Довженко и Сталин

Соизмеримы ли они — искренний, безгранично преданный и любящий сын народа и кровавый деспот и палач Торквемада, как его называли, много одаренный художник и безгранично жестокий тиран, светлый подсолнух и черная, страшная тень, яркое солнце и беспросветная темная бездна, настоящий друг и защитник народа и фальшивый «отец и вождь народов»? Эти фигуры просвечивают друг друга и оттеняют как свет темноту, как день ночь. Жизнь гениального художника сталкивалась и иногда перекрещивалась с этим коварным изувером. Взаимоотношения их в разные периоды были неодинаковыми. Сталин в тяжелое для Довженко время поддержал его, приблизил к себе, хотел приручить, но художник не стал его подручным.

•  Довженко прожил тяжелую, мужественную и многотрудную жизнь. В ней были гениальные вспышки и высокий подъем, но встречались и непредвиденные, тяжелые падения, срывы по вине чиновников и функционеров, которые «руководили» и стояли над литературой и искусством. «Жизнь Довженко была словно испытанием сплошным на прочность, на верность тому заповедному, что составляло его духовную сущность», — подчеркивал Олесь Гончар. Во время гражданской войны белопольский разъезд подверг его «условному расстрелу», а Демьян Бедный двухотвальным фельетоном-разносом критичному или моральному убийству, от которого он «буквально поседел и постарел за несколько дней». А сколько еще было несправедливых шельмований! Не раз хваленый и многократно несправедливо осужденный он пришел к «выводу, что мерой творческого продвижения жизни должно быть добро, а не зло». Но, к сожалению, зла, жестокостей ему выпало почти столько, сколько и нашему народу, за который он переживал, страдал и даже шел на смерть.

Гениальный провидец и гордый по характеру художник не мог мириться с халтурой, бездарностью и двуликостью некоторых окололитературных людишек. А. Латышев, опубликовавший выступление Сталина на заседании политбюро 31 января 1944 г., вспоминает об отношениях Сталина и Довженко, в частности о содействии его в работе над фильмом «Аэроград», о высокой оценке «Арсенала», о задании Довженко снять фильм о Щорсе, о благодарности за опубликование рассказа «Ночь перед боем».

•  Поощряя художника, опекая его благосклонным вниманием, Сталин надеялся иметь в лице Довженко придворного и преданного художника, но этого не произошло. И тогда начались для Довженко большие муки, удар за ударом. Сталин запретил киноповесть о Мичурине, ему показалось, что Мичурин изображен слишком мрачным, одиноким. Довженко переделал ее, так появилась, кроме сценария, и пьеса «Жизнь в цвету», не удалось ему завершить «Прощай, Америка», экранизировать «Антарктиду». Литературная и кинематографическая деятельность А. Довженко была рассчитана на много больше картин и книг, чем он успел сделать...

•  Выступая на обсуждении сценария «Поэмы о море» 06.04.1956, Довженко говорил: «На сценарий «Прощай, Америка» я потратил два года, но картину по этому сценарию не создал. Картина была закрыта, а с ней вычеркнуты были и два года моей жизни, не считая сегодняшний сценарий, у меня были оборваны девять творческих процессов. Надо мной надо устроить суд, почему талантливый человек зарыл в землю свой талант, почему он ничего не сделал. Судить надо и людей, которые меня привели к этому (примите это как образное высказывание)».

А друзьям он сказал: «Мне 62 года, а сердцу моему 80 лет». Но наиболее горькой и трагической была судьба кинокартины Довженко «Украина в огне», которую читали в рукописи Хрущев, Маленков, одобряли, горячо поддерживали, советовали опубликовать, а Сталину она не понравилась, и над Довженко был устроен «суд». Его киноповесть обсуждалась на заседании политбюро, с сокрушительным «анализом»-разносом выступил сам верховный, и в каких только грехах он не обвинял Довженко. На заседание были приглашенные Н. Бажан, А. Корнийчук, М. Рыльский.

