Избрание

ИСТОРИЯ

Нет, читатель, я опять о другом. Во всяком случае, не сразу о том, что пришло вам в голову. Что бы ни говорили философы о человеке, о его потребностях и стремлениях, все сказанное нетрудно свести к двум желаниям: быть сытым и быть признанным. Это утверждение станет для вас практически истинным сразу, как вы вспомните, что делают люди на приемах, банкетах, презентациях, симпозиумах, фуршетах, вечеринках, попойках и т.п. Они едят и говорят. Сии явления — знаковые, в них концентрируется смысл общественной жизни. Иные главного желания касаются витиевато, и не поймешь поначалу, чего хотят. Другие, те, что попроще и откровеннее, вопрос об уважении к себе ставят прямо. Порой со скрытой угрозой. Иным приходится выбирать. Когда мы читаем в какой-нибудь энциклопедии «умер в нищете», нам становится жалко художника, и мы осуждаем общество, которое могло такое допустить. Ибо сегодня этот художник знаменит, признан всем человечеством. Впрочем, может, так и должно быть. Не случайно же кто-то, кажется, у Гоголя, сказал: художник должен быть голодным. Или, когда мы видим особняк идиотской архитектуры с забором вроде тех, что ограждают зону, — нам ясно, что человек самовыражается и очень желает быть признанным. Но мы не ставим его впереди художника, мы одариваем признанием тех, кто совершает подвиг духовный. Признание — из этой области, а не материальной. По крайней мере, так нас учили.

Так вот, избрание — самое очевидное свидетельство признания. Таким образом структурируется общество. Индивид жаждет, чтобы авторитетное community признало его своим, приняло в ряды. Он готов пройти процедуру инициации, выдержать испытание, сдать экзамен, чтобы стать членом. Церкви, государства, партии, академии, корпорации, ассоциации, союзы и т.д. и т.д. Все это серьезно, по выверенным и порой строгим правилам. А еще неформальное признание, мы буквально живем этим стремлением. Принять в компанию, признать в ней своим — насколько это интимно и интуитивно. Совсем не то, что принять в партию, в ту самую, о которой многие помнят. Только не надо, читатель, про кризис идентичности. Это не про нас, это вы из книг, не у нас писанных. Это — тема залетная. У нас же долго еще будет то, о чем я здесь толкую. И было это испокон веку.

С признания через избрание началась духовная жизнь человечества. Когда братья Каин и Авель принесли Господу дары от трудов своих, они, помимо благодарения, желали, я думаю, и признания. Но Господь призрел лишь Авеля и его дар. «Каин сильно огорчился, и поникло лице его» (Быт. 4, 5). Отсюда — зависть и братоубийство. Позже будет избран/признан Авраам. Правда, он не искал признания. Он был испытан. Явив исключительное послушание, Авраам, не колеблясь, по слову Божьему пошел на одну из гор, чтобы принести в жертву Господу единственного сына. В последний момент Ангел воззвал к нему с неба и остановил его. И сказал Ангел Аврааму от имени Бога: «Умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря» (Быт. 22, 17). Так зародился богоизбранный народ, от какового, по библейской версии, пришло спасение человечеству.

У Гегеля на идее избрания тоже зиждется всемирная история. Мировой дух, делая свое вечное дело, т.е. самоосвобождаясь, двигаясь от состояния В-себе к состоянию ДЛЯ-себя, использует отдельных людей и целые нации как свои орудия. Он избирает личность, но не для нее самой, не с целью дать ее привилегии, а чтобы через нее указать нации ее «имманентную цель» и повести ее к этой цели. То же с избранными нациями. Некоторые из них в свое время избираются, становятся авангардом. Избранная нация призывается мировым духом для разрешения его очередной задачи как временный носитель его воли. При этом воли других наций бесправны, а избранной нации надлежит господствовать над всем миром. Ее господство, как бы к этому ни относились другие нации, оправдано исторически, можно даже сказать — космически. У Гегеля последней избранной нацией была германская нация. Последней в абсолютном смысле, т.е. избранной окончательно и навсегда... Что бы сказал Гегель сегодня про нацию американскую?

Потом явился К.Маркс, и возникла всемирно-историческая миссия пролетариата. Миссия не той или иной нации, но социального класса, планетарно объединившегося, как бы избранного Историей в качестве авангарда и указующего всему человечеству путь к ее разумному осуществлению. Связь с Гегелем здесь очевидна, но очевидна и терминологическая трансформация гегелевского учения: от нации (или народа) к классу, от мирового духа к Истории. Впрочем, «избрание историей» — это все-таки метафора. К.Маркс считал себя ученым, ему хотелось, чтобы «Капитал» стоял на полке рядом с «Происхождением видов». Однако, как ни крути, а от избранности пролетариата и его статуса посланника никуда не денешься. Очень уж схожи «миссия» и «Мессия».

И СОВРЕМЕННОСТЬ

Итак, Бог, Мировой дух, История — это, так сказать, классические субъекты избрания. Да, еще не все, забыта Природа. Если учесть и ее, появится новый объект избрания. Это — раса. И тогда закрадывается подозрение, а потом и ясно становится, что эта идея — избранничества — не отвечает духу времени. Когда на дворе многообразные формы равенства, плюрализм, мультикультурализм и политкорректность, разговоры об избранных, — избранных не нами, а кем-то высшим, и за нас, — тогда эти разговоры попахивают дискриминацией. Расизм как вариант этой идеи — явление наиболее отвратительное.

