Яма дня

Возле храма рыли глубокую яму под пожарный гидрант. Грунт был неподатливым, к тому же шел дождь, и яма копалась медленно. Двое рабочих старательно пыхтели и выбрасывали глинистые комья наверх, на асфальт проезжей части дороги. Дорога была узкой, и комья почти докатывались до автомашин, тащившихся по лужам, под дождем комья размокали, и на асфальте появлялись оранжево-коричневые лужи от глины и отраженного свинцово-перламутрового неба. Рабочие попеременно выкарабкивались из ямы и шли счищать размокшую глину, шаркая совковыми лопатами по мокрому покрытию дороги. Рабочие понимали, что трудятся для храма, и поэтому все делали не спеша и старательно, они считали, что батюшка к ним несправедлив и мало платит за тяжелую и грязную работу. Священник любил контролировать их труд и наставительно разъяснял свои проекты, придуманные в вечерние часы.

Проектов было очень много, и священник каждый день придумывал что-нибудь новое, необычное, из-за чего приходилось отказываться от уже готового и снова ломать, пыхтеть и перестраивать. Батюшка был дотошен и по свидетельству тех, кто долго его знал, ночами просиживал над бумагами с чертежами, строя и перекраивая, вычеркивая и обозначая вновь. С длинной большой и толстой смоляной бородой он прохаживался вдоль строительной площадки и подсказывал. Двое рабочих в яме с натугой и непониманием думали о батюшке и считали его далеким. Если бы Господь каждый новый день начинал с уничтожения проделанного за предыдущий, очередь до человека так бы и не дошла, застопорившись на суше и воде.

Работая день за днем в течение недели в яме, рабочие с удовольствием отмечали навязчивое любопытство прихожан. Редкая прихожанка-старушка, редкий прихожанин-дедушка молчаливо проходили мимо ямы, не заглянув в нее или не спросив, для каких целей роют. Прихожане задавали вопрос и сами отвечали: «Что, клад ищите? Нашли? У, какая большая, здоровая!»

Раздумывая над поведением прихожан, рабочие-землекопы, тоже не без фантазии и творческого объяснения происходящего, разрешили для себя несколько проблематичных вопросов: яма стала своего рода тестом на человечность, на страх смерти, на ненависть к храму, церкви, на сообразительность. Яма притягивала и делала людей другими. Яма гипнотизировала и заставляла заглянуть на дно, усомнившись, поверить и отдаться полету в яму. Яма как бы архетипичным символом присутствовала в сознании прихожан и просто прохожих. Яма как зев правды и откровения. Из нее и в нее. Рабочие в яме были как жрецы глиняного капища. Они углубляли яму, делали ее глубже и таинственнее, непонятнее и больше. Жрецы с лопатами.

Полет фантазии тех, кто спрашивал о яме, был широк и непредсказуем. Водитель автобуса под номером три, высунувшись из окна, бесстыдно бросив руль, орал, как в рупор, голосом вульгарным и едким, нарываясь на собственный смех: «Что, у попа собака сдохла? Глубже копайте!» Он орал это всякий раз, когда проезжал в красном автобусе, загруженном людом. Люд хохотал, прижимаясь к стеклам, скалился и умиротворялся. Водитель, довольный, что наплевал прямо в алтарь храма, скрывался в своей кабинке, и автобус отчаливал, как по волнам, покачивая боками.

Тетка, щекастая и большая, проходя мимо и заглядывая в яму, интересовалась предназначением отверстия в земле, и после того как получала ответ: «Для гидранта колодец!», широко и ехидно улыбалась, отвечая совершенным, отточенным бредом ненависти: «А у нас в Крыму такие колодцы не строят! Это только на Западной Украине такие (намекая на западноукраинские корни батюшки) строят! А у нас в Крыму нет!» И сколько было в ее болтовне открытой неприязни и злорадства! По внешности и ухваткам рабочие определили, что работала она чиновником или налоговиком. И размеры колодца вызвали в ней ассоциации совершенно невообразимого типа. Конечно, в Крыму строили лючки, а не колодцы для гидрантов, лючки, в которых взрослому человеку можно стоять только на карачках. Все экономили цемент! А такие вот тетки проектировали эти лючки. А здесь тебе настоящий колодец, обширный и рассчитанный на человека с комфортом. Не нужно сгибаться в три погибели. Старушка-прихожанка, склонившаяся над ямой, была остановлена встречным вопросом одного из рабочих о судьбе батюшек до войны, батюшек этого храма. Старушка отвечала обстоятельно:

— А кто его знает! Тогда же, до войны, было на всех батюшек гонение их отправляли в Сибирь. Всех! И храмы разрушали, не разрешали ходить, с работы увольняли. Детей крестить запрещали! Страх и ужас. Без Бога люди правили. Вот вам и результат. А я помню тот храм, что был вон там, через дорогу стоял, где сейчас кафе и дискотека. Святое место было. Перед храмом была площадь. Я помню траву высокую вокруг храма, а вот батюшку не помню. Там сейчас один фундамент остался. Так вот, когда там оркестр играл, то музыканты жаловались, что только до двенадцати ночи могут доиграть, а потом у них игра не ладится, не строится. После двенадцати — то дьявол выходит на святые места, козни творит. Вот у них не строило. Это правда, сынок. А потом вот здесь церковь сделали, в доме этом, потом и купол приставили, а был дом. А детей крестить запрещали все равно. Я помню один инженер хотел дитя окрестить, так жена-коммунистка заявила на него, но он все равно дитя взял и крестил, не побоялся. Ему ничего не сделали коммунисты, хороший очень был инженер. Даже мать на дитя заявляла! Вот как. А я была в этом храме старостой, сынок, давно. Многого насмотрелась.

А гонение было большое, всегда. Сейчас, слава Богу, такой собор строят, а тогда боялись и церквушку сделать. Власть безбожная была. А уже как после стало все открыто, так мы по семьдесят человек с батюшкой за один раз крестили! И даже по сто пятьдесят было. А сейчас снова мало крестин. Мало. Да, пережили так пережили.

А вам всего доброго, сыночки.

Старушка озабоченно пошла вдаль. Осталось от ее повествования ощущение надрывной живой связи времен. Еще она добавила, что не знает, что было в церкви при немцах и были ли храмы. Это рассказал еще один прихожанин, которого яма загипнотизировала и привлекла осмотреть ее дно:

— А немцы сразу храмы открывали. Сразу. И священники служили. А потом пришли «наши» и опять всех разогнали. Враги — и те понимали богослужение как святость. А власть расправлялась. Немцы — те четко. Храм, священник, служба. Так было.

Каждый новый день яма притягивала новых и новых любопытных и любителей потравить былины. Один из прохожих на свой вопрос: «Никак ворота строите?» получил ответ, явивший всю глубину важности момента: «Да, ворота. В ад!» Что стояло за этим ответом — случайное эффектное самовыражение или осмысленная доктрина, догадаться трудно.

Двое рабочих размышляли на досуге, почему так любопытна яма для всех идущих, едущих, скорбящих? Не своей ли откровенностью, обнаженностью, оголением стен и днища?

Были и такие ответы: «Яма для чего? А вот вас всех уложим в нее, кто провинился, и зароем!»

Большинство обывателей видели в яме и самом смысле копания или поиск клада, или что-то подозрительное, или смешное, над чем стоит зло подшутить. И шутили, не стесняясь в выражениях и догадках. Потом спрашивали даже дети, из тех, которые всегда сидят на праздники у церковных стен и просят копеечку. Их яма устрашала, как первоначально все непонятное и страшное. Откуда жди всяких неприятностей. Дети были чувствительнее, и в их вопросах проявлялся детский страх за себя.

Двое рабочих копали и копали, выполняя то, что было указано священником. Яма обрастала смыслами и многозначием, символикой и историей, она превращалась в часть миросозерцания прихожан и прохожих. Чувствовалось, что без ямы жизнь их станет скучнее и жиже. Исчезнет повод спрашивать, а значит общаться, творить новые смыслы. Оскудеет почва фантазии. И тот, кто единственный раз в своей жизни сумел пошутить, избрал яму предметом шутки, сейчас, после того как яма скрылась под толщей бетона, скучает и ждет новой ямы. А ее не будет. И вообще рытье ям превратилось в дело дорогостоящее, частное и даже сокровенное, тайное, не для всех.

Вот было раздолье нам, мальчишкам, поиграть на покатых глинистых насыпях! А сейчас яма — это слишком навязчивое приглашение в нее. И даже ямка. Откровенное напоминание о конце всякой житухи. Потому и рытье ее — священнодействие и гипноз для остальных, искушение и соблазн. И даже двое рабочих в яме это чувствовали. Яма стала энциклопедией человеческого любопытства. В один из теплых субботних вечеров яма была закончена и ее закрыли бетоном. Скрыли от глаз. А двое рабочих разошлись по домам — усталые, тревожные и слегка под хмельком. Над ними синело небо без единого облака.

Джанкой