило, чоловик мий, уже давно на тому свити отдыхае, а я ище тут мучаюсь.

— А зачем в таком случае держите топор под кроватью? Нагрянут бандиты, а вы не защищайтесь, вот и будет вам избавление, — пытаюсь я перевести разговор в шуточную тональность. Но бабку это только злит.

— Вам бы тильки знущатыся над стариками. Пожив бы ты из мисяць тут, подывылась бы я на тебе. Та ти ж бандиты тепер не мають ни страху, ни совисти.

Последние два-три года практически все деревенские жители спят, как солдаты во время войны — оружие (как правило, топор или вилы, хотя кое-кто заряжает ружье) — всегда рядом с кроватью. Подобного нынешнему мародерства старики не припоминают даже во времена войны. Ну, бывало, что заскакивали какие-то бойцы за шматком сала. Но чтобы грабили малоимущих стариков, чтобы забирали последнее — такого со дня коллективизации сельские старожилы не припоминают. Местные налетчики, если уже нападают на дом какой-нибудь беспомощной старушки, то выносят все: из хаты — мало-мальски годную одежду и посуду, из погребов — консервацию, запасы моркови, картошки, лука. Сельский криминал пестрит подобными историями. Случаются и казусы. Дед Микиша чуть не застрелил родного сына, который не наведывался в родные пенаты несколько лет. Добравшись наконец-то до малой родины (блудный сын прибыл на вечерней электричке), он начал ломиться в отчий дом. Отец, думая что это бандиты пришли за его нехитрым скарбом, встретил родную кровинку с заряженным ружьем.

ОТЦЫ И ДЕТИ

Справедливости ради стоит заметить, что не все дети, уехав жить в город, забывают о сыновнем долге, многие навещают родителей, чем могут, помогают, а то и забирают стариков к себе. Но смычка города и деревни не всегда проходит безболезненно. Бабка Катерина промучилась в городской квартире полгода. Настолько утомила сына своим ежедневным плачем по дому (очень тосковала по своим девичьим сарафанам, боялась, как бы мародеры их не вынесли из опустевшей хаты), что тот отвез ее обратно в село. Через несколько недель Катерину Митрофановну похоронили. В ее девичьем сарафане.

Дед Павло вспоминает о своей городской одиссее с юмором. Правда, говорит, что когда оказался в плену бетонной коробки, то его веселый нрав деревенского анекдотиста, пересмешника и философа быстро начал портиться. Он пробыл в городе не больше двух недель. Нам трудно такое даже представить, но старик не мог пить воду из крана. Тоска по сладкой криничной водице, тишине и простору погнала обратно в село.

— Як пиднялы мене у лифти на девятый этаж, так я й просыдив там, як у тюрьми два тыжни. На землю ж страшно глянуть, бо аж голова, як у того космонавта, обертом йде. Повитря от дыму заводського таке, немов чорт люльку запалыв. А вода смердыть ржвачиною, шо й до рота не пиднесеш.

Сын его, живущий в Кривом Роге, не осуждает отца за столь патриархальное отношение к индустриальным ценностям, которыми сегодня бредит почти каждый ребенок, явившийся на свет в заброшенном селе. Петр Павлович и сам вернулся бы на землю, которая его вскормила. Да не знает, что будут делать там его сыновья, какие знания почерпнут они в местной сельской школе.

— Хотя город тоже не мед: тут могут научить и наркотики употреблять, и в рэкет, смотри, завербуют. Но все же пока я своих уберегаю. Да и учат они английский в спецшколе, компьютер осваивают, ходят на борьбу, чтобы могли себя защитить от всякой шпаны.

Слушая отца двоих симпатичных пацанов, я понимаю, почему он не может вернуться на землю своих дедов-прадедов. Потому что село, некогда считающееся цитаделью нравственной и здоровой жизни, хранящее генофонд народа, деградирует не меньше, чем наши города. Те немногочисленные дети, которые еще рождаются в селах, сегодня вызывают не меньшее сочувствие, чем их ровесники, вырастающие на асфальте. Ибо растлевающее воздействие нашей цивилизации коснулось и их.

Трое братьев — Витя, Вася и Коля, соответственно, девяти, двенадцати и тринадцати лет главной целью жизни считают поиск... ста граммов. Осенью они помогают одиноким старухам и старикам копать картошку, убирать буряк, рубят дрова. Но работают «тимуровцы», естественно, не за спасибо. И поскольку гривня в селе такая же редкость, как и американский или австралийский доллар, то расчет идет в жидкой (хотя здесь она самая твердая) валюте — самогонке.