Тогда начинаешь уже намеренно придираться. Спрашиваешь себя: о чем может свидетельствовать эта устойчивая идея, это навязчивое стремление представлять себя или свой народ, класс, расу избранными? Именно так хочется поставить вопрос. То есть заменить научные рассуждения наших предшественников о движущих силах истории простым вопросом: что эти рассуждения оправдывают, или что за всем этим стоит? Они оправдывают, на мой взгляд, стремление господствовать, за ними скрыта воля к власти, т.е. «возможности убить», как выразился недавно православный французский теолог Оливье Клеман. В поведении индивида это проявляется явно. Вот, хотя бы, так: «Нет! Не могу противиться я доле/ Cудьбе моей: я избран, чтоб его/ Остановить…» Банальная ситуация: человек хочет отравить соперника, которому мучительно завидует, убрать его с дороги. И он представляет это, себе, конечно, как общечеловеческую, историческую миссию, как спасение искусства (хочется продолжить — «формы общественного сознания»). Потом, когда яд будет всыпан, а вино выпито, польются слезы. «Эти слезы впервые лью: и больно и приятно,/ Как будто тяжкий совершил я долг». Короче, не я это сделал! Я — посланник, или орудие высшей воли. Я не хотел, я люблю его, но я избран Судьбой послужить человечеству. Я избран! За моей спиной некий абсолют, он вверяет мне дело величайшей важности.

А может, он не виновен? Как невиновен обманутый человек. Как бедный мальчик, предавший отца. Как бедная девушка, убившая своего возлюбленного, когда узнала, что он — белогвардеец. Они — бедные, потому что — жертвы патологической социализации. Они впустили в себя бесов, именуемых коллективизацией и революцией. А Авраам, бредущий на гору с сыном? Не из того ли ряда сей сюжет? Не из того. Ибо Авраам знал, с Кем имеет дело. А у этих, обманутых и бедных, вместо Бога были идолы. А какого беса впустил в себя отравитель? Самого натурального, того самого, ибо он усомнился в существовании высшей правды.

И в коллективных девиациях присутствует та же логика — скрыться за спиной абсолюта, оправдать свои действия. Они говорят: мы действуем Именем. В обычных случаях — именем короля, именем закона. Большевики могли говорить: мы действуем именем Закона общественного развития, открытого нашими теоретиками и вождями. Стало быть — именем Истины. Как надо подчиняться закону права, точно так же надо подчиняться Закону общественного развития. Как нарушителем закона права является отдельный человек, так нарушителем Закона общественного развития является социальный класс или даже народ, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И тогда термин «уничтожение классов», легкомысленно введенный теоретиками для описания исторической картины мира, получает у практиков ясный и совершенно зверский смысл — физическое уничтожение определенной категории людей.

Демократия в известном смысле существенно упрощает ту общественную жизнь — материальную и духовную — которую она застает. Упрощается и идея избранничества. Бог, Дух, История, Природа как высшие инстанции, как субъекты избрания — все это объявляется философской романтикой. Ближе к делу, т.е., к земному. Формирование власти — техническая подробность, а не сакральное действо. Власть — администрация, нами нанятые люди, временно и на конкурсной основе. Никакой харизмы. Скучные чиновники, бюрократы и истуканы. Они разглагольствуют о народе, но их главная задача — повысить свой рейтинг, чтобы остаться у власти еще на один срок. Мы терпим такое устройство власти просто потому, что лучшего пока не придумано. Мы уповаем на оплодотворение политики моралью. А что было в самом начале?

В начале Правитель представлялся сыном божьим. Его рождение богом воспринималось как физический акт. Такова, пожалуй, самая древняя форма легитимации власти, т.е. признания за человеком права приказывать другому человеку. Царь не просто назначен наместником божьим, он физически рожден богом. Поэтому вопрос о личных достоинствах царя просто не может возникнуть. Это — существо иной, не земной природы. Далее, — идея избранничества в усеченном виде. Царь — сын божий, но в метафорическом смысле. Он избран, на него указано божьим перстом. Это как бы подтверждалось в обряде помазания при коронации. Наконец, демократия — полное торжество идеи избранничества: избираем Мы, из себя и для себя. Эту эволюцию можно представить известным в свое время лозунгом «Православие. Самодержавие. Народность», придуманным, конечно, для других целей. Так вот, демократия разрушает вертикаль власти. Верхи — Бог и царь — умирают. Остается народ, которому все дозволено. И тут возможно политическое salto mortale. От идеи избранничества почти ничего не остается. Она предстает уже не как идея, или призыв к поиску лучших, а как техника, техника приобретения власти. Ложь и подкуп — наиболее характерные элементы этой техники: «Никогда столько не лгут, как во время войны, после охоты и до выборов» (О. Бисмарк). А для чего власть? В бедной стране — чтобы быть сытым, в богатой — чтобы быть признанным.

Я согласен, читатель, получается, вроде, чернуха. Что делать? Переосмыслить центральную идею. Понять избрание как стержневую процедуру всей общественной жизни. Не только о власти речь, когда мы избираем их, из себя и для себя. В конкурентном обществе, каковым является общество демократическое, избирают все и всё, по возможностям, разумеется. Вся жизнь есть рынок. Кто этого не приемлет, тот не приемлет свободу как великое право человека избирать. Да, «всё дозволено». Но почему с этим выражением обычно ассоциируются гадости? Избранием искушают. На этой идее организуют сомнительные телевизионные игры, захватывающие демос. Обыгрываются юридические парадоксы. Вот один из них. Деревенский кузнец убил человека. Судья приговорил его к смертной казни. Народ сошелся и требует вместо кузнеца казнить бакалейщика: «он нам не так нужен». Судья подхватывает идею: казним лучше служителя бани. Бакалейщик у нас один, а служителей бани — два. Демократия без берегов, и все на основе свободных выборов.

Где же выход? Постоянный читатель «скамейки», возможно, уже догадался — в личности. Ни Бог, ни царь, это уж точно. Но и не народ, в том виде, в каком хотят его иметь вожди и политики.