Красота памяти

Не только потому, что это крупнейший в мире еврейский музей и крупнейшая в Европе крытая выставочная площадка: общая площадь — 8 500 кв. м, из них под экспозициями — 4 500 кв. м. Дело в технологиях, доселе на таком уровне не применявшихся в музейном деле на территории бывшего СССР, а также в принципиально новой для СНГ философии экспонирования.

Здание музея — памятник архитектурного конструктивизма 1920-х, известный под названием Бахметьевского гаража, созданный гениями советского авангарда — инженером Владимиром Шуховым и архитектором Константином Мельниковым. Долгое время здесь располагался 3-й автобусный парк, с 2008 по 2011 годы — Центр современной культуры «Гараж». В 2001 году здание передано в безвозмездное временное пользование Московской марьинорощинской еврейской общине. Тендер на разработку концепции музея выиграла американская компания Ralph Appelbaum Associates, создавшая множество ведущих современных музеев и крупных выставок.

Базовый принцип работы компании Аппельбаума — интерактивность. Артефакт, оригинальный экспонат безусловно важен, но в первую очередь компания стремится побуждать посетителя к познавательной игре — обучать и просвещать развлекая. Кстати, в работе над проектом участвовали, в том числе, и специалисты из Киева.      

О многом здесь не расскажешь — просто не хватит места. Музей наполнен разнообразнейшими устройствами, которые доносят информацию до посетителя самыми необычными способами. Остановлюсь на наиболее интересных моментах.

В первую очередь Еврейский музей в Москве — это приключение. Это переход из одного активного, наполненного движением пространства в другое. Особенности экспозиции также заданы архитектурой здания — по центральной оси располагаются кинотеатр, Центр толерантности, тематические экспозиции, Мемориал памяти. По обеим сторонам от основного зала — стенды и отделы с последовательной детализацией событий последних полутора веков: от появления евреев в Российской империи до их жизни в современной Российской Федерации. Каждая секция организована вокруг некоего зримого символа, который притягивает к себе дополнительное облако смыслов.

Так, древняя эпоха замыкается в двух кругах: в специальном амфитеатре демонстрируется 4D-фильм, посвященный сакральным сюжетам истории иудеев — от сотворения мира до разрушения Второго Храма и Рассеяния, а далее, в основном зале, на огромном интерактивном столе отображается история миграции народа — прикасаясь к определенным частям карты, можно узнать о жизни еврейских диаспор в конкретной стране.

Слом веков — кафе. Первые университеты, первые социалисты и сионисты, начало внутренней эмансипации и расслоения национальной общины, тихая революция городских тротуаров. Следует сесть за столик напротив белой фигуры-слепка известного политика, активиста, литератора, прикоснуться к книге с его именем на столике, который представляет собой интерактивный экран. Мудрец ответит хорошей цитатой. На стену кафе проецируется история — фото- и кинохроника рубежа столетий. А потом все взрывается. Столики разлетаются на куски, пламя заливает экран. Предварительный аккорд грядущей Катастрофы: погром.

Довоенное советское время — огромная звезда, распластавшаяся на полу и повторенная красными линиями на потолке. Из клубящихся на звезде имен можно выделить одно — и прочитать подробную биографию. Разные судьбы, по преимуществу трагические, есть и палачи, и жертвы. Красное колесо, движимое стремлением к общему равенству, действительно сделало всех равно беспомощными перед репрессиями.

