Лыжная прогулка перед Новым годом

Что и говорить, креветки, которые мы, возвращаясь из отпуска, покупали на базаре у Симферопольского вокзала, — прекрасная штука; вот только нужно было их поскорее съесть, потому что в вагонах жарко, и они могли испортиться. Однако сегодня в магазинах такие большие и такие усатые, что можно порадовать душу и язык в любой день. 30 декабря 2002 г., в понедельник, по дороге на работу я купил десяток таких зверей и шел от магазина к институту, наслаждаясь ароматом елок и сосенок, продававшихся на каждом шагу. Известно, что ожидание праздника является праздником само по себе, и это был именно такой день. В препараторской я сварил креветок и готовился к гурманскому эксцессу, когда зазвонил внутренний телефон, и дежурная из вестибюля сообщила, что со мной хочет встретиться какая-то дама.

— Дама или старушка? — переспросил я.

— Не знаю… Посмотрите сами.

Большинство тех, кто приходит и хочет встретиться, — люди пожилого возраста. Ищут помощи в своих болячках или лишениях (а я, сотрудничая с газетой «День» и с украинским радио, нахожусь, так сказать, в поле зрения). Меньшую — и в определенном смысле опасную — часть посетителей составляют мужчины предпенсионного и раннего пенсионного возраста, которые начитались всяческого квазинаучного мусора и «изобрели» эликсир бессмертия (или что-то подобное). В этом случае спасение заключается в том, чтобы найти повод и направить изобретателя к коллеге из соседней лаборатории (а тот, понятно, через неделю или через месяц покажет кому-нибудь и твою дверь).

Женщина, ожидавшая в вестибюле, больше напоминала старушку, а не даму, но в ее осанке и лице было что-то горделивое, очень горделивое, а не подавлено-пенсионное. Хотя сложно было бы сказать, о чем идет речь, потому что ни макияж, ни скромная одежда выразительными не были.

— Добрый день, многоуважаемая пани! Вы ко мне?

Обращения «пани» или «пан», которые у нас еще не стали привычными, иногда помогают сориентироваться, с кем имеешь дело. Особенно, если речь идет о ком-то, кто приходит ругаться по поводу публикаций «про эту вашу самостийность» — раз или два в году попадаются и такие. Было время, когда я относился к оппонентам серьезно и пытался в чем-то убедить, но теперь знаю, что это дело безнадежное.

— Ты меня помнишь? — спросила посетительница. — Я Виолетта… Помнишь?

— Мы знакомы?

— Не помнишь, значит… Извини, пожалуйста! Извините…

Она начала надевать тонкие кожаные перчатки, жизненный стаж которых был не намного меньше, чем у их владелицы.

— Время идет… — сказал я банальность, пытаясь выиграть время и все-таки вспомнить, где и когда мы встречались, но ничего не вспомнил. — Напомните, пожалуйста.

Пани Виолетта улыбнулась; на какое-то мгновение ее улыбка показалась мне знакомой, однако — только на одно мгновение.

— Это я ошиблась, чего там… До свидания. С Новым годом!

Что нужно делать в таких случаях? Не знаю.

— С Новым годом! — отозвался я автоматически. — Виолетта… давайте поднимемся ко мне и выпьем кофе. Да?

Она еще раз улыбнулась, но уже по-другому — кокетливо и даже с вызовом.

— Кофе? Оч-чень хорошо! Я уже давно не тороплюсь.

В лифте и в коридоре я что- то говорил об институте — у нас тут это, а там — то; в кабинете помог пани снять пальто и пригласил садиться. На ней была розовая блузка с белыми манжетами и белым круглым воротничком и синяя юбка в том дизайне, который называется «плиссе»; не очень в этом разбираюсь, но сейчас, кажется, таких не носят. Для своего возраста она была стройная (именно стройная, а не высохшая); ногти были хорошо ухоженные, чего не увидишь у пожилых женщин, которые — говоря метафорически — капитулировали перед жизнью. У меня слишком большие и беспорядочные стопки книг и бумаг на столе и на стульях. Некоторых посетителей, по-своему представляющих профессорский кабинет, это несколько ошеломляет, но моя гостья отозвалась так:

— Как у вас уютно!

