Великий мистификатор и гениальный пересмешник Михаил Булгаков

(Продолжение. Начало в пятничном)

ЛЮБОВЬ ЕВГЕНЬЕВНА

В начале 1924-го года на вечере, приехавших из Берлина сменовеховцев, в Денежном переулке он познакомился с Любовью Евгеньевной Белосельской-Белозерской, ехидно прозванной Ильфом и Петровым «княгиней Белорусско- Балтийской». Она недавно рассталась с писателем-юмористом Василевским-Не-Буквой. Любовь Евгеньевна очаровала Булгакова.

Увидела она его таким: «Человек лет 30 — 32, волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезаны; когда говорит, морщит лоб. Но лицо в общем привлекательное, лицо больших возможностей. Это значит — способное выражать самые разнообразные чувства. Я долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же он все- таки походил Михаил Булгаков. И вдруг меня осенило — на Шаляпина!».

Если «лицо больших возможностей», вероятно, большие возможности распространяются и на всего человека. В этом Любовь Евгеньевна могла убедиться, прочитав в «Накануне» «Записки на манжетах» и многочисленные фельетоны Булгакова. В общем, он тоже ей очень понравился.

Роман их развивался стремительно. Вскоре Булгаков предложил Татьяне Николаевне развестись. Хотя это и было в духе того времени: легко сходились, легко расходились. Но ведь они прожили вместе 11 нелегких лет! Она писала позднее: «Мы развелись в апреле 1924 года, но он сказал мне: «Знаешь, мне просто удобно говорить, что я холост. А ты не беспокойся — все останется по- прежнему. Просто разведемся формально». — «Значит, я снова буду Лаппа?» — спросила я. «Да, а я Булгаков». Но мы продолжали вместе жить на Большой Садовой...Он познакомил меня с Любовью Евгеньевной... Василевский ее оставил, ей негде было жить. Она стала бывать у Потехина. Мы приглашали ее к нам. Она учила меня танцевать фокстрот. Сказала мне один раз: «Мне остается только отравиться...».

Булгаков, хотя и говорил своей жене: «Тебе не о чем беспокоиться, я никогда от тебя не уйду», — влюбился основательно и пошел на разрыв.

Он женится на Белозерской. Но жить приходилось в одной комнате с Татьяной Николаевной. В литературном приложении «Недра» ему дали какие-то гонорарные деньги и он снял квартиру.

Все произошло достаточно мирно, как писала спустя годы Лаппа: «Вообще в нашем доме потом долго не верили, что мы разошлись, — никаких скандалов не было».

РЕВАНШ «БЕЛОЙ ГВАРДИИ»

Почувствовав вкус к большим вещам, он начинает тяготиться фельетонами. Вплоть «до физиологического отвращения». Он писал в дневнике: «В Москве долго мучался, чтобы поддерживать существование, служил репортером-фельетонистом в газетах. И возненавидел эти звания... За одно возненавидел редакторов и буду их ненавидеть до конца жизни».

Приехал в Москву Алексей Толстой. Булгаков с Катаевым ездил к нему на дачу.

Булгаков все время сомневался в талантливости своих произведений. Колебался он и по поводу художественной силы «Белой гвардии». Однако в своем дневнике после посещения Толстого весьма честолюбиво написал: «И сейчас я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верно, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого не знаю».

В это время масса писателей начинает приспосабливаться к давлению советских властей. Триста лучших людей своего времени высланы за рубеж под угрозой расстрела. Оставшиеся и вернувшиеся стремительно «краснеют».

«Накануневцы» с потрохами продаются властям. Василевский, бывший муж Белозерской, затеял серию «Вожди и деятели революции», Яков Блюмкин — убийца Мирбаха, левый эсер, начинает кропать книгу «Дзержинский» и т.п. «Трудно не сойти с ума», — пишет Булгаков в дневнике 23 декабря 1924-го года. ... Алексей Толстой говорил: «Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор- самородок Потап Дерьмов. ...Василевский рассказывал, что Демьян Бедный (настоящая фамилия поэта неплохо характеризовала его — Ефим Придворов), выступая перед красноармейцами, сказал: «Моя мать была б.....ь».

И в это же самое время в журнале «Россия» (за ничтожный гонорар) в декабре 1924- го года выходит первая часть романа «Белая гвардия». В последствии он не был там допечатан из-за запрещения журнала. «Белая гвардия» в этой приспособленческой обстановке произвела взрыв.

