Видеть или слышать?

Человеческое восприятие социально обусловлено, то есть видеть, слышать, осязать — всему этому человек научается от других, хотя, по большей части, и неосознанно. Но в слышании социальность присутствует как бы в чистом виде. Без слышания нет языка, нет мышления, нет духовной коммуникации и собственно человеческого чувствования. Слова ап. Павла «вера от слышания» выражают первенство слова в становлении духовности.

Какое все это имеет отношение к живой жизни, к той, что за окном, спросит читатель. Для меня — прямое, я не люблю телевизор. То в нем, ради чего он был изобретен, — картинку. Я люблю музыку, голос и чтение. И потому я хочу развенчать видение, умалить и даже осудить его. Не теле-видение только, а видение вообще. Но народ требует хлеба и зрелищ. Поэтому я рискую оказаться непрочитанным до конца. Ибо нормальные люди, любящие телевизор, скажут: какое нам дело до ваших сенсорных предпочтений и этого, простите, дурацкого намерения осудить видение. Погодите, попрошу я, пройдемтесь дальше. У нас есть возможность обсудить любопытные вещи. Порассуждать о двух типах культуры. О видении и слышании как базовых доминантах этих разных культур.

Кант настаивал на том, что, пространство и время не присущи самим вещам. Это — способы восприятия, чистые и априорные формы, т.е. не тронутые опытом и независимые от него. Более того, сам опыт возможен только потому, что в сознании человека имеются эти самые, как выражался Кант, «чистые формы созерцания». Причем их природа различна. Пространство — форма ВНЕШНЕГО созерцания, оно обеспечивает нам геометрическую организацию вещей в видимом мире. Время — форма ВНУТРЕННЕГО чувства, «созерцания нас самих и нашего внутреннего состояния». Не следует ли отсюда, что время связано со слышанием? Не столько слышанием вещей, сколько слушанием духовной субстанции? Да, конечно. Правда, за Канта об этом свидетельствует А.Шопенгауэр: «Восприятие слуха совершается исключительно во времени…Зрение — это чувство рассудка, который созерцает; слух — это чувство разума, которое мыслит и внимает». Возвышенность слушания здесь несомненна. Созерцанию или наблюдению противопоставляется разум. Разум, замечу, выше рассудка. От чувств к рассудку, от рассудка к разуму — так классики представляли развитие познания. Зрение активно, оно ищет во вне, слух ожидает. Мыслей и чувств, прежде всего, а не шумящих вещей, которые воспринимают и животные. Пространство сопряжено с точкой, линией, фигурой и телом, время —с числом, с натуральным рядом. А что антропологически порождает натуральный ряд, как не слушание ударов сердца?

Видение подозрительно (забавная самоприменимость). На нем попалась прародительница Ева. Запретный плод прельстил ее красотой. Она увидела, что «дерево хорошо для пищи, что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает познание» (Быт. 3, 6). Так зародились три главных греха человеческих — а) похоть плоти (хорошо для пищи); б) похоть очей (приятно для глаз); в) гордость житейская (вожделенно, потому что дает знание). Скажут, что акт грехопадения предваряет искусительная речь Сатаны, что все началось со слова. Да, это так, но словом было только подготовлено греховное настроение. Решающую роль в проявлении своеволия сыграла все же приятность для глаз. А после того как был вовлечен в запретное деяние Адам, «открылись глаза у них обоих». Разумеется, физиологически глаза и раньше были открыты. Не для греха же человек наделен зрением. Но теперь открылись их глаза на плотское, вызвавшее у них похоть. Потому именно с видением в большей степени сопряжен риск падения. И не ироничен ли возглас, так полюбившийся сентиментальным публицистам, — «красота спасет мир». Ведь одно из значений слова «красота» — прелесть, т.е. заблуждение, прельщение, обман.

Языческая культура, материализм и естествознание, т.е. все, что концентрирует внимание на плоти, пропитано видением. Его метафоры проникают в мышление. Ученый начинает рассуждение с «рассмотрим» и заканчивает «как видим». Пошло это, по-видимому (и здесь видение) от Платона, боготворившего Солнце и свет, различавшего мир умопостигаемый (небесный) и мир зримый (земной). Постижение умом идет параллельно с видением. «Свет» — ключевой концепт в знаменитом рассказе Платона о пещере, символе земной жизни людей. Душа жадно впитывает знание только там, где «сияют истина и бытие». В области же «смешения с мраком», т.е. на земле, она тупеет и становится подверженной мнениям. Тогда она с трудом припоминает то, первоначальное, знание, а это припоминание и есть человеческое познание. Возвращаясь к Канту, можно понять, почему греки были изощрены в геометрии — науке о пространстве и мало интересовались временем.