Вежливая ты девочка, подумал я, глянув на нее и, убедившись, что не иронизирует, пошел в препараторскую запаривать кофе. Обычно я пью растворимый, но это был особый случай. К тому же я не знал, о чем говорить, и с облегчением сбежал из кабинета.

Когда мы начали пить кофе, зазвонили телефоны; как раз на эти несколько минут пришлись какие-то неотложные дела у моих сотрудников; было еще что-то — будничное и необязательное… Наконец пани Виолетта поблагодарила и решительно встала. Я подал ей пальто и провел до лифта.

К концу дня дошла очередь до моих креветок. Я начал их обчищать и… Сначала вспомнился такой стишок:

Если плавники и зябры —

Это рыбы, а не жабы.

Если клешни и усы —

не сыскать такой красы.

А на самом деле тогда речь шла о креветках — бог знает откуда они взялись в Киеве зимой одна тысяча девятьсот пятьдесят первого года. И я их видел впервые. Было последнее воскресенье перед Новым годом. Сосны в Святошине, закамуфлированные изморозью, были красивы на грани невероятного; кое-где белочки стряхивали с крон ручейки снега, а не потревоженный ветром дым из дымоходов поднимался до самого неба. Виолетта остановилась (мы катались на лыжах вдоль шоссе), сняла зеленую вязаную шапочку с помпоном и тряхнула головой; волосы легли на плечи.

— Давай зайдем в библиотеку… хочешь? Здесь работает моя мама.

Тихая (даже провинциальная) библиотека на третьей просеке была мне хорошо знакома, потому что почти каждое воскресенье я по несколько часов сидел в читальном зале. Иногда готовился к занятиям по знаменитому марксизму-ленинизму, а иногда — читал книжки, которые мне было разрешено самому выбирать на полках; мама Виолетты уважала постоянных читателей. Мы оставили лыжи в коридоре и зашли. Как всегда, было пусто. Пахло лучшим, что бывает на свете, — слежавшимися, но не истлевшими книгами — и скромными духами пани библиотекарши. Она внимательно посмотрела на нас и подняла брови:

— Вы знакомы?

— Ма, мы знакомы и хотим чаю. Володя, ты хочешь чаю?

С Виолеттой я познакомился неделю или две назад на такой же лыжной прогулке. Она училась в девятом классе, а я — студент-первокурсник — рядом с ней чувствовал себя зрелым мужчиной.

Сначала мы пили чай из стакана и двух разных чашек. Я стеснялся брать сахар, потому что тогда всего и всем не хватало, но мама, заметив это, решительно пододвинула ко мне консервную жестянку с рафинадом.

— Господи, я же забыла! — сказала она, когда мы уже собирались идти. — У меня — креветки!

— У тебя — кто? — Виолетта (как и я) видела это чудо впервые. Это раки?

Мама продекламировала стишок о рыбах и раках, в котором имелось еще две строки:

Если зябры и клешня —

не пугайте вы меня.

Я не знал, как к этим креветкам подступиться, однако все оказалось очень просто. А руки можно вытереть старой газетой — особенно в том случае, когда кое-кто, собираясь кататься, не кладет носовой платок в карман лыжных штанов.

Когда вышли из библиотеки, уже темнело. Напротив, около кинотеатра, бурлила жизнь. Мы доехали до четвертой просеки (там у родственников жил я) и вернулись аж на первую (там жила Виолетта). Я помог ей снять лыжи, а затем поцеловал. Она спокойно (но без спешки — женщины это умеют даже в девятом классе) освободилось от моих рук и предложила:

— Давай пойдем в кино. Пойдем?

Это хорошо — пригласить девушку в кино… Я отказался, ссылаясь на зачет, к которому должен готовиться. А затем была сессия, я уехал на каникулы, и все понемногу забылось, и больше на лыжах мы с Виолеттой не катались, хотя в библиотеку я ходил.

…Кинотеатр на третьей просеке стоит и до сих пор, а библиотеку снесли. Виолетта! Если тебе попадутся на глаза эти строки, знай: я умею варить креветки в хорошо подсоленной и заправленной укропом воде. Прости за то, что тогда отказался от кино: столько денег, чтобы купить два билета, у меня не было. И почему же ты не напомнила о фантастических соснах в Святошине? Мой телефон 431-05-24. Звони и приходи!