Подход организаторов музея, кроме интерактивности, также включает особую поэтику музейного пространства, которая сродни волшебной сказке. В руках гостей вдруг появляется магическая сила, превосходящая энтропию эпох и расстояний, а слово становится объектом, не только обозначением. Оттого один из лучших экспонатов — анимированная Тора: на развороте светящейся книги справа проступает перевод стиха об одном из дней сотворения мира, невидимый хор поет его на иврите, и буквы оригинала на левой странице по мановению руки превращаются в вещественные знаки мира: горы и деревья, рыб и птиц, звезды и моря. Уровень анимации — завораживающий, на это можно смотреть и смотреть. В целом соединение звука, чаще всего человеческого голоса, и эффектного, запоминающегося изображения — безошибочный художественный прием. Поговорки и комичные сентенции на идиш, плавающие в большом экране и также реагирующие на прикосновение, намного смешнее, когда озвучиваются музыкой этого языка, вросшего множеством слов в русский и в украинский. Самые банальные предметы становятся порталами в другие миры. Моченые яблоки, соленые огурцы и селедка расступаются в бочках-инсталляциях, чтобы не только пропустить из-под аппетитной поверхности черно-белые фото еврейского местечка (композиция так и называется «Штетл», местечко), но и шум его улиц. Не настолько броские, но трогательные «Голоса местечка» — это посиделки на лавочке с говорливыми жителями украинского Тульчина, что на Виннитчине, во всех колоритных подробностях описывающими обычаи своей уже исчезнувшей микроцивилизации под череду прекрасных черно-белых фотографий. А наиболее эффектная инсталляция послевоенной эпохи — тщательно воспроизведенная квартира 1960—1970-х с ее скудным бытом. На прозрачных панелях в ней оживают, точно вписанные в интерьер, обитатели этих непрочных островков советской приватности: рассказывают анекдоты, радуются посылкам от зарубежных родственников, говорят с детьми о школе, занимаются домашними делами.

Второй мировой войне и Холокосту отведено место в завершении перспективы, в самом конце центральной оси. Война — чуть ли не единственный раздел, где организаторы сделали уступку позднесоветской традиции музеестроения: крутится всем известная кинохроника, гремит «Вставай, страна огромная», а под огромным полиэкраном, который действительно создает четкий эффект присутствия, размещена словно перешедшая из 1970-х диорама с бутафорскими окопами и касками — слишком грубый мазок, фрагмент стилистики, которой здесь быть не должно. Но прямо напротив — Мемориал памяти, войти в который можно только через угловатую арку из состаренной, будто опаленной авиационной стали, увидеть свечи и зеркала, умножающие эти огоньки, найти одно из миллионов в галактике имен убитых. Хронотоп Катастрофы предельно концентрируется здесь — в атомном реакторе скорби.

Как бы это парадоксально не звучало, но второй после Мемориала полюс напряжения — Центр толерантности, внешне выглядящий как стандартный высокотехнологичный лекторий со стационарными айпадами и большим экраном. На персональных мониторах — фильмы и, главное, многофакторные тесты на тему толерантности — нескольких степеней сложности, с не всегда очевидными ответами. Задача здесь более чем просветительская, в определенном смысле экзистенциальная: по сути, предлагают узнать о том, какой ты человек. Хоть я и получил оценку — «очень толерантный», спокойнее не стало, поскольку подумал о том, сколько нынешних россиян и украинцев этот тест не просто проваливают каждый день в своей повседневной жизни, а еще и делают это с гордостью и полным ощущением собственной правоты. Что толку от чьей-то индивидуальной терпимости?

Хотя, наверно, толк уже в том, что такой музей существует здесь и сейчас. Каждому народу отмерена своя траектория испытаний. Нам, в Украине, есть над чем плакать, чему радоваться и чего стыдиться. Но вести свою речь в мировом многоголосье должным образом, без рутины, надрыва и банальности мы еще не научились. Вот почему Еврейский музей мог бы стать для нас хорошим примером того, как можно представить свою историю. Только в открытом пространстве, в диалоге и в движении мысли можно будет избавиться от многих шор и наконец-то начать работать над сохранением коллективной памяти так, чтобы она, не становясь обузой для приходящих поколений, оставалась постоянно действующей ценностью. Мы это заслужили.

Как это сделать — совсем другой разговор.

Фото предоставлены пресс-службой Еврейского музея и Центра толерантности

БЛИЦ-ИНТЕРВЬЮ

Исполнительный директор Еврейского музея в Москве Леонид Агрон: «Если говорить о толерантности, то российскому обществу еще есть куда расти»

— Ваш музей построен на интерактивном взаимодействии с посетителями. Можно ли сказать, что эта технология подходит для любого музея?