— А вы понимаете, что спаиваете детей? — спрашиваю «хлеборобов».

— Понимаем. А шо ж робыть, сынок, якщо грошей у нас тепер нема? Шо ж нам самым помырать з голоду чы замерзнуть, як нема ж кому помогты, крим оцых дитей? А воны ж без горилкы и робыть не будуть. Думаешь визьмуть молока, сыру чи сметаны, щоб оце матери виднести?

Категории морали рухнули для многих здесь окончательно с тех пор, как власть оставила их один на один с грозной стихией природы. Когда столбик термометра опускается до двадцати градусов мороза, то некоторые одинокие старухи ездят ночевать на ближайшую железнодорожную станцию. Пересиживают там ночь, а утром снова возвращаются домой. Ибо сегодня только нашему правительству невдомек, что не может человек, не получающий даже жалкой своей пенсии в тридцать шесть гривен, купить тонну угля, которая с доставкой обойдется в сумму более двухсот гривен. Вот и приходится старухам обращаться за помощью к малолетним алкоголикам, которые своруют где-то несколько бревен, распилят их да порубят, чтобы бабушка могла себе какую-нибудь похлебку сварить. Хлопцы ж действительно не хотят работать даже за такой полезный, нужный их организму и, главное, дорогой продукт, как мед. Более того, они сами принесли бабке Марии литр меда, который своровали на пасеке, в обмен на литр самогонки. Впрочем, я даже не знаю, есть ли в их обиходе такое понятие, как «воровство». Та же Мария недосчиталась трех новых ложек, которые достала из серванта, когда угощала обедом (со ста граммами, разумеется) малолетних помощников. Они, наверное, и не воровали, просто прихватили новенькие ложки, чтобы завтра обменять их на пойло, к которому уже привык их детский организм.

Не знаю, можно ли требовать от бедных старух, чтобы они перевоспитывали этих детей, если те вместе с отцом выпивают, ну и, ясное дело, прикуривают от его сигареты. И ему, разумеется, дают прикурить. В прямом и переносном смысле этого слова.

Между работой в поле и рубкой дров эти хлопцы ходят в школу. Что они там делают? На этот вопрос бессильны ответить и мой ум, и мое воображение. Не могу я с определенностью ответить и на вопрос, что же будет с нами всеми, если исходить из тезиса «дети — наше будущее»?

СЕЛЬСКИЙ НОСТРАДАМУС

Свои ответы на вопросы, над коими стоило б серьезно поразмыслить государственным мужам, имеет дед Павло. Тот самый, который пьет только криничную воду. Видно дни, проведенные в заточении в квартире сына, подтолкнули сельского старика, и без того небезразличного к фундаментальным вопросам бытия, к выводам более чем серьезным.

— Вернуться. От побачиш, через килька рокив почнуть вертатыся диты наши додому, у село. Сам город, якый воны ото построилы, их скоро так прытысне, шо побижать знову на землю. То не я прыдумав, я тильки наблюдаю за тым, шо у свити робыться. Дывысь, шахты, заводы уже закрывають, свитло виключають. А хто ж городськых буде годуваты, колы мы повмыраемо? Ничого ни ця, ни инша влада уже з тымы шахтами и заводами не зробить. Бо то Божий промысел. А проти Бога будь ты хоч дважды президентом, не попрешь. Позаганяли комунисты насыльственно наших батькив у ти города, шоб воны им танки и ракеты робылы. А тепер скинчилась ихня власть — й города ихни уместе з танками кончаються. Згадаеш дида Павла, побачиш, як скоро почнуть вертатыся наши диты й внуки на землю. Бо ж вона нас кормыть, а не ваши смердючи заводы. И хтось мае тий земли, шо нас усих годуе, служыты. Такий закон, не намы встановленый...

Спорить с дедом Павлом бесполезно. Да и что можно возразить деревенскому философу, чем оправдать существование индустриальных мегаполисов, в которых отчаявшиеся, голодные люди сжигают себя посреди многолюдных площадей?

Не знаю как кого, а лично меня уже не пугает перспектива сельской жизни. Тем более, что город, невзирая на всю его нынешнюю американизацию, перестал радовать с тех пор, как и в глазах его жителей я все чаще вижу унынье и тоску.