У МХАТА (ПОСЛЕ ЧЕХОВА И ГОРЬКОГО) ПОЯВИЛСЯ НОВЫЙ АВТОР

В феврале 1925-го года выходит альманах «Недра» с повестью «Роковые яйца». Дабы убедить редактора, что вещь почти готова, Булгаков по телефону стал диктовать, якобы написанный финал повести, на ходу придумывая действие. Стоил «полет фантазии» — 100 рублей аванса ( уже в устойчивой советской валюте).

Жизнь, казалось, налаживается. Но в Москве повторяется владикавказская картина. Бушуют критики идеологического толка. «Я говорю больше, чем следует, но не говорить не могу, — негодует Булгаков в дневнике 3 января 1925-го года, — один вид Ю. Потехина, нагло уверяющего, что: «Мы все люди идеологии», — действует на меня как звук кавалерийской трубы. — «Не бреши!».

Параллельно литературным событиям разгорается его чувство ко второй жене. «Ужасное состояние: все больше влюбляюсь в свою жену... А теперь унижаюсь до легкой ревности. Чем-то мила и сладка. И толстая».

Готова повесть «Собачье сердце». Однако она уже в печать не попадает. Большой ценитель творчества Булгакова издатель-большевик Клестов- Ангарский энергично хлопотал, чтобы протащить ее сквозь советскую цензуру в «Недрах». Возвращена она Каменевым с отрицательной резолюцией: «Это острый памфлет на современность. Печатать ни в коем случае нельзя».

Однако появляется предложение от МХАТа переделать роман «Белая гвардия» в пьесу. Через некоторое время проходит шумная премьера. Булгаков оказался первым советским драматургом, появившимся на знаменитой сцене МХАТа (на афише тех лет его фамилия была рядом с Софоклом и Эсхилом).

Артисты МХАТа о Булгакове тех лет: «Он был безукоризненно вежлив, воспитан, остроумен, но с каким-то «ледком» внутри. Вообще он показался несколько «колючим». Казалось даже, что, улыбаясь, он как бы слегка скалил зубы. Особенное впечатление произвел его проницательный, пытливый взгляд. В нем ощущалась сильная, своеобразная, сложная индивидуальность. Вскоре после начала репетиции исчезла и некоторая настороженность и замкнутость Булгакова. Сползла и «маска», которая, как оказалось, прикрывала его скромность и даже застенчивость. Взгляд его стал мягким и все чаще поблескивал. Улыбка становилась все обаятельнее и милее. Он стал каким-то свободным, весь расправился, его движения, походка стали легкими и стремительными.»; «Всегда жизнерадостный, легкий на подъем, всегда подобранный, с немного подпрыгивающей походкой, остроумный, очень легко идущий на всякие шутки, на всякие острые словца, устроитель всевозможных игр — в «блошки», в «бирюльки», организатор лыжных прогулок. Походы в далекие деревушки, остановки в теплых трактирах с чаем, с жареной колбасой, с горячим хлебом...».

ВЫРАЗИТЕЛЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

На МХАТ и его автора обрушиваются с двух сторон. С одной стороны РАППовцы (Рабочая ассоциация пролетарских писателей) , присвоивших себе функции партийного руководства искусством, а с другой стороны — крикливые лефовцы (ЛЕФ — левый фронт искусства) во главе с Маяковским, провозглашавшие новые революционные формы. Однако им начинают интересоваться крупные писатели. Горький пишет в письме Григорьеву: «Знакомы ли вы с М. Булгаковым? Что он делает? Не вышла ли «Белая гвардия» в продажу?». Ромену Ролану он в письме писал, что появляются замечательные писатели — Леонов, Булгаков.

Знаменитый поэт Максимилиан Волошин пишет о «Белой гвардии»: «Это вещь представляется мне очень крупной. Как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого».

Как и в пьесе, так и в романе Булгаков становится выразителем и защитником интеллигенции. На московской сцене вдруг сыграли спектакль, героями которого были белые офицеры, и автор вывел их без всякой карикатурщины, крупными людьми с трагическими судьбами. В стране, где победили красные, — недавних противников было принято изображать черными красками. В первую очередь «средний класс» — увидел, наконец, на сцене отражение самих себя. Пьеса Булгакова идет с феерическим успехом. Был такой забавный эпизод. Третье действие «Турбиных»... Город взят гайдамаками. Ситуация опасная. В окне — пожары. Елена с Лариосиком ждут. И вдруг — слабый стук... Оба прислушиваются... Из публики раздается взволнованный женский голос: «Да открывайте же! Это свои!». Слияние публики с искусством состоялось!

