Одинокий человек в городе — как в лесу

По дороге на работу, шагая по Оболони, земля которой все еще сохраняет кое-где зеленые частички бывших садов, я много раз встречала немолодую женщину, которая ходила по берегу озера Опечень или сидела на скамейке под своим высотным домом, глядя на то же озеро — такая маленькая и одинокая. Я не сразу решилась прервать ее одиночество, но, наконец, подошла и заговорила с ней. Из нашего разговора получилось небольшое интервью, которое, надеюсь, прибавит хотя бы маленький штрих к пестрой картине нашей современной жизни.

— Приближается Новый год и Рождество. С кем вы обычно отмечаете праздники, дни рождения? Очевидно, вы на пенсии. Вспоминают ли вас на том предприятии, где работали?

— Я всматриваюсь в вас — вы женщина уже немолодая, знаете жизнь, а такое спрашиваете. Да кому я теперь нужна? Разве о таких, как я, кто-то помнит? Когда пошла на пенсию, то 3-4 года еще вспоминали — там на Новый год, на 8 марта — приходили поздравить, приносили какой-то подарок: как не как, а 40 лет на одном месте отбатрачила. Но не ходить же им до самой моей смерти? Потому что я все не умираю, прости Господи! Когда сегодня встречаемся с бывшими знакомыми, то уже и не здороваются. Скорее всего, не узнают — ой быстро, ой бегут мои годочки! Ой, Боже мой! Уже и сама себя в зеркале не всегда узнаю — кто же другой будет помнить? А что касается праздников, то, кто скажет, что это такое? По-моему, это когда вокруг люди, которых ты любишь и которые тебя любят. А все другое — это только календарь. Не имеет значения — день как день, не отличается от других.

— Расскажите немного о своем жилище — уютно ли вам в своем доме?

— Что там рассказывать! Хата из бетона, но не на земле, а на седьмом этаже — без сада, без двора, а также, считай, без соседей. Потому что сколько лет живем рядом, а друг друга не знаем — разве что здороваемся. И то только на своей площадке — во дворе не знаем друг друга. Единственное с кем немного подружилась, это со старой, больной, почти неподвижной и немного не в себе бабушкой на восьмом этаже. А получилось это так — несколько лет назад прихожу я домой, а в квартире потоп — течет сверху вода по стенам. Телефона не было (нет и сейчас), разыскать пьяницу-слесаря — не такое простое дело. Поэтому, побежала наверх, злая как черт. Не стуча, толкнула двери — оказались открытыми; вбежала и стала кричать, сама не зная на кого. А потом рассмотрела — лежит на кровати маленькая, худая, как ребенок, старая бабушка; молчит, смотрит на меня, а из глаз текут слезы — она уже не могла вставать. Как-то она на меня подействовала, что мне даже стыдно стало. Ну, что было делать? Воду, в конце концов, как-то перекрыли, а на ремонт квартиры я не собралась — так и живу «под подтеками». Да и переживать нечего, потому что я за всю мою жизнь на мебель так и не собралась: при советах очередь не дошла, но теперь уже и думать нечего — такие цены. А с той бабушкой мы с тех пор, как это сказать? Может, сдружились. Я к ней захожу, покупаю ей продукты, иногда уберу. А чаще всего сидим вдвоем и разговариваем в темноте. Она для меня — ну чисто как батюшка-священник; выхожу от нее как после исповеди.

— Было ли у вас желание, выйдя на пенсию, продать свою квартиру и поехать в село, где вы родились?

— О чем вы говорите? Как будто не знаете, какое это опасное дело — продавать квартиру! Не успеешь рта раскрыть, а ты уже и без денег, и без квартиры. Даже судиться будет не за что. И село меня мало привлекает. Теперь настоящих сел нет. Кто там остался? Старики и пьяницы. Спрашиваете, откуда я это знаю? Вы, конечно, можете и не знать, а я про свое село знаю все. Все работящие и умные люди оттуда уже давно убежали. Кто куда. Одни в город — чтобы завидовать богатым; другие — за границу на заработки — чтобы потом удивлять земляков. Перестала и ездить — меня все ровно уже никто не признает. Иногда думаю, а может, и не было тех сел, о которых написано — «неначе писанка село»? Откуда знаю? Так мы же все в школу ходили — что-то где-то таки зацепилось!

— Разрешите спросить, как вы питаетесь, где покупаете продукты, какие блюда готовите?

— Как питаюсь? Да так же, как и вся моя жизнь. В советские времена цены были низкие, но продуктов, как вы это хорошо помните, почти не было — можно было на пальцах перечислить весь «репертуар». Об очередях и до сих пор вспоминаю с отвращением, иногда даже вижу сны — сметана кончается, а я все еще сзади. Сегодня есть все, чего душа пожелает, но денег нам, простым людям, хватает только на то же вечное советское «меню» — хлеб, крупы, масло, капуста, какое-то мясо пятого сорта, да и то — раз в неделю. Тогда как вокруг — горы продуктов!

