«Остались только с огнестрельным оружием...»

Артем Кравченко родом из небольшого степного городка Верховцево (станцию с таким названием знают все, кто ездил киевским поездом на Днепропетровск и дальше на Крым). Еще во время учебы в вузе успешно стартовал в бизнесе. Но это не его приоритеты. Неформальный лидер местной молодежи, организатор ряда просветительских и патриотических акций, с началом войны на Донбассе Артем недолго думая стал добровольцем полка территориальной обороны «Днепр-1». В событиях под Иловайском получил три пулевых ранения. Смерть показала ему свое лицо, но дала шанс вырваться. Сегодня он — инвалид ІІІ группы, возглавляет общественную организацию, объединяет участников АТО, готовится к местным выборам.

Предлагаем читателям рассказ Артема, который корреспондент «Дня» записала в Днепропетровской областной больнице им.     И.И. Мечникова 4 сентября 2014 года. Он является своеобразным документальным свидетельством для установления всех обстоятельств Иловайской трагедии и наказания виновных:

«В нашем учебном взводе из пятнадцати десять погибли и пропали без вести. «Днепр-1» — это добровольческий батальон, костяк его — 50% жители области, остальные 50% — вся Украина (со мной были — из Снежного учитель русского языка, учитель истории из Донецка). После выучки, которая у нас была на полигоне, мы неделю были здесь, работали как патрульная служба. Потом выехали в Иловайск, там были 14 дней. Было трудно. В первом бою мы получили двух «двухсотых». Некоторые ребята испугались, они не ожидали, что так будет, психологически сломались, когда увидели смерть перед глазами, поняли, что война — это не для них.

Второй день был тяжелым. Мы уже зашли в Иловайск, заняли круговую оборону, заночевали и потом опять вышли, потому что силы были неравные. У них была артиллерия, у нас ничего: у танка заклинило пушку, в БТРе пробило бак, то есть мы остались только с огнестрельным оружием. Кстати, нас остановил блокпост, который находился на территории церкви Московского патриархата, там был очень мощный укрепрайон, было очень трудно, некоторые ребята никак не могли поверить, что нужно будет бомбить церковь, но другого варианта у нас не было.

В Иловайске нам противостояли профессиональные военные, потому что все укрепления были настолько профессиональны, что мы им только завидовали. Окопы бетонные, трудно подступиться без техники. Техники  у нас не было, поэтому и отступили на следующий день».

«У НАС БЫЛИ ТРИ БМП, КОТОРЫЕ НАЗЫВАЛИСЬ «ВЕРА», «НАДЕЖДА», «ЛЮБОВЬ»...»

«Мы вошли в Старобешево, заночевали там. Батальоны «Шахтерск» и «Азов» отказались идти на помощь в Иловайск, а мы пошли на подмогу «Донбассу», который зашел и закрепился по другую сторону города. Иловайск       — город с 12 тысячами населения, разделяет его дорога, это большой железнодорожный узел, большинство людей работают на железной дороге. Мы зашли и были там 11 дней. Ходили в атаку. Когда зашли российские войска и мы узнали, что нас окружают, то заняли оборону возле школы. Три атаки отбили, потом пошли в контрнаступление, затем нас уже просто бомбили систематически: четыре раза в день — «Град», «Ураган»... У нас почти каждый день были «двухсотые», ведь они просто бомбили...

Создавалось впечатление, что не они сепаратисты или, как они говорят «ополченцы», а мы. У них есть все, у нас нет ничего. У нас было три БМП, которые назывались «Вера», «Надежда», «Любовь». Танков не было, боеприпасов тоже. За тот период, что мы были в Иловайске, у всех нервы сдавали. Знали, что котел закрывается. Ну а затем, я так понял, на уровне высшего межгосударственного руководства нам дали сигнал, чтобы мы выходили к девяти вечера, но все-таки мы не вышли. Сказали, что завтра в пять утра впереди поедет БТР российский с сигнальными ракетами и нас пропустят. Мы отдаем их пленных — нас выпускают.

В самом Иловайске по численности нас было человек 500—600, из «Донбасса» — 200, нас        — человек 50 было. Были из Ивано-Франковска — 30, с Волыни — 30 и 100 из «Миротворца» плюс еще военные. Потом мы собрали еще тех, кто был в селах, нас где-то тысяча шла, колонна была очень длинной. Это был гражданский транспорт, не военный. Я сам ехал в микроавтобусе «Спринтер». Нам сказали, что будут провокации, чтобы мы не поддавались. По нам стрелять не будут, но могут провоцировать».

«ЭТО БЫЛА ЗАПЛАНИРОВАННАЯ И ОЧЕНЬ ГРАМОТНО ПОСТРОЕННАЯ ЗАСАДА»

«Ехали не по дороге, полями. От Иловайска до Старобешева, помню, намотали 42 километра. Потом по нам начали стрелять из минометов. Сначала в нашу сторону, но за нами или перед нами, потом уже начали по колонне. У всех возникла паника, наш микроавтобус заглох, вся моя группа (преимущественно ребята молодые были) выбежала, даже вещи не взяли. Я последний был в автобусе своем, дождался, пока все выйдут, нашел свой рюкзак и забрал его. От группы отстал, они сразу прыгнули в транспорт, который ехал следующим, а я сел в автобус батальона «Миротворец». Это был «Богдан» без окон.

Мы начали прорываться через шквальный огонь из огнестрельного оружия. Заехали в село Новокатериновка, дорога там узкая, справа — река, слева — большой склон. Они оттуда по нам начали стрелять, это идеальная точка была. Они нас ждали. Знали, что будем здесь проходить. Это была запланирована и очень грамотно построенная засада. Шансов не было. У них были пушки, танки, автоматические гранатометы. Это была профессиональная российская армия.

Я помню, что в автобусе нас уже мало осталось, потому что ребята выпрыгнули. Я присел, со мной рядом парень спрашивает: «Что, не боишься?», — и сразу ему в спину попала пуля и мне — в плечо. Я выбежал из автобуса и залег. Со склона лупили из автоматов, у меня парень забрал автомат, потому что у него не было, он его потерял, и начал отстреливаться из моего автомата, мою руку прострелили. Рядом стоял покинутый пикап «Нисан» нашего батальона «Днепр-1». Мы залезли в него и проехали минут 5—6, уже выехали из села, там попали в засаду, нас подорвали. Я открываю двери, выпадаю из пикапа и вижу, что под колесом лежит побратим Богдан. Поднимаю его (он, вероятно, был мертв), и сразу получил две пули. Одна пробила запястье, а другая — ногу. Начал отползать, было немножко шоковое состояние, но мозг работал еще, все нормально было. Понял, что сейчас добьют наш пикап, потому что он не взорвался. Где-то метров на 10—15 отполз, и тут прямое попадание в пикап — боекомплект начинает взрываться.

«ПОЛКОЛОННЫ НАШЕЙ ПОГИБЛО ТАМ»

Осколки отлетали и падали. На мне горела форма, но почему-то не чувствовал боли. Лежал на поле. Принял решение притвориться мертвым и дождаться темноты, потом ползти к своим. Сразу надо мной наши два самолета пролетели очень низко, они ничего не бомбили, может, на задание летели. Я ждал темноты. И здесь начала идти колонна российской техники, проезжала метров в десяти от нас. Последний остановился, оттуда вышел парень, лет 17—19, подошел ко мне, постучал по плечу, спросил, жив ли я. Я сказал: «Помоги». Он забрал мой бронежилет и боекомплект, который лежал рядом со мной и пошел.

Я начал ползти к посадке. До нее было метров двести. Дополз, лег там переночевать. Всю ночь шла российская техника, насчитал больше 100 единиц. Я понял, что из наших никто не придет. Утром очень хотелось пить, я пил мочу. Потихоньку полз к селу. Мимо меня проезжала время от времени российская техника, я в те минуты притворялся мертвым. Никто на меня внимания не обращал, потому что вокруг было много мертвых. Полколонны нашей погибло там, человек 400, не меньше. Некоторых ребят клали прямо в автобусе, они не успевали выйти. Я полз к тому селу и надеялся, что никого не встречу, не попаду в плен. Дополз до ограждения первого дома. Там были домашние животные — свиньи, козы, какое-то хозяйство. Начал пить воду из свиного корыта, свиньи кусались. Попил, тогда дополз до середины двора и лег без сил.

Меня увидел хозяин, подошел, спросил, кто я такой, откуда. Затащил меня в какой-то хлев. Спросил, россиянин я или украинец. Я сказал, что украинец. Мужчине это не понравилось, потому что он был за «ДНР», сыпал словами «киевская хунта», «Порошенко и Коломойский — бандиты». Но ему было жаль меня, наверное, я очень плохо выглядел, кровь сутки текла. Он накормил меня, сказал, что отдаст российским солдатам, что они не звери. Я попросил перевязать мне руку, он сказал, что у него там во дворе еще шестеро лежат, на солнце они завоняются: «Я их в землю закопаю, у них есть телефоны, позвоню родне, скажу, где они, пусть приедут, заберут ребят и похоронят».

Через полчаса подъехали российские БТР, забрали меня, повезли на гору, там были еще наши пленные. Мы начали общаться, меня перевязали российские солдаты. Большинству было за 30 лет. Они грамотные, начитанные, но все зомбированные. Сразу спросили: «Ты знаешь, кто мы такие?». Я говорю: «Вы российские солдаты, я по речи слышу». Они удивились, шевронов у них не было. Я общался на украинском по привычке. Только один сделал мне замечание, говорит: «Я тебя не понимаю, говори по-русски». Мы долго с ними беседовали на все темы — о Путине, зарплатах. Они сначала говорили, что Путин хороший. Потом между собой спорили, когда я им говорил, что это ненормально, что у них даже мэров и сельских председателей не выбирают, а назначают. То есть у них народ — никто, они с этим соглашались. Они рассказывали мне о детских концлагерях, а я им говорил, что это миф.

Некоторые из российских военных возмущались — почему они должны быть здесь? Некоторые считали, что выполняют очень светлую миссию — наводят порядок, чтобы у нас не убивали детей, женщин. Один ко мне очень хорошо относился. Офицер, ему было лет 35, везде меня сопровождал, и когда меня перегружали, пожелал мне здоровья, чтобы все было у меня нормально. Все равно это не освобождает их от ответственности за то горе, которое они принесли на землю Украины!

Мне повезло, потому что эти войска были три дня у нас, поэтому такой ненависти между нами не было. На следующий день меня с другими ребятами перевезли на крайний блокпост под Старобешево. Там стояли двадцать «скорых» Красного Креста, меня туда перегрузили, довезли до Волновахи, там ждал вертолет, который забрал нас и переместил в полевой госпиталь в Запорожской области. Там мне оказали первую помощь. В тот же день вечером меня переправили на вертолете в Днепропетровск.