ИЗ НЕЛЮБВИ НЕ БУДЕТ НИЧЕГО

Я родилась в тех местах Черниговского Полесья, где сходятся границы (теперь уже настоящие!) Украины, России, Беларуси. Местный говор там плавно переливается из языка в язык, хотя школы, как правило, украинские. Это в школе — на украинском, а на улице и дома — на мамином, папином, бабушкином, на том, который большие знатоки украинского языка пренебрежительно называют суржиком.

И когда еще в далеком 1962 году, гостя у подруги в глухом карпатском селе, где она преподавала русский язык и литературу, я слышала от ее хозяйки непривычные для меня слова «кошуля», «мешты», «крумпли», догадываясь об их значении только по контексту, меня совсем не раздражала их явная неукраинскость. Ибо еще школьницей я азартно пела с подругами шутливую лемкивскую «Єще-м пєцу не палила, тож ми курха миску сбила...».

Западенцы...

Мрачный зимний день во Львове. Туман и страшная гололедица. Тороплюсь в университет. На перекрестке около Главпочтамта стоит растерянная старушка в черном. Звенят трамваи, сигналят авто. Мне некогда, да бабуля такая... несчастная. Бегу, поскальзываясь, провожаю ее до самих ступенек, где уже нет льда. Женщина переводит дыхание и говорит: «Бардзо дзенькую». Я ей автоматически: «Пожалста!». Старушка мгновенно аж деревенеет: «Паненка советка?». Меня захлестывает такое возмущение, которого я за собой до сих пор не знала. Чеканю каждое слово: «Не желает ли вельможная пани, чтобы я поставила ее туда, где взяла?». Пани оторопевает во второй раз. А я убегаю. Бог с ней, с этой старушкой. Она явно не украинка! К этому времени я уже знаю, что обманываю себя, так как здесь мое черниговское украинство — не козырь. Я из «тамтої» Украины. Из «тамтої»... Из какой «тамтої»?

Дело не в языке. Нас стремятся разделить искусственно только потому, что за язык ухватиться легче. Вопрос кажется очевидным. А главной неочевидной остается проблема нелюбви, самого обыкновенного ревнивого эгоизма, завистливого и потому непримиримого.

Языковую проблему в том аспекте, в котором рассматривают ее «просвітяни», в частности в публикациях «Дня» (№ 197), может решить только время. Ибо, как говорит народ, насильно мил не будешь. Поэтому как бальзам на душу — на соседней странице того же номера Мирон Петровский. Главное — о сущности! Поскольку сущность языка в том, какую информацию он несет. Душа народа — да! Но только на основании первичной информации. Село веками хранило народный национальный язык потому, что до сих пор — при всех невзгодах! — оно было самодостаточным и язык обеспечивал его наиболее существенные информационные потребности.

Русифицировала Украину индустриализация. Как дооктябрьская, так и советская. Вместе с фабриками, заводами, железными дорогами, флотом шел другой уровень информации. Преимущественно технической. Она была даже не русской, а французской, немецкой или английской. Только попадала в Украину через Россию. Да, империя. Но это — история. История, которая уже в прошедшем времени. Ненависть к ней нерациональна, она ненужная и реакционная.

Правильно замечает Мирон Петровский: «Наиболее модный в Киеве язык — английский». А как же. Ибо он несет новейшую информацию на это время. И для нас, и для России. Так что грядущие поколения, вполне вероятно, в своей жажде развития переступят одинаково безжалостно и через украинский, и через русский языки, оставив их для домашнего употребления, для «неграмотных» предков. А поскольку мы усиленно разоряем село, заселяем его импортом — техника, технология, сорта, то и село уже не сможет хранить культуру и язык, ибо родной язык станет для него информационно недостаточным. И родится новый суржик — украинско-английский (или американский). Есть же американский английский!

Призываем не любить русский язык заодно с коммунистами, Советский Союз — за то, что был, Октябрьскую революцию, которая потрясла мир, собственных отцов-матерей за то, что не стремились к богатству, а стремились дать образование, телевизоры, мотоциклы, машины, первые джинсы «Montana» и японские часы — чтобы как у людей. Теперь им за то — мизерные пенсии и упрек: не так жили!

Но из нелюбви не будет ничего. Уже нет. Левые — правые. Разве не один народ?

От нелюбви мы топчем рушник нашей судьбы-истории. И я говорю старейшему депутату Верховной Рады Славе Стецько: «Я верю, что всю Вашу долгую жизнь любовь и ненависть вели в душе Вашей междуусобную войну. За Украину. Только ненависть Ваша была реальной, а любовь — воображаемой, может, потому что Вам никогда не доводилось даже представить себе, как в те не такие уже и далекие в истории времена, собираясь с трех дорог на опушке около Сенькивки, может, на Пасху, а может, на Первомай, пели там черниговские, гомельские и брянские крестьяне о Ясе, «який косив конюшину», о гуцулке Ксене и о любви неразумных девушек к красавцам-парням. Они приходили не по принуждению, а потому, что в их селах- соседях все издавна породнились и в каждом говорили одинаковым суржиком».

Не нужно меня ненавидеть за то, что я их люблю. Я не прошу Вас их любить. Это не имеет смысла, ибо Вы любите кого-то другого. И к Вам я со своей любовью не набиваюсь. Это мне, собственно говоря, безразлично. Пусть будет каждому свое, Украина большая — и места хватит всем.

Я не хочу не любить тех, кому польский язык (чешский, венгерский, немецкий) ближе, чем белорусский. Мой двоюродный брат, днепровский капитан, когда-то из любви к Станиславу Лему выучил с помощью самоучителя польский язык. Не ради выгоды или из-за острой необходимости. А ради стремления — знать. Из любви к Слову.

И не нужно бурчать, что нас плохо учили. Это мы плохо учились. Не интересовались миром и собственным «Я». А кто хотел, тот научился.

Дай — и воздастся тебе. Вот, по сути, и вся национальная идея. А на каком языке ты будешь обращаться к Богу — Ему все равно. Он услышит только искренние молитвы. Может, от того и все наши беды, что вместо того, чтобы пахать, сеять, ковать серпы и орала, мы все еще ссоримся на руинах родины и ищем виновных. А вина в нас самих, в каждом из нас. И каяться нужно не в том, что было когда-то — в другом времени и в другом измерении, а в том, что за шумом ссоры мы не хотим слышать, как над нашими головами, заслоняя небо и горизонт, уже кружит, каркая, злое воронье.