Неизвестные войны Евгения Шамрая,

Сорок первый год... Одиноким седым кленам, юношам той поры, принявшим на себя страшный удар нацистских армад, за девяносто. В кинофильмах о далеких временах молодые актеры, конечно же, стараются изо всех сил, однако ощущаешь, что это было не так: смертная тень голода и усталость неудачи выглядят иначе. Но вот истинный документ эпохи, листки автобиографии ученого-биохимика, организатора и комиссара партизанского отряда в лесах вокруг Киева за линией фронта Евгения Федоровича Шамрая, стающие, в сущности, одиссеей, где правда превосходит любую выдумку. Странички сохранились в архиве Национального медицинского университета имени А. А. Богомольца.

«Я родился 14 июля 1911 года в крестьянской семье, в селе Малая Новоселица Полонского района Каменец-Подольской области, — писал Е. Шамрай в июне 1946-го. — До 14 лет жил с родителями, с 1925 года работал в мастерской при Новоселицком сахарном заводе. С 1928 по 1930 годы учился в Полонской агротехшколе, а в 1930 г. поступил в Кировоградский сельскохозяйственный техникум и закончил его тогда же. С 1930 по 1933 гг. работал агрономом при Новоселицком сахарном заводе. С 1933 по 1938 гг. обучался в Киевском госуниверситете и окончил его 8 августа 1938 г. По июль 1941 г. работал ассистентом кафедры биохимии 1-го Киевского мединститута. В июле 1941 г. добровольно пошел служить в Красную Армию (339 медсанбат), где служил до 18 сентября 1941 г.

18 сентября 1941 г. наш медсанбат предпринимает попытку выйти из вражеского окружения на Полтаву, и в с. Великие Кручи Пирятинского района разбит врагом. Я в этом бою оказывал помощь раненным товарищам, вместе с ними попал немцам в руки. Меня, как и многих военнопленных, конвоировали через г. Хорол, Кременчуг, Винницу, Жмеринку в лагерь для пленных.

В Жмеринке, в этом лагере, будучи в очень тяжелом состоянии, я обратился в лазарет. Там я встретил врачей-военнопленных, бывших моих друзей по институту — Кравченко, врача Киевского стоматинститута, Белагу, врача Винницкого мединститута. Они переправили меня как безнадежного в больницу в Жмеринке, сказав, что спишут как умершего. Но больницы я избежал, а пошел на Киев. Так 30 ноября 1941 г. я вырвался из плена. Добрался до Киева в декабре. Тут я встретил своего товарища Марченко Алексея Ивановича (профессора-стоматолога А. Марченко я также хорошо знал. — Ю.В.). Мы решили поселиться в Тетереве Бородянского района, вблизи леса, и начать партизанскую борьбу с немцами. В Бородянском районе я прожил до прихода Красной Армии 9 ноября 1943 г. Последняя моя должность в подполье — секретарь Бородянского подпольного РК КП(б)У и комиссар Тетеревского партизанского отряда. Отчет мой о подпольной партизанской борьбе утвержден Бородянским РК КП(б)У и Киевским обкомом КП(б)У. С февраля 1944 г. по февраль 1945 г. работал вторым секретарем Броварского РК КП(б)У Киевской области, а с февраля 1945 г. по настоящее время работаю председателем исполкома Барышевского райсовета депутатов трудящихся».

Казалось бы, Е. Шамрай, кандидат в члены партии с 1935-го и член партии с 1940 года, руководящий работник с безупречной партизанской биографией, мог теперь беспрепятственно продолжать свою карьеру. Но она не прельщает его. В 1955 г. он возвращается на кафедру биохимии, ассистентом, потом доцентом, с 1955 по 1976 гг. является ее заведующим. В 1946 г., разыскав довоенные работы, в короткие сроки защищает диссертацию на соискание ученой степени кандидата биологических наук «Физические и химические факторы стабилизации аскорбиновой кислоты в растворах». А уже в 1952 г. следует докторская диссертация «Химическое взаимодействие и биологическая взаимосвязь между аскорбиновой кислотой и некоторыми полифенолами». Собственно, это продолжение его первых исследований о вариантах и свойствах аскорбиновой кислоты, опубликованных молодым ученым в 1939-м и 1941-м годах. И вместе с тем совершенно новое научное слово. Причем волнующая прелюдия его — уникальный «картофельный госпиталь», организованный Евгением Федоровичем на партизанской Киевщине для лечения раненных боевых побратимов в условиях каждодневных поединков с оккупантами и их приспешниками.

