«Никогда не жалел, что избрал именно такой путь...»

Сердце представителя украинского национального движения, политзаключенного, историка, автора более 100 научных трудов, члена Объединения украинских писателей «Слово», остановилось 16 апреля. Днем ранее Валентину Яковлевичу исполнилось 83 года.

Валентин Мороз дважды (в 1965-м и 1970-м) был лишен свободы по статье «Антисоветская агитация и пропаганда». Сроки пребывания в неволе, которые определил суд, — 4 и 14 лет. В защиту Мороза тогда встали Иван Дзюба, Вячеслав Чорновил, Иван Свитличный, Зиновия Франко, Иван Сверстюк, Василь Стус, Ирина Стасив (Калинец), Игорь Калинец, Нина Строката, Юрий Шухевич и др.

В 1979 году власть обменяла Мороза и еще четырех политзаключенных на двух экс-служащих ООН, осужденных в США по обвинению в шпионаже. В то же время Мороза и других людей, которых обменяли на граждан СССР, лишили советского гражданства.

Жил в США и Канаде. Преподавал в Гарвардском университете, издавал журнал «Анабазис», вел еженедельную радиограмму в Торонто.

Вернулся на Родину в апреле 1990 года.

Был профессором Украинского полиграфического института имени Ивана Федорова (впоследствии — Академия книгопечатания) и Института физкультуры (впоследствии — университет). Также преподавал в филиале Украинской академии государственного управления при Президенте Украины.

Автор ориентировочно 30 книг. В 2016 году, празднуя 80-летие, представил заключительную книгу из трилогии «Украина в двадцатом веке».

Накануне сорока дней предлагаем воспоминания о Валентине Яковлевиче людей, которые в разные годы общались с этой действительно незаурядной личностью.

«БЫЛ ОЧЕНЬ СПОСОБНЫМ ПУБЛИЦИСТОМ...»

Игорь КАЛИНЕЦ, поэт, прозаик, один из главных представителей так называемой позднешестидесятнической генерации и диссидентско-самиздатского движения в Украине, узник брежневских лагерей:

— Мороза я знаю с 1960-х годов. Еще с тех времен, когда начались первые аресты, — с лета 1965 года. Люди нам передавали, кто он такой, откуда, что он был преподавателем и в Луцком, и во Франковском институте. Знал, что его лишают свободы за распространение самиздата. Знаю также это по своей семье... Это было произведение «Из процесса над Погружальским» — наиболее резонансное тогда произведение... Было и много других. Преимущественно это была поэзия. В итоге, как писал сам Мороз, «революцию в Украине в 60-х годах начали поэты». Имел в виду Симоненко, Костенко, Сверстюка. Это они начали эту революцию, потому что это революция, которая была выражением самиздата. К той революции и мы были причастны, потому что Ирина (жена Игоря Калинца. — Т.К.) перепечатывала некоторые вещи, в том числе — ту вещь острую, которую я назвал. Я запустил в самиздат одну статью о Тычине, а потом отгадывали, кто же он, этот автор. Потом говорили, что это автор из-за границы...

Следовательно, так мы узнали о Морозе. Он получил 4 года. Он, кажется, вошел в ту книгу «Лихо з розуму» (это первый сборник, составленный во Львове Вячеславом Чорновилом в 1967 году, где собраны биографические и творческие дополнения о первых двадцати арестах среди украинской интеллигенции 1965 — 1966 гг. — Т.К.).

Четыре года заключения — это был средний срок (потому что давали и по два, и по семь лет). Вернулся, кажется, во Франковск. На то время был женат на Рае, с которой мы уже успели познакомиться. Знали, что она по происхождению болгарка из Южной Украины. Работала Рая преподавателем немецкого языка. Мы подружились с ней, а Ирина — особенно. И она потом очень влияла на нас. Почему я так подчеркиваю это? Потому что потом произошла семейная трагедия... Но сначала мы были удивлены Морозу, который вышел из заключения, который был очень активным. Он приехал во Львов. Ирина его «угостила» тем, в чем он очень чувствовал потребность, — произведениями Донцова. Донцов произвел на него колоссальное впечатление, что потом чувствовалось во всех написанных его трудах.

Первый труд, который он написал во время первого сидения, — «Репортаж из заповедника Берии», о своем заключении. Эта вещь тоже пошла в самиздат и очень была популярна (ее перепечатывали, передавали из рук в руки). Но он на том не успокоился, потому что если бы успокоился, то, возможно, судьба его была бы совсем другая. Но он тут же взялся за перо. Он был очень способным публицистом. Написал статьи «Среди снегов», «Хроника сопротивления», «Датан и Моисей». Эти вещи мы имели, тоже перепечатывали и распространяли. А особенно поразила нас «Хроника сопротивления».

На свободе Мороз находился недолго. Мы виделись буквально несколько раз. Однажды, на дне рождения Григория Чубая, Мороз сказал, что в случае, если его не станет, то «эстафету» от него должен был взять Григорий. Не знаю, почему шла речь именно о Григории, ведь эту эстафету мог взять кто угодно, кто чувствовал угрозу. А после того Мороза опять арестовали. Потому что власть расценила, что не нужно ему давать возможности писать, потому что каждый его публицистический опус был очень талантливо написан. Это на то время были публицистические шедевры.

Когда я издавал Ирину (речь о «Собрании произведений Ирины Калинец: 10 томов для размышлений», опубликованном в 2012 году. — Т. К. ), то, пересматривая архивы, нашел несколько материалов, и моих, и других, как протесты против ареста Мороза. Например, 31 августа 1970 года — председателю совета министров, первому секретарю ЦК КПУ, председателю комитета госбезопасности, главному прокурору... Заявление «Как можно арестовать людей только за их творчество?». Писала это Ирина Калинец. Я был первым, кто подписал. И еще было с десяток подписей. Есть еще заявление Ирины Калинец и других председателю Ивано-Франковского областного суда с требованием допустить на процесс к Валентину Морозу. Конечно, на процесс мы не были допущены, он был закрытым. Допускали только тех, кому доверяли, — кагебистов, которые занимали несколько мест, и это делалось для создания впечатления, что суд был открытым. Мы стояли под судом... Есть также телеграмма группы интеллигенции в Ивано-Франковский областной суд, чтоб допустили на этот закрытый суд. Шла речь о том, что человек не может быть осужден к 14 годам за несколько публицистических вещей. Вот все, что касалось его второго ареста и суда.

После того я свою самиздатское творчество посвящаю Валентину Морозу. Моя книжка «Подытоживая молчание» как раз написана после суда. Я к той книжице написал такое посвящение: «К Валентину Морозу. Я хотел бы, чтоб эта книжка была для тебя хоть на мгновение платком Вероники на Крестной дороге. Я хотел бы, чтоб эта книжка, как платок Вероники, напоминала нам о святости твоего лица». Игорь Калинец, Львов, 20 ноября 1970 года».  Эта книга через год вышла в Германии и уже на моем суде фигурировала как обвинение. Иллюстрации, графику Романа Петрука я сам подбирал и сам фотографировал. За это его очень преследовали, и он был на очереди к арестам.  Так же за иллюстрации к моей книге был на очереди к арестам Богдан Сорока. Но я на следствии сказал, что ни тот, ни тот для меня специально ничего не создавали, что была выставка, где я те работы увидел и полюбил. И удалось мне тех ребят спасти.

И дальше мое творчество в самиздате проникнуто темами протеста против ареста Мороза. Конечно, это стихотворения разного характера, не все они прямо посвящены Морозу, но то настроение есть. Я даже взял из Мороза цитату. «Напруги лук тугий порве запону сіру...» — это из его поэзии.

Также посвятил аресту Мороза стихотворение «Тренос над ще однією хресною дорогою», где есть такие слова: «Самтньо двигаєш хрест — таке ще немічне наше плече». Или перекликания с «Хроникой сопротивления» — «Свіжий хрест, недарма плаче з нього космацька живиця, о, він ще послужить замість іконостасу в нашому обкраденому храмі». Там шла речь о космацкой церкви, разрушенной после фильма «Тени забытых предков». И так далее...

Конечно, здесь есть образ жены. «Понад натовпом металом пойнялись страдальні руки дружини... Вероніко, ти хотіла обтерти скривавлене обличчя... Ногами шматують полотно, що стане стягом...».

Есть строки о Морозе и в других книгах, в частности в сборнике «Вино для княжны», который посвящен трагедии Аллы Горской.

А потом так случилось, что мы с Ириной попали в другой мир — зарешеченный. Но узнавали в лагерях о долгой голодовке Мороза. Узнавали о том, что во Владимирской тюрьме он жил с людьми-побытовцами и был конфликт, когда заостренной ложкой его по животу порезали. Также знали, что два года он сидел сам в камере... А затем узнавали из разных источников (то ли родственники на свиданиях рассказывали, то ли приходили нам вести, зашифрованные в письмах), что в мире создаются комитеты в защиту Мороза — почти в каждой стране, а особенно там, где много украинцев.

А дальше есть такой момент, когда я перестаю говорить воспоминания о Валентине Морозе... Мы знали, какую большую роль сыграла в его освобождении Рая. Мы ее очень любили, верили ей, помогали. Она даже осмелилась дать в Москве интервью нескольким иностранным корреспондентам, что, собственно, и произвело огласку о Морозе по всему миру. Одним словом, она очень приобщилась к его освобождению. И когда она оказалась в Америке, они вместе не смогли жить... И то, что Валентин решил с Раей расстаться, по нашему мнению, было очень неблагородно. Поэтому я свои воспоминания о Валентине Морозе на этом прекращаю.

«БЫЛ НОНКОНФОРМИСТОМ...»

Степан ПАВЛЮК, доктор исторических наук, академик НАН Украины, профессор, директор Института народоведения НАН Украины:

— Из обзора жизни Валентина Мороза, ее поступков, реакций на разные политические процессы в Украине могу сказать, что он имел свой, особый взгляд и был нонконформистом.  И я думаю, что это мотивировано его жизнью.

Он родился на Волыни. И очевидно, те польско-украинские события, которые происходили на Волыни, воспринял, еще будучи ребенком, по-своему и сам освоил. Отсюда, наверное, и исходит его нонконформизм.

Он, несомненно, был одаренным человеком. Получил историческое образование, которое в советское время было таким, как было. Это, очевидно, и способствовало возникновению его неповиновения.

Его осудили очень молодым — 30-летним. Очевидно, власть понимала, что он не поддавался какой-либо редакции своих взглядов. Также очевидно, что кагебисты видели в нем достаточно небудничную угрозу, а тем более — в институте, в интеллектуальной среде. Поэтому и делали все, чтоб его локализовать. Следовательно, было сфабриковано дело, по которому Мороза судили за антисоветскую пропаганду, агитацию за свержение советского конституционного строя и так далее. И он поплатился свободой на четыре тяжелых года. Это был 1965 год. Как раз тогда движение шестидесятников было активно, и он был привлечен к этому движению. Мороз назовет это движение интеллигентной революцией.

Он на то время уже имел много статей, был хорошим публицистом и историком, педагогом. Его материалы были опубликованы на Западе. И Мороз уже тогда понимал, что стал фигурой, стал революционером. Он был мировоззренческим волюнтаристом и не мог повиноваться этой власти. И он так до конца и не покорился — был воином на этом поприще.

Когда Мороз вернулся из первого заключения, за ним, очевидно, опять следили. А из-за этой бескомпромиссности поступков, мировоззрения, непоколебимости национальной идеологии через год в наглым образом опять арестовали — на 14 лет. Это в нем выработало свою стихию, виденье, каким образом в тех условиях самому не покориться и, наверное, сформировать среду таких же непокоренных. А тем более, что в тюрьме было очень много диссидентов — и не только из Украины. Там был даже создан комитет между узниками разных национальных сред — для того, чтобы консолидироваться. Мороз в этом активно участвовал. И это тоже был акт, потому что те сатрапы, те кагебисты, те надзиратели пытались национальные среды рассорить между собой в лагере, чтоб легче было творить бесчинства.

На Западе в то время происходило много протестов. И он стал фигурой заметной. И на то время что делали кагебисты? Да хотели от таких людей избавиться, потому что перевоспитывать их было невозможно! Так выбрасывали за границу. Мол, говори там сколько хочешь! У нас есть свой каземат, свой режим, у нас есть сталинско-бериевские образы жизни и поведение со всеми покорными...

Мороз был депортирован. И это была замена на двух кагебистов, которых высылали из Соединенных Штатов Америки, на пять наших.

Конечно, с тем самостийницким взглядом он на Западе влился в интеллектуальную среду — и не только в нашу диаспорную. Он хороший корреспондент, журналист, написал много статей. Знаем, что его наследие — около двух тысяч публицистических материалов. Следовательно, он был активен, нужен в журналах. Его привлекали к лекционным курсам в США. Изучал в Свободном украинском университете в Мюнхене, получил степень доктора философии. Исследовал историю Восточной Европы. Имел очень много интересных научных материалов. И он постоянно подавал сигнал своеобразия взглядов, отличающихся от диаспорных течений. Ему говорили, что это нехорошо, но он все равно не повиновался — этот волюнтаризм, эта стихия в нем господствовала, очевидно, еще из Волыни...

Вот вы спрашиваете, почему так мало людей вспоминают в эти дни Валентина Мороза? Я и сам не сразу узнал о его уходе... А знал я его очень хорошо, и мы много с ним разговаривали!

Его знали как самостоятельного, постоянного во взглядах, ни от кого не зависимого, эмоционального, очень остроумного в разговорах... Но диаспоре он не понравился, потому что имел собственный взгляд на многие вещи. Скажем, была ли это мельниковская структура или бандеровская...  Ему не нравилась разрозненность зарубежной украинской элиты. Он очень четко ориентировал мир, украинскую диаспору и Украину на те болезненные точки ХХ века, которые были изувечены российской историографией.

Он не изменил свои взгляды и тогда, когда уже вернулся во Львов.

Мы знаем, что у нас здесь, в Галичине, до сих пор происходит непонимание общественного процесса. То есть у нас есть идеальная формула, некая созданная в мечтах, без анализа, а как бы к этой идеальной форме успешно прийти... Это как определенная стихия и отсутствие в действительности интеллектуальной сердцевины, которая была бы харизматичной, которая бы могла так или иначе освещать эти взгляды.  Не получилось, потому что расщеплены мы были и так далее... И он очень переживал то состояние, тот политический процесс.

Он был деликатен, даже очень деликатен в разговоре. И когда кто-то не соглашался с его рассуждениями, он не старался доказывать свое мнение аж так — с пеной.

Валентин Мороз — чрезвычайно интересная личность, которая постоянно жила естеством посоветовать, помочь своей истории, своему народу.

«СТУДЕНТЫ ОХОТНО СЛУШАЛИ ЕГО ЛЕКЦИИ»

Андрей СОВА, кандидат исторических наук, доцент Львовского государственного университета физической культуры имени Ивана Боберского:

— Я познакомился с профессором Морозом в 1990-х — еще школьником слушал его чрезвычайно интересные и содержательные лекции по истории Украины. Это было время, когда не хватало соответствующих учебников для школьников и студентов, потому изложения Валентина Мороза были чем-то абсолютно новым и давали толчок к поискам, знакомили с теми страницами украинской истории, на которые в советские времена было наложено табу. И до сих пор в домашней библиотеке имею книгу, купленную в 90-х, — «Украина в двадцатом веке», где Валентин Мороз давал очень оригинальные оценки событиям ХІХ — начала ХХ века.

Много лет Валентин Мороз воплощал свою давнюю мечту — писал историю Украины ХХ века. Первый том появился в 2005-ом, второй — в 2012-ом, третий — в 2016-ом.

Вспоминаю, как 10 июня 2006 года во Львовском дворце искусств проходила презентация первого тома «Украина в двадцатом веке». Всего на мероприятии присутствовали ориентировочно 60 человек. Среди них Андрей Парубий (автор предисловия к книге), Михаил Горинь, Нестор Пронюк, Петр Боднар, Петр Франко, Оксана Франко и другие. Андрей Парубий говорил о феномене личности Валентина Мороза, который стал отражением и символом целой эпохи. Михаил Горинь выразил пожелание, чтобы книгу прочитали все украинские политики. А сам Валентин Мороз в своем выступлении отметил, что «мы должны быть националистами, и не обязательно себя называть этим словом. Нужно жить как националисты». Считал себя бандеровцем.

Я неоднократно приглашал Валентина Мороза прочитать лекции по актуальным вопросам истории Украины для разных молодежных сред. Он всегда охотно отзывался на такие предложения. Ни разу не отказал — он этим жил.

Работая вместе с Валентином Морозом на кафедре украиноведения, а впоследствии — на кафедре гуманитарных дисциплин во Львовском университете физической культуры, имел возможность ближе познакомиться с этим незаурядным человеком.

Мы немало общались — разговаривали не только об истории, но и о современной Украине. Его интересовало, чем живет молодежь, какие тенденции в украинских националистических партиях и организациях, также — ход российско-украинской войны, рассказы бойцов из линии фронта... Немало интересных мыслей и фактов Валентин Мороз потом транслировал в своих передачах на Львовском радио, при этом не забывая посылаться на того или иного человека, который поделился с ним соответствующей информацией.

Я присутствовал и на лекциях Валентина Мороза для студентов стационарной и заочной форм обучения. Непременным атрибутом на них была политическая карта Украины или Европы. Профессор практически на каждое занятие приносил несколько книг, которые касались темы, знакомил с ними студентов. Среди литературы, которую он использовал в учебном процессе, было немало редкостных диаспорных книг, которые профессор в начале 90-х годов перевез из Канады во Львов. Студенты охотно слушали его лекции.

Валентин Мороз, несмотря на приязненные отношения, держал людей на расстоянии. Очевидно, дали о себе знать советские годы его жизни и пребывание в эмиграции в США и Канаде.

Относительно еды был непритязателен. Когда было несколько пар в день, мог перекусить несколькими сухариками, которые всегда имел в сумке.

Любил шутить. Составлял свой сборник юмора, который планировал издать после третьего тома «Украина в двадцатом веке». На заседаниях, мероприятиях, импрезах и празднованиях «рассыпал жемчуга» из этого сборника — как из советского времени, так из настоящего. «Политруков» он называл «поллитруками»; кафедру, на которой работал, — кафедрой гуманитарной помощи (вместо «кафедра гуманитарных дисциплин»), а кафедру олимпийского образования, на которую любил заходить (порой с гостинцами — орехами из своего сада), — кафедрой олимпийской беспросветности и так далее и тому подобное.

Многим украинским политикам и преподавателям нашего университета давал очень удачные прозвища, которые подчеркивали черты характера того или иного человека. В действительности в 99,9% случаев это ему удавалось!

Неоднократно шутил, что не имеет времени читать книги: «Я же пишу!»

Проникался внутренними делами университета, в частности процессами, которые сопровождали присвоение имени Ивана Боберского Львовскому университету физической культуры. Любил после пар прийти на кафедру олимпийского образования и поговорить с преподавателями о новых находках из жизнеописания Ивана Боберского, о положении дел в написании книги об Иване Боберском (знал об этом деятеле, находясь в 80-х годах в Канаде) и тому подобное.

Профессор не любил, когда люди, вместо того, чтоб воплощать какие-то проекты, «сотрясали воздух» болтовней. Тогда говорил: «Никого не интересуют добрые намерения, всех интересует хорошая продукция!» или «Хороший парень — это не профессия!» и так далее. А тех людей, которые были псевдоисториками, называл «чапаеведами». Считал, что на мир нужно смотреть «украинскими глазами». Когда заходила речь о поляках или других национальных меньшинствах в Галичине, говорил: «Пусть об этом пишут они. Нам есть чем заниматься!».

Валентин Мороз прожил достаточно тяжелую и насыщенную жизнь, пережив аресты, репрессии, издевательства и скитания. Но никогда не жалел, что выбрал именно такой путь.

Для него Украина была прежде всего!