Если бы кто только знал, как унизительно ходить в супермаркете между горами продуктов с пятью гривнями в кармане! Я еще ничего — у меня железные нервы, а некоторые люди ну прямо до истерики доходят! Все знают, что подобные магазины были и при советской власти — для партийных, но тогда это хотя бы скрывали от пролетариата. А теперь — все напоказ! Дожили. Я удивляюсь, почему эти буржуйские супермаркеты никто не поджигает? Иногда, когда совсем не осталось денег, а к пенсии еще неделя, у самой рука трясется — чиркнуть спичкой! Но людей жалко — даже богатых. Читала я в какой-то газете, что якобы на Западе о таких пустяках, как пищевые продукты, сегодня уже никто и не говорит. Мне трудно в это поверить. Доживем ли и мы когда-то?

— Как вы развлекаетесь, как проводите свое свободное время? Ходите ли в кинотеатры, в театры? Или на прогулки по Киеву и его окрестностям? Или вам достаточно этого озера?

— Зачем мне окрестности? Я и у себя во дворе чувствую себя как на прогулке — озеро рядом, утки плавают, небольшая волна набегает на песок, камыш шелестит — даже когда нет ветра. А кто теперь ходит в кинотеатр? Разве вы не знаете, что там показывают и сколько стоит билет? На те деньги я смогу жить целую неделю. Кино сегодня, как и все, для богатых, но бедные им не завидуют — пусть себе смотрят! Нам довольно телевидения. Есть у нас во дворе дурочка-пророчица, которая любит запугивать людей концом света и постоянно ищет видимые признаки этого конца. На первом месте у нее как раз телевидение; и в этом я ей верю. Потому что иногда от стыда прямо убегаешь от телевизора на кухню. Здесь нужно, чтобы власть сделала что-то одно — или объявила, что стыд, приличие, добродетель полностью отменяются, или запретила выпускать телевизоры. Я часто думаю, что кто-то напустил на людей наваждение, особенно на тех, кто связан с телевидением. В театре я никогда не была, но мне говорила моя бабушка с восьмого этажа, что там теперь то же, что в телевизорах. Все, словно, сбесились, прости Господи!

Иногда, когда у меня особенно плохое настроение, когда мне очень грустно, когда я вспоминаю все те несправедливости, которые вытерпела в жизни — ни за что, ни о чем, тогда я иду гулять по берегу Верблюжьего залива Днепра. Это недалеко. Залив очень напоминает мне ту — когда-то чистую и живописную — речку, на берегу которой стояла хата моих родителей. Под Новый год угощаю воробьев — дорого посмотреть, как весело они живут в этой жизни, даже зимой — чирик-чирик, чирик-чирик. Куплю конфет для нашей дворовой дурочки — ее, правда, еще надо уговорить, чтобы взяла.

— Вы верующий человек? Ходите в храм? Находите радость и надежду в молитвах?

— Стыдно правду сказать, но, с другой стороны — кого мне стесняться? Ведь живу, как единственный человек на всей земле. Так, слушайте сюда. Когда церковь только начинала опять становиться на ноги, во мне затеплилась надежда. Но что там — затеплилась? Зажглась! Я было подумала, что кончается одиночество, беспомощность, что я стану частичкой общины, которой правит Сам Господь — и посоветуют, и развлекут, и помогут. Но куда там! Ходила я в церковь, ходила и вижу — здесь то же самое, что вне церкви. Я никому там не нужна. Пришла я или не пришла на службу, живая я или мертвая — это никого здесь не касается. И не только батюшки или тех заискивающих церковных «активистов»! Я знаю, это плохая мысль, но скажу правду — мне часто кажется, что Господь, как и батюшка, заботится только о тех людях, которые дают деньги на церковь. Это грех большой, но я думаю (сама не знаю, как пришло в голову), что Силы и Ангелы Небесные помогают только богатым. Тем, кто богатеет за наш счет, а потом дает деньги на церкви и на храмы и обеспечивает себе и батюшкам Царство небесное.

Батюшкам, впрочем, и здесь хорошо — посмотрите, какие они раскормленные, как красиво одеты, на каких машинах ездят! Я там этих марок не знаю, но и слепому видно, что очень ценные. А куда, скажите, этому батюшке ездить — был бы всегда при храме, помогал, хотя бы словом, таким вот как я. Разве он не знает, что одно ласковое слово, обращенное к бедняге — нечаянная радость и надолго.

Да куда там! Когда-то, при советах я очень переживала преследование и закрытие церквей, а теперь иногда думаю: «А может, это было не напрасно? Потому что если бы церковь была исправна, была как следует, то и тех советов не было бы? Может, и страшных войн не было бы? И не было бы на свете таких одиноких, как вот я здесь стою перед вами? Или я уже перебрала?