Картофельный госпиталь... В истории военно-полевой медицины такого наименования нет, и тем не менее перед нами спасительный научный след удивительных биохимических прорывов, характерных для Украины еще с середины XIX столетия. Ведь кафедра биологической химии была учреждена в Университете св. Владимира в Киеве в 1863 г. Между прочим, около тридцати лет кафедрой руководил Алексей Андреевич Садовень, подписавший в 1916 г. диплом с отличием лекарю Михаилу Булгакову. Парадоксально, но его работы об изменении обмена веществ при голодании (1897 г.), во всяком случае, в отношении Е. Шамрая, звучат пророчески...

Как раз в это время в мировой науке возникает учение о витаминах — носителях жизни, по определению польского биохимика Казимежа Функа. Многосторонняя витаминная гонка форсируется и в Украине, прежде всего, под влиянием академика Александра Владимировича Палладина, биохимика первой величины, в том числе и в витаминологии, в будущем создавшего витамин К, викасол, кровоостанавливающий эликсир.

Разумеется, в этом круге изучается и витамин С, мультицелевая по возможностям аскорбиновая кислота, ее симбиоз с другими «биологическими дарами», и Е. Шамрай фактически одним из первых в мире, еще до работ лауреата Нобелевской премии Л. Полинга, улавливает такие профилактические и лечебные эффекты.

Итак, поля и леса вокруг Бородянки, картофельный край. Замаскированные палатки, где лежат раненные бойцы-партизаны. Остро нужен каждый ствол. И комиссар-биохимик, пытаясь отыскать необходимые лекарства, вспоминает: картофельный сок, содержащий аскорбиновую кислоту в сочетании с другими органическими целителями, — терапевтическая и хирургическая кладезь. Свежевыжатая картофельная кашица, по совету Е. Шамрая, теперь постоянно используется при перевязках, в том числе гнойных и, как правило, новшество не подводит.

Госпиталь этот, своеобразные биохимические сражения Шамрай так и не описал, на его пути наряду с постижением любимого предмета было и заведование кафедрой во вновь организованном медицинском институте в Ивано-Франковске в 1948—50 гг., и руководство лечебным факультетом в Киевском мединституте, более года он исполнял обязанности ректора старейшего вуза. Как раз в этот период в институте работали Н. Амосов и Л. Тромашевский, в будущем Герои Социалистического Труда. Шамрай как бы спешил в обобщении своих научных прозрений и педагогического опыта. Учебник «Клиническая биохимия» был опубликован в Москве тремя изданиями. И вместе с тем, пожалуй, главная его работа — «К проблеме взаимодействия витаминов С и Р. Галаскорбин, его химические, биологические и терапевтические свойства». Работа эта, опубликованная в 1962 г., фактически и явилась стартом полифенолов, естественных соединений растительной природы, но в комплексе с аскорбиновой кислотой. Шамрай увлекает своим открытием целую когорту молодых врачей в Киевском медицинском институте, причем не биохимиков. Скажем, хирург Андрей Корнеевич Мендель (из-за «подозрительной» фамилии в период гонений на генетику у уроженца Переяславщины случались и неприятности) доказывает, что галаскорбин эффективен при язвенной болезни желудка, а врач-инфекционист, фронтовик Михаил Алексеевич Ковбаско в Октябрьской больнице вводит новый препарат в протокол лечения вирусных гепатитов. Сегодня галаскорбин перещеголяли многочисленные пищевые добавки, по сути, на основе полифенолов, но это средство было первым!