Этой культуре противоположна иудео-христианская традиция, или культура СЛОВА и ПОСЛУШАНИЯ. Бытие, познание, мораль — все здесь пронизано идеей слова. По слову Божьему («Да будет!») творится мир. Далее. То, что мы называем законом природы, имея в виду регулярную связь явлений, в данном контексте есть слово Бога к природе, а познать эту связь — значит услышать в природе голос Творца. Бог невидим, но слышим. В устройстве общественной жизни «Да будет!» выразилось в даровании Закона, сначала услышанного Моисеем, а затем записанного на скрижалях. И что уж говорить об этике, особенно христианской? Здесь СЛОВО, ставшее плотью, обращено к человеку живым человеческим словом, проповедью. И радостный удел человека — быть в послушании сему слову. Традиция, обычай, закон трактуются здесь не натуралистически, т.е. как эволюционно отобранные и закрепленные в социуме регуляторы поведения (либерализм), а как то самое слово, когда-то вживую услышанное и сохраненное для нас в памяти предков. И я не просто преемлю или использую обычай и закон в качестве полезных правил рационального выбора, но пребываю в послушании предкам, а в конечном счете — все тому же изначальному Слову.

Если держаться этой линии, легко избежать одного кажущегося затруднения. Действительно, я готов к послушанию Богу, но как быть с послушанием другому человеку? Идея равенства, засевшая в только-только вкусившее прелестей демократии сознание, этому сопротивляется. А напрасно. Вспоминается сценка из давнего фильма. Старик дает мальчику капустную рассаду и, показывая корнем вверх, говорит: сажай так. Ребенок хоть и мал, а уже понимает, что к чему, и удивляется, и возражает. А старик говорит: не капуста важна, важно послушание. Другой пример из Иоанна Лествичника. Рассказывает он, как сидел за трапезой с настоятелем и как настоятель сей решил показать ему «в глубочайшей седине Божественное мудрование». Он призвал инока почти восьмидесяти лет, ожидавшего трапезы во второй очереди. Тот явился, поклонился игумену до земли, но когда встал, игумен ничего не сказал ему. И вот стоит тот час или два. Когда же кончился обед, игумен отправил его с поручением. Позже Иоанн спросил инока, о чем помышлял он, стоя, так и не присев за стол. Вот его ответ: «Я никогда не помышлял, что получаю повеление от пастыря, но от Бога». Оба примера — искушение послушания абсурдом. Мы касаемся здесь темы власти, того отношения, без которого немыслимо никакое общество. Как установлена властная иерархия, что она выражает — вопрос иного рода. Послушанием человек признает эту иерархию de facto, трансформируя абсурд в посланное ему испытание. Это — не оправдание власти, власть в данном случае никак не оценивается. Но это не значит, что она не должна оцениваться тогда, когда стоит вопрос о ее изменении по принятым в обществе правилам.

Возрождение и Просвещение знаменовали собой снижение авторитета слова и слышания, усиление значимости образа и видения. Последствия этого мировоззренческого сдвига проявляются до сих пор. Его наиболее впечатляющие плоды — фотография, кино, телевидение и, наконец, компьютер. Пространственные чувственно- образные информационные продукты вытесняют временные, т.е. линейно организованные продукты, в которых закрепляется развивающаяся мысль. Поговаривают о близкой смерти книги, газеты и, естественно, чтения. Известно, что несчастный телезритель, требующий зрелищ, не выносит «говорящую голову» более трех минут.

Но разве книга, спросят, не относится к ряду видимых объектов? Разве чтение не основано на зрительном восприятии? Нет, конечно. Чтение — от слушания и послушания, исторически чтению предшествует речь и, по предположению, речь власти. Слова «диктовать» и «диктатор» не случайно оказались рядом. Прежде всего, эта речь была рационально строгая, а не эмоциональная. Речь и письмо, чтение и слушание изначально социальные акты, а не индивидуальные. Чтение про себя, не вслух, а мысленно, — изобретение не такое уж давнее и указывающее на зарождение индивидуализма. Вообще могильщикам книги хочется сказать: не дождетесь! Но вот что происходит — книга трансформируется под прессом видения. Это заметно, например, по изменению статуса комиксов. Первоначально комиксы четко ассоциировались с комическим. Теперь это не так, комиксы определяются как графически-повествовательный жанр вообще, т.е. это — сочетание рисунков и текстов, выражающих самые разные содержания. Имеются попытки использовать этот жанр при изложении научной информации. Никак, такие книги пишут-рисуют бывшие TV-children. А между прочим, и кино и телевидение технически устроены по принципу письма и чтения.

Ну что же, пора делать выводы и призывать к действиям. Скажем, к всеобщей борьбе против видения и TV-видения. Впрочем, на роль Дон Кихота не потяну. Хорошо понимаю, что и видеть надобно, и слышать. Но разве не интересно это различие чувств в смысле их культурной нагруженности? И не поможет ли его учет полнее кое-что понять сегодня хотя бы известное противостояние западной и восточной культуры?