«Талант мы тебе простим, успех — нет!»

Александр Кабанов — один из лучших современных поэтов. Я, посещая различные литературные студии лет десять назад, сразу запомнил его. В моем старом рассказе есть строчка «после чтения в клубе 78-ю поэтами своих произведений, конец света показался бы легким розыгрышем». Кабанова можно было слушать и час. И два. Почему? Силен!

В нем — зверь. Его поэзия предметна. С остро отточенным обонянием и зрением. ( Если скаламбурить в его же стиле). Его Зверь — с далеко идущими, почти нечеловеческими амбициями. Самые известные строки Кабанова:

Да будет разум светел и спокоен.
Я изучаю смысл родимых сфер.
…Пусть зрение мое — в один Гомер,
пускай мой слух — всего в один Бетховен…

И хотя Гомер был слепым, а Бетховен неумолимо глох — их художественные «органы чувств» служили безотказно. Кабанов легко, и не без иронии, ввел новые единицы измерения художественного честолюбия.

И вышел на охоту.

Помимо своего поэтического предназначения Александр является известным журналистом. Он — профи. Работая в аналитическом центре у Вячеслава Пиховшека, в 1995-м он выиграл американский грант «Freedoom Hous». И стал в Москве внедряться и изучать изнутри русский фашизм. Как Штирлиц.

Но затем вернулся на родину и создавал или приводил в «боеспособное состояние» множество изданий. Именно тогда поползли неоднозначные слухи о нем, типа «хороший поэт, плохой человек». Редактор отдела «Бизнеса», заместитель главреда «Деловой недели», главред «Издательства ТВ ПАРК». Уже несколько лет он в«ТВ-ПАРКЕ» — директор отдела рекламных программ.

Как человек может сочетать качества бизнесмена и поэта одновременно? Что может связывать две эти, казалось бы, полярные ипостаси?

Энергия и беспощадность охотника!

Но, как талантливого художника Кабанова прощает то, что он охотится не только на окружающую живность, а и на зверя внутри себя. И в этом отношении он тоже не знает жалости.

Я сам себя забыл о жизни расспросить,
так забывают свет в прихожей погасить
и двери перед сном закрыть на шпингалет…
Я принял эту жизнь. Надежней яда — нет…
Все схвачено, браток. Врагов понамело...
Чу! Кто-то постучался в лобастое стекло:
вот так вечерним летом стучится мотылек,
как будто женский пальчик в простреленный висок!

Он автор четырех книг стихов «Временная прописка» (1989), «Время летающих рыб» (1994), «Ласточка» (2002) и «Айловьюга» (2003). Как видите, между «полетами» рыб и ласточки — разрыв восемь лет. Отданных журналистике, политическому пиару и рекламе. Нет, Кабанов умудрялся еще с университета имени Шевченко побеждать в разных конкурсах и загребать всякие премии. Но литературные набеги он делал крайне нерегулярно.

Полтора года назад он отрыл для себя Интернет, который из «мировой мусорной свалки» превратился в серьезные информационные джунгли. И Александр вместе со своим звериным чутьем и охотничьим азартом ринулся туда за добычей. И не Сеть поймала его, а напротив, он получил звание «Заслуженный поэт Сети №1». Чем несказанно горд!

Оттуда его заметило престижное питерское издательство «Амфора» и выпустило книгу стихов «Айловьюга». Позже ее окрестили «поэтическим бестселлером».

Хотя «старшие братья» и попытались поначалу свысока и несколько настороженно воспринимать «украинского коллегу», талант Кабанова быстро сбил с них спесь. Ведь число посещений сайта с «Айловьгой» дошло до семи тысяч.

Короче, Саша — успешный автор, определяющий лицо современной литературы и культуры Киева (будучи родом из Херсона, как и легендарный Давид Бурлюк). И помимо того, что он успешный писатель, он — мастер. Далеко не всегда это одно и тоже.

Конечно, немножко процитируем стихи Кабанова, где ярче проявляется беспощадная красота его дарования, чем в болтовне, которой мы, тем не менее, сейчас займемся.

Овраг — мне друг, но истина — в валюте
свалявшейся насиженной метели…
Мы одиноки, потому что в люди
другие звери выйти не успели

Был полдень, полный хрупкой тишины
И свежести раздавленных арбузов.
И горизонт, вспотевший со спины,
Лежал, как йог, на мачтах сухогрузов.

О, сколько междометий пролисталось!
Где запятая — там и воронье…
А жизнь — прошла, и смерти не осталось,
И смерти не осталось у нее …

Лишенный глухоты и слепоты,
я шепотом выращивал мосты —
меж двух отчизн, которым я не нужен.
Поэзия — ордынский мой язык,
мой колокол, мой вырванный язык,
на чьей земле я буду обнаружен?

— Отталкиваясь от последней строки, спрошу: что тебе дало, то что теперь ты «обнаружен» и в Интернете? Что такое Сетевая литература?