Натура дружественная и доброжелательная, Е. Шамрай был душой кафедры. Предшественники профессора Сергей Исаевич Винокуров и Ростислав Всеволодович Чаговец, профессор кафедры врач-фронтовик в дни прорыва блокады Ленинграда Минна Марковна Эпштейн чувствовали его поддержку, аура была абсолютно демократичной. Галаскорбин входил в моду, и после беседы с Евгением Федоровичем я написал об этой новинке, обратившись к обнадеживающим работам Михаила Ковбаско, работавшего на кафедре инфекционных болезней под руководством Александры Сокол, также из фронтовой плеяды. Ведь беды гепатитов нарастали. И однажды Евгений Федорович пригласил меня в гости. Жил он на Чоколовке, белокаменные новостройки уже высились, а его одноэтажный домик с небольшим садом, контрастировавший наступающему урбанизму уютом и тишиной, все стоял нерушимо среди них: Шамрай был известной личностью, заслуженным деятелем науки УССР, и все медлил со сносом. Мы пригубили по капле его авторской оригинальнейшей ореховой настойки, и Евгений Федорович стал рассказывать о своей партизанской эпопее, о невероятной правде тех лет. Но о трагической колонне изможденных защитников Родины, оказавшихся в безвыходном пленении, двигавшихся пешком, впроголодь, с натертыми ногами, под немецкими дулами через всю оккупированную Украину, он тогда ничего не поведал. Я узнал о леденящих душу подробностях из его мало кому известной автобиографии. Зато в разговоре вставали почти детективные детали 1942-го — 1943-го. Иногда Шамрай наведывался на подпольную встречу в Киев. Вычислил, что безопаснее всего осуществлять явку прямо, как говорится, под носом у врага. В добротных сапогах, респектабельном полушубке, с портфелем появлялся на нынешней Софиевской площади, на углу Рыльского переулка, под «присутственными местами», где дислоцировалась полиция. Никто и не думал останавливать двух оживленно беседующих, среди скопления немецких машин, степенных господ. С новым заданием возвращался в леса...

Если вдуматься, битва за галаскорбин также была войной Шамрая. Но ему предстояло и третье испытание, быть может, самое трудное. С годами Евгений Федорович стал неудержимо полнеть, вес грозно нарастал, повышалось артериальное давление, тяжело было читать лекции. Как биохимик, он понимал: обмен веществ резко нарушен, а лекарства здесь бессильны. И тогда профессор, возможно, одним из первых прибегнул к длительному лечебному голоданию, воздерживаясь от пищи в течение двух-трех недель, однако работы ни на день не прекращал. Прочел классические труды А. Садовеня о феномене голодания и довольно успешно избавлялся от недуга полноты. Добивался «ренессанса» своим стоицизмом и выдержкой несколько раз, но успех был все менее продолжительным. Лишь немногие знали, чего стоили Шамраю своеобразные эксперименты на себе, по сути, снова героические. Он умер в июле 1980 года, не дожив до шестидесяти девяти. Этим летом исполнилось сто лет со дня рождения создателя галаскорбина.

Иных уж нет, а те далече... Каким он был в качестве председателя райисполкома в возрождающейся Барышевке? Тут вырисовывается также весьма любопытный сюжет, наподобие госпитальных усилий, но скорее этический, нравственный. О днях в Барышевке мне как-то поведал Василий Иванович Милько, в былом военный летчик на Севере в годы войны, один из ректоров в альма-матер, Киевском медицинском институте. Милько после демобилизации был направлен в Барышевку секретарем райкома комсомола. И почти каждый день Шамрай, направляясь на работу, заходил утром в домик райкома, уговаривал Василия Ивановича попытаться поступить в медицинский институт, поскольку для жизни это важнее, чем иные вертикали. В конце концов Милько так и сделал. Он заведовал кафедрой рентгенорадиологии и, очевидно, первым в Киеве зафиксировал, после взрыва в Чернобыле, появление радионуклидов в воздухе...

Память — солнце ушедших. Евгений Федорович Шамрай давно на другом берегу. Но он был талантливым ученым, смельчаком, человеком подвига, олицетворением патриотического мужества, его жизнь и судьба — частичка истории современной Украины. Пусть этот очерк напомнит о нем, побудив другими глазами посмотреть и в себя.