ШИКАРНАЯ ОБСТАНОВКА

Со второй женой Булгаков переезжает на Большую Пироговскую,10, где арендует трехкомнатную квартиру. Там были стеллажи с грудой книг, его верный «писательский» стол и рыжий пес Бутон (имя слуги Мольера). Кроме собаки, появляется кошка Мука и даже лошадь для верховой езды. Любовь Евгеньевна содержала ее на паях с одной из своих приятельниц, тренировалась в манеже, участвовала в конкурсах. Нанята прислуга. Появились все признаки «барской жизни». Белозерская отлично справлялась с ролью светской дамы. В приветливый дом Булгаковых часто захаживают писатели Ильф и Петров, Олеша, Николай Эрдман, Замятин, актеры Яншин, Хмелева, Кудрявцева. А так же множество друзей Любови Евгеньевны.

Любовь Евгеньевна любила давать прозвища. Для многих друзей той поры Булгаков остался или Макой (он рассказывал детское стихотворение, в котором у одной обезьяны было трое детей: Мика, Мака и Микуха. «Я — Мака», — прибавлял Булгаков), или Масей- Колбасей. Время и в самом деле было для него «по-детски» счастливое. Однако шквал злобной критики не утихал.

КРИТИКА НЕ ДРЕМЛЕТ

Казалось, этого человека нельзя огорчить. На стенах его кабинета в столовой висело множество газетных вырезок. Это были наиболее ругательные рецензии и в адрес Булгакова, и в адрес Художественного театра. Был плакат, изображавший Станиславского и Булгакова, плакавшего Константину Сергеевичу в жилетку. Подпись: «Прошли золотые денечки...». Бранчливые критики в тот период его только подзадоривали.

За сатирические рассказы его клеймил критик Блюм: «М. Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи». Булгаков отвечал: «Увы, глагол «хотеть», напрасно взят в настоящем времени. Его надлежит перевести в плюсквамперфектум». М. Булгаков стал сатириком... Смысл статьи В. Блюма блестяще и точно укладывается в одну формулу: «Всякий сатирик СССР посягает на советский строй».

Затем Блюл напал на «Турбиных»: «Как можно допускать, чтобы я, смотря на этого офицера с черными усиками, вдруг находил какие-то отзвуки симпатии к нему...».

Нарком просвещения А. В. Луначарский смягчал удары ортодоксов: «...Многие упрекали театр за эту пьесу очень тяжело. Партия чутко разобрала положительные стороны спектакля. Их было две: во-первых, это все-таки была капитуляция, по тому времени она не была лишена значительности. Во-вторых, это была пьеса принятая без художественных оговорок театром Станиславского, и пьеса глубоко современная, трактовавшая современную действительность...».

«БЕГ» И КРЫМ

Писатель, вдохновленный театральным триумфом, начал писать вторую пьесу о гражданской войне (сражения за Перекоп) и эмиграции — «Бег». В ее основу легли рассказы Любови Евгеньевны, следовавшей, как эмигрантка, — по маршруту: Одесса — Константинополь — Париж.

Надо отдать должное фантазии Михаила Афанасьевича. Одна из самых колоритных сцен пьесы — тараканьи бега в Константинополе, полностью выдумана им. Ничего подобного в действительности не было. Все это он смоделировал из одной метафоры Аверченко — «тараньи бега эмиграции». И действительно — получилась точная модель в чем-то кошмарного, в чем-то комического бегства сотен тысяч людей.

Летом Булгаковы отправляется в гости к Максимилиану Волошину в его дом в Коктебеле (Крым). Там они весело развлекаются. Булгаков, например, вместе с приятелем пугали своих знакомых на спиритических сеансах. При помощи прута, который Михаил Афанасьевич прятал в пиджак, он касался в темноте участников действа, изображая прикосновение духа... Крики перепуганных женщин были слышны во всех углах дома...

Отдохнувшие Булгаковы возвращаются в водоворот московской жизни.

Продолжение следует.