— Литература сместилась в Сетевую нишу. Появились достаточно раскрученные авторы. Тот же Стогоff и Ширянов, произведениями которых завалены книжные полки Киева. То есть раньше таким аккумулятором был, допустим, кружок вокруг Анны Ахматовой, куда входил Бродский. Затем роль аккумулятора выполняли толстые литературные журналы. А сейчас, мне кажется, трамплином для литератора может быть Интернет.

— Расскажи об «этапах большого пути».

— Я из Херсона, а это, как известно, город корабелов. Там разные мореходные училища. С шести лет пишу стихи. Литобъединение, где были прекрасные украинские поэты, в том числе Анатолий Иванович Кичинский, личность европейского масштаба. У которого учились Рымарук и Андрухович. Я мечтал окончить мореходку и наведываться в Италию и Грецию — «жвачки покупать». Но параллельно меня затянули в клуб юного журналиста. Появилась масса публикаций на морскую тематику. Я собрался в МГУ, но отговорили, сказали, что там блат и все «схвачено». В университет им. Шевченко тоже трудно поступить, но реальнее.

На журфаке были конкурсы с солидными премиями вроде поездок за границу. Вот, например, было трое победителей: Чекмышев, Бедрык и Кабанов. Один наугад вытянул Грецию, другой — ГДР, а я — солнечную Болгарию. И как бы ни ругали советские времена, на самом деле было немало позитивного.

— Как у русскоязычного автора, у тебя были проблемы?

— У нас была мощная кафедра украинского языка. Алла Петровна Коваль и Мария Устиновна Каранская — это просто монстры. С одной стороны, ребятам с восточных регионов было тяжело учиться. Но так же жестоко преподавался и русский язык, на таком же высоком уровне! А пресса была как на русском языке (та же «КоЗа»), так и на украинском.

— Вроде как в двуязычной (не считая английского) газете «День»?

— Ага. Приведу смешной пример с легендарной Марией Устиновной. Преподаватели дежурили в общежитии, чтобы народ не дрался и не пьянствовал, Вдруг Каранская видит в туалете написано слово «…й». Она: «Ко мне старосту этажа!» Бежит староста. Она: «Читайте вслух, что тут написано». Тот посопротивлялся, но потом, покраснев, прочитал. «Создайте от этого слова качественное прилагательное». Он говорит: «Ну, …….й». «Такой вы староста!». Я лично присутствовал при этом разговоре, это не миф, а реальный случай. И этот пример показателен: любую, даже не слишком ловкую ситуацию Мария Устиновна превращала в урок.

Я на ее экзамене плакал. Человек она суровый, орденоносец, в войну как санитарка вытащила с поля боя много раненых. Тройку мне не хотела поставить, а четверку я у нее получил уже после армии. Однако на знание украинского до сих пор не жалуюсь. Университет дал мне спектр понимания мира.

— «Спектр понимания» дается все же изначально.

— Да, но окружающая среда мобилизует. В «Комсомольское знамя» я попал на сломе эпох. Многие люди диктовали оттуда стандарты современной украинской журналистики.

— Скажи, как можно сочетать бизнес и поэзию, мистера Хайда и доктора Джекила? Где ты не врешь?

— Нигде не вру. Когда я участвовал в проекте «Деловая неделя», тоже творил: создавал направление этой газеты, рубрики. Это творчество сродни написанию стихов или прозы. Ты должен сделать так, чтобы механизм заработал. Может быть, в некоторых моментах я бы сам себя уволил. Иногда в интересах дела я поступал жестко. Ведь человек существо слабое, он ленив. Позднее, когда механизм работает, созданное детище мне надоедало. И меня опять приглашали в другое издание, когда нужен посторонний человек «подлечить» захворавший механизм. И рекламисты, к которым я сейчас отношусь, и журналисты, к которым я всегда относился, понимают: чтобы газета приносила прибыль, надо поступать прагматично. Поэтому я не люблю работать с друзьями. Рано или поздно мы поссоримся.

К стихам, в принципе, я тоже отношусь «без скидок». Ведь часто хочется бросить стихотворение, но что-то заставляет довести его до финала.

— Но ты же сейчас занимаешься рекламой. Где тут творчество?

— Я перестал заниматься журналистикой после 1996 года, когда за ряд публикаций о коррупции я выиграл американский грант и уехал в Москву. Изучать русский фашизм. Там я делал интервью с Горбачевым и вообще было крайне интересно. Когда же, вдохновленный перспективами, я вернулся в Киев, то думал, что журналистика здесь расцвела еще сильнее. А все оказалось в аморфном состоянии.

— Какова причина?

— Вроде бы все есть: независимость и так далее. Но раньше, к примеру, в юности я дрался в очереди за книжки. А когда книг стало полно, возникло ощущение рутины. И пресса пришла в подобное состояние. Нам дали свободу, не сказав, что с ней делать. У украинского государства нет цели и направления. Не хватает харизматических лидеров! Скандалисты вроде Жириновского есть, но они же ничего не производят кроме шума. А у России такое направление появилось.