— Из опыта путешествий по разным странам могу сказать, что это достаточно четкая тенденция. Очень важно передать на современном языке ту информацию, которую музей хочет рассказать, — с помощью артефактов, но также и с помощью ресурсов, доступных человеку в ХХІ веке. Первое, что вспоминается лично мне, — Зоологический музей в Берлине, построенный на том же принципе: артефакты, которые оживают, интерактивные стенды, и это интересно и для детей, и даже для профессионалов науки. Так что это, безусловно, может быть музей любой тематики.

— Может ли техника целиком вытеснить вещь, артефакт из экспозиции?

— Мы живем в высокотехнологическую эпоху, и, наверное, в некоторых местах происходит такое замещение, но лучше всего все-таки работает грамотное сочетание. Мы никоим образом не отказывается от материальных объектов, от документов, от произведений искусства.

— Здесь любопытно совмещение, так сказать, пыли веков с компьютером.

— Конечно. Очень важно, что компьютеры и все подобные способы передачи информации — фильмы, интервью специалистов или очевидцев — очень оживляют экспозицию. Нам показывают пространства и места, где были использованы те или иные экспонаты; рассказывают истории, связанные с этими объектами. Одно не отменяет другое.

— Все-таки, по-вашему, какая судьба ждет традиционный тип музея?

— Очевидно, большинство музеев ожидает модернизация. Уровень ее будет зависеть как от смелости руководства, так и от финансирования. Думаю, даже самые консервативные музеи будут добавлять интерактивную составляющую, даже в минимальном количестве.

— Есть ли у вас статистика посещений?

— Мы запустили исследование, и сейчас более-менее понятно, что наш стандартный посетитель — это и еврей, и нееврей, 50 на 50. Если говорить о возрасте, то превалирует старшее поколение, но его уже догоняет молодежь. Интересно, что, согласно опросу, у многих гостей появляется желание прийти еще. Так мы накапливаем постоянную аудиторию, которая будет ходить на тематические экскурсии, сейчас у нас уже их семь разных видов, — и на другие мероприятия.

— Важнейшая часть музея — Центр толерантности. Кто его посещает?

— В основном школьники и студенты. Причем они поднимают очень интересные вопросы по темам фильмов. Уроки проходят после сеансов и перерастают в дискуссии, которые даже не предполагались. Наши сотрудники могут вести обсуждение достаточно далеко от темы фильма.

— По-вашему, насколько сейчас толерантно российское общество?

— Появление музея и центра вызвано как раз тем, что уровень толерантности в России возрастает, и проблем с этим меньше, чем, допустим, десять лет назад. Конечно, есть еще много острых вопросов, и мы своей малой лептой пытаемся помочь их решению. Даже если человек уходит от нас с несогласием или недоверием — это уже положительный результат. Никто не обязан соглашаться. Но то, что у посетителя в голове возникнет вопрос относительно того или иного факта или подхода к факту, — это хорошо, это мотор для его личного исследования. А в целом, если вернуться к вопросу о толерантности, то московскому и российскому обществу еще есть куда расти.

— В заключение — сугубо субъективное наблюдение. У вас приведена статистика эмиграции евреев из России, и там миллионы уехавших. По-моему, страна теряет от этого...

— (С улыбкой). Наш музей — в том числе и о том, что еврейская история постоянно транслирует идею перемещения. Слово галут — изгнание — об этом. Перемещение евреев — постоянный процесс, который имеет историческое начало, но вряд ли конечен. И из Израиля люди едут: есть большая, именно израильская, община в Москве. Это постоянное еврейское движение — то, о чем во многом наш музей, да и вся еврейская история — тоже. Так что, думаю, ситуация, в которой мы находимся сейчас, — это только точка на очень долгом извилистом пути, в котором находится еврейский народ; но такая судьба знакома любому народу.