Просветленный

Полностью истощенный туберкулезом, непрерывным кровохарканьем, отсутствием какого-либо лечения и безнадежностью, великий украинский поэт Евгений Плужник умирал на бесплодной соловецкой земле. Он еще сначала писал нежные письма, а потом только просил передать жене, мол, пусть Галчонок не беспокоится, он обязательно выживет, потому что слишком любит...

Но уже знал, что не жилец. Уже не заботился, что отвечал следователю, по-издевательски - над собой и над советскими служаками - соглашался со всем предлагаемым, покорившись волне саморазрушения и душой находясь где-то около своей верной Галины или дорогих покойников.

І над нами, й під нами горять світи... І внизу, і вгорі глибини...    

О, який же прекрасний ти, Світе єдиний!

- будет писать больной туберкулезом поэт, особенно в тоталитарном государстве, чувствуя тонкость и скоротечность. Просветленный страданиями, через которые переступил в тное измерение восприятия, Евгений Плужник верил:

Я знаю: перекують на рала мечі і буде родюча земля – не ця.

І будуть одні ключі відмикати усі серця.

 Поэт, люди не могут перековать мечи на орала даже сейчас, в Вашей милой Украине, число ненавистников которой после Вашей смерти увеличилось в десятки... Ведь если украинцы перекуют сейчас мечи на орала, то некому будет пахать землю...

 Его поэзия далека от велеречивости, бажановской барочной тяжести, от словесной мелочности или чрезмерности. Кажется, что стихи Евгения Плужника имеют метровые расстояния между каждым словом, а километровые - между каждой строфой.

Между тремя прижизненными сборниками «Дні», «Рання осінь» и «Рівновага» (изданного за пределами Украины через 12 лет после его смерти) - расстояние близкое, а вместе с тем - планетарное, объединенное лирически-галактическим мировоззрением поэта, который мог видеть всю трагедию душевных мук человека даже в искривленных ботинках перед смертью - и вместе с тем понимать, что все вокруг, несмотря на разный жизненный уклад, пронизано гармонией и равновесием, без начала и конца.

Малейшие детали человеческого поведения, от едва заметного движения бровей до почти неуловимого движения сердца его героя, видит этот тихий поэт. Он вроде бы спокойный. Но его слова кричат:

Благословен, єси, часе мій! О жорстокий! І весь в крові!

Це нічого, що я, мов гній, під посіви твої нові!

В мало читанной и полузабытой поэме «Галилей», кажется, с космическим масштабом, на который только была способна тогдашняя поэзия, изображена неприкаянность человека на, так сказать, ярмарке тщеславия, в материалистически-торгашеских измерениях жизни. Богозабытость и предчувствие безнадежного будущего украинского человека в лапах СССР падает скупой и кровавой слезой поэта. Однако он без надежды надеется: «Ой, упали ж та впали криваві роси На тихенькі-тихі поля... Мій народе! Темний і босий! Хай святиться твоє ім'я!»

Поэма пронизана не модным декадансом российского Серебряного века или немного театральными печалями в духе поэта Николая Вороного. В «Галилее» тонко переданы человеческие страдания от трагедии бурного ума, что, как собака, которая бешено сорвалась с привязи, пытается все перегрызть на своем пути, до какой-то безумной мифической мечты; изображены страдания, которые медленно загустевают до мрака, трагические озарения и все же заключительная вера, что «она вертится» - и выстоит!

А потом, уже после страшных предчувствий поэта, начались аресты, расстрельные приговоры, которые некоторым заменили на 10 лет, чтобы потом уничтожить. Красный апокалиптический зверь вступал своими кровавыми лапами на плодородную и ласковую украинскую землю.

- Ты знаешь, Галчонок, если захотеть, можно и не умереть, - сказал жене Галине Коваленко.

Всегда стремился жить искусством, полностью не понимая, почему в ХХ веке человек человеку в СССР устроил ад. Всегда хотел любить своих родителей, братьев и сестру, но почти все они рано умерли, прежде всего мама, которая тоже болела туберкулезом, оставив его наедине со страшным ХХ веком. Всегда хотел писать в ящик, пока окончательно не убедится, что творит великую поэзию. Или великий поэт - или никто, больной призрак.

...

 - Николай, принеси мне холодной воды. Я умоюсь, вспомню Днепр и умру, - его последние слова в «трудовом» лагере...

Санитар-украинец, Николай Тайга, увидел, что больной омочил водой руку, приложил ко лбу, дрожа от смертного холода, пронизывавшего уже каждую клеточку тела. Может, бессознательно выполнял последний ритуал очищения от советской скверны...

Через несколько минут санитар, который выходил, застал спокойное благостное лицо уже покойника, которого тревожили больше садисты-следователи, туберкулез и окружающая мерзость...

Мойры начали выполнять свою последнюю работу. Сердце просветленного и великого Поэта уже забирала в свои пространства бесконечность.

Он умер на Соловках, замученный нечеловеческими условиями - не осталось даже его могилы, только условная, на Байковом кладбище, - и еще долго падало множество украинских трупов в разверзшийся гроб истории...

 P.S. Его жена, Галина Автономовна Коваленко, до своей одинокой смерти в Нью-Йорке была до последнего замужем за поэзией своего мужа и воспоминаниями о нем, храня, как самую дорогую реликвию, под облитой старческими слезами подушкой сборник избранных стихов, изданный в Киеве в 1966 году...

Я знаю! І буде так: 

Пшеницями зійде кров;

І пізнають, яка на смак  

Любов.

Вірю.