— О каком направлении ты говоришь, о финансовом? О деньгах?

— С деньгами как раз у нас все в порядке. Многое развивается в сторону денег. Я побывал в нескольких предвыборных штабах разных партий и видел, что, по существу, они мало отличаются друг от друга. Зато исчезла социальная журналистика, оды о людях рабочих профессий. «Журналиста года» стали вручать исключительно политическим журналистам.

— Знание политической «кухни» развило в тебе цинизм?

— Есть какой-то предел. Вот, например, в том же предвыборном штабе. Там разные должности — от криэйтора до замначальника штаба. Главное — помогать реальным людям: реальному другу, реальному себе, а не государству вообще. Давайте заниматься непосредственной чисткой сараев, как говорил профессор Преображенский, а не распеванием трудовых псалмов. Меня очень легко завести, подцепить на какую-нибудь идею.

— Но ведь ты сам сказал, что политические идеи все одинаковы?

— Но личности — разные. По сути, получается, я зарабатываю, чтобы заниматься литературой.

— У тебя как у Корейко: с девяти до шести ты — за советскую власть, а с шести — за литературу? Как в тебе уживается циник с лириком?

— Как у Бродского. Он получил Нобелевскую премию и вложил ее на паях с Барышниковым в ресторан на Брайтоне.

— Но ведь Бродский, грубо говоря, «вялотекущий» бизнесмен. Ты же постоянно проявляешь деловую активность. У Бродского даже еды в холодильнике не было, о чем многократно рассказывал Жванецкий: как он страдал от реального голода, в то время когда Татьяна Толстая, пришедшая с ним в гости к нобелевскому лауреату, подпитывалась духовностью хозяина.

— Я просто спешу жить! Совершаю какие-то броски. Я, в принципе, долго рассуждаю, но если что- то решил — вперед!

— Поделись формулой успеха.

— Я всегда знал, что пишу достаточно хорошо. У меня не было такого понятия как зависть. Восемь лет я не выпускал книг. Но когда я влез с головой в Интернет, почувствовал вкус к литературной деятельности от общения с читателями. Результат — «Заслуженный поэт Сети №1».

— Вообще фраза «Сетевой поэт» звучит странно. А Байрон — «бумажный»?

— Может быть, и «странно», но в Киеве я сразу столкнулся с тем, что издать книжку можно, но как ее сбывать? Нет системы сбыта. Когда я со своей энергией, со своим цинизмом включился в это дело, понял — я не знаю этого мира. Все на самом деле просто и сложно. Реализовываться, продавать приходиться в Москве.

— Неужели все так безнадежно?

— Для того, чтобы открыть дверь, нужно нажать ручку. В Киеве можно творить, общаться, создавать литературные журналы. Всегда есть шанс, что что-то переменится. Появилась и новая украинская литература европейского уровня. Тот же Андрухович. Авторы есть, но механизм раскручивания отсутствует. Если у нас появился гениальный футболист Шевченко — он играет в «Милане», а братья Кличко боксируют в Германии и в Америке. Для этой страны такие прецеденты мизерны, они не «делают погоды». Планку ставят, но не создают атмосферы. Кто это понял, быстро сбегает. Я это понял только в свои тридцать пять.

— Чего ж не сбежал?

— Я Киев люблю, он мне как родной. Здесь лучше творить. Тут красота и спокойствие. Хотя та же наша ментальность оказывает и негативное действие. На вечере мне прислали записку: «Саша, талант мы тебе прощаем, успех — не простим». Можно написать диссертацию о зависти киевских литераторов и художников.

— На самом деле, это понятие гораздо шире. Художники — только отражение.

— Множество примеров киевского желания «попридержать»: Борисов, Параджанов, Быков.

— Что же делать?

— Недавно прошел гигантский международный фестиваль «Москва — город поэтов», съехались около семисот поэтов, от Мексики до Австралии. Я представлял Киев. Вряд ли киевская мэрия в курсе. По всему городу бигборды, в метро — постеры. Сто площадок: от школ до крупных эстрад, переводчики. Подход — государственный. Если бы киевская мэрия проводила аналогичные фестивали, типа «Киев — город писателей» — интерес бы к литературе и здесь неизмеримо вырос. Затраты не такие уж большие. Там было общение с купечеством, но без жлобства. Между прочим, малую премию выиграл украинец, мой друг из Сиферополя — Андрей Поляков.

Для того, чтобы в Киеве литература и бизнес соприкоснулись — нужны акции такого уровня. Пускай мэр Омельченко «разбудил» бы Украину! Тогда бы об украинских поэтах было заявлено на международном уровне. И премии нужно вручать нормальные, а не мизерные и потому — фиктивные, вроде шевченковской. По ней видно отношение государства к культуре.

В России — олигархи, у нас — куркули. Надо по капле из себя выдавливать жлоба. Жлоб — явление интернациональное, но у нас развитое необычайно. Нужно инвестировать в талантливых людей. Тогда отсюда перестанут уезжать мастера.