•  Сокрушительные обвинения прозвучали из уст самого Сталина. Трудно себе представить состояние впечатлительной и гордой души художника после такого «разноса» и топтания ногами не только киноповести, но и всего его творчества. Жизнь Довженко стала неописуемо тяжелой, но он не соглашается с такими оценками. Еще 26.11.1943 он записал: «...Моя повесть «Украина в огне» не понравилась Сталину, и он ее запретил к печати и для постановки. Что же делать, еще не знаю. Тяжело на душе и тоскливо. И не потому тяжело, что пропало напрасно больше года работы, и не потому, что возрадуются враги и мелкие чиновники испугаются меня и станут презирать. Мне трудно от осознания, что «Украина в огне» — это правда. Прикрыта и заперта моя правда о народе и его беде. Значит, следовательно, никому она не нужна и ничего не нужно, кроме панегирика». 31.01.1945 через год после заседания политбюро он сделает такую запись: «Сегодня годовщина моей смерти. 31 января 1944 года меня привезли в Кремль. Там я был изрублен на куски, и окровавленные части моей души были разбросаны на позор и поругание на всех сборищах. Все, что было злого, недоброго, мстительного, все топтало и опоганивало меня. Я держался год и упал. Мое сердце не выдержало груза неправды и зла. Я родился и жил для добра и любви. Меня убила ненависть великих как раз в момент их малости». Запрещение очень угнело его, но он верил, что, «несмотря на гражданскую смерть, «Украина в огне» прочитана, и будет на Украине из-за этого как раз где-то как-то недозагублена не одна сотня людей, потому что он вступился за свой народ».

•  Жизнь художника становится нестерпимой, он хочет вернуться на Украину, но ему не разрешают, некоторые бывшие друзья тоже отвернулись от него. «Что это? Неужели прикрытая форма ссылки», — записывает он 11.07.1945 г. Его снимают с должности руководителя Киевской киностудии, выбрасывают из правлений и президиумов разных комитетов, в частности и из Всеславянского комитета, а затем и из комитета по присуждению сталинских премий, где членство его было более чем желаемым.

•  Любимец и душа общества, дружественный во взаимоотношениях с людьми он гнетется своим одиночеством, изоляцией, больно переживает оторванность от родительской земли и родного народа. «Пишу разлученный с народом моим, с матерью, со всем, с отцовской могилой, со всем-всем, что любил в мире превыше всего, чему служил, чему радовался. Я словно напророчил себе недолю в произведениях. Прощай, Украина. Прощай родная, дорогая земля-мать. Я скоро умру. Умирая, попрошу вырезать из груди моей сердце и хоть его отвезти и где-то закопать на твоем лоне под твоим небом. Прими его. Оно тебе весь век молилось, не проклиная ни одной из чужих земель». И такие горькие слова обиды, неописуемой боли он повторяет многократно.

•  Довженко преодолевает трудности, удушающую, нездоровую обстановку и продолжает работать. Литературный труд для него был нелегким, но приносил большую радость как настоящему художнику слова.

С годами стремление вернуться в Украину усиливается, особенно это заметно в желании снимать «Поэму о море» совместно с Киевской киностудией. Он договорился об этом с заместителем министра, сказав ему: «Я сын украинского народа, и мне немало уже лет. Сценарий мой посвящен жизни украинского народа, на Украине, в основном с украинскими актерами. Иначе я не мыслю себе. Иначе это будет что-то аморальное. И, по сути говоря, глубоко неестественное и дикарское». И вот еще один крик боли и души его обращение к президиуму ССПУ от 10 октября в 1956 г. «Вернуться хочу на Украину. Президиум! Помоги мне жильем: давно когда-то отобрано оно у меня. Большой квартиры мне не надо. Надо мне только, чтоб из одного хотя бы окна видно было далеко. Чтоб мог я глядеть на Днепр и Десну где-нибудь на горизонте, и на родные черниговские земли, что так настойчиво начали грезиться мне. С уважением. А. Довженко. 1956. Октябрь. Москва».

Однако это предсмертное желание и просьба художника не были услышаны и удовлетворены глухими земляками. И пришлось ему дожить последние дни, умереть и быть похороненным не на родной земле, которую он, как и народ, безгранично любил, а в Москве.