Куда мне принести цветы отцу?

Моя уважаемая газета «День»!

Посылаю вам материал, который давно не дает мне покоя. Пригодится вам — буду рада, если нет — переживу. О себе. Я, Пинчук Тамара Дмитриевна (кандидат педагогических наук, доцент), 50 лет проработала в Нежинском государственном университете имени Николая Гоголя на кафедре педагогики. Биография отца отразилась и на мне. В комсомол сразу не взяли. Профессору Г.С. Костюку «влетело» за то, что рекомендовал меня в аспирантуру. Работу свою любила, я ею наслаждалась. Какие же были у нас студенты!!!

Пусть «День» продолжает процветать!

Уже много лет меня не покидает болезненный вопрос: где в земле лежит мой отец, Пинчук Дмитрий Несторович, расстрелянный в Борисполе в апреле 1938 года после месячной отсидки в застенках КГБ?

Где те неизвестные ямы, в которых Сталин тайно прятал свои преступления? Сколько таких неизвестных могил по всей Украине, в которых лежат репрессированные свои же граждане? Об этом уже много сказано, но душа болит. Моя мама не раз повторяла: «Если бы все репрессированные легли на границе — от Черного до Балтийского моря — не пролез бы ни один захватчик».

Первая половина тридцать восьмого года в Борисполе была очень богата на аресты. После мая, кажется, уже не брали. План был выполнен! Мама советовала отцу уехать в Харьков, там у нее жила сестра и два брата, чтобы пересидеть там этот смерч. Отец сказал: «Я никуда не поеду. Я никому ничего плохого не сделал». Он не знал, что ему осталось пожить еще один месяц.

С грустью размышляя над этим вопросом, я обратилась несколько лет назад в бориспольскую газету «Трудовая слава» с предложением активным людям, в частности бориспольцам, найти место захоронения расстрелянных своих родных людей.

Уверена, расстрелянные бориспольцы лежат не в Быковне, потому что в Быковне было достаточно киевлян. Уже после войны знакомый милиционер рассказал маме о том, что бориспольцев увозили в сторону Переяслава. Так, может быть, где-то за ближайшим селом и повыбрасывали их в ямы. Я предложила помощь в поиске. Не физическую — мне 86 лет, а денежную. В газету никто не обратился. Правильно, потому что только одинокие восьмидесятилетние дети расстрелянных помнят еще немного своих родителей и те гнетущие, ужасные обстоятельства тех лет.

Нашу семью много лет беспокоил вопрос: за что был расстрелян наш отец, муж и сын? Отец был от природы очень талантлив: имел красивый голос, любил петь, играл на бандуре. Гастролировал по Украине с Харьковской капеллой кобзарей. Сам и делал бандуры. Только струны покупал готовые.

Я до сих пор помню, с маминых слов, что верхнее деко бандуры делалось из еловой доски. А колки для струн нужно было выпилить из хорошо вываренной кости. Железные пилочки отец сам изготовлял в отцовой (дедовой) кузнице. Его последняя бандура до сих пор в моих глазах. Какая же это была красота! У отца был не только замечательный голос, но и золотые руки. Поэтому, мы думали, что именно за концертную деятельность и пострадал мой отец. Возможно за песни — искренние украинские. Мама нам с сестрой напевала эти песни: «Ой, гаю-гаю, зелен розмаю...», «Летить галка через балку», «Стелися барвiнку», «Із-за гори кам’яної» и другие. Это были песни народные и песни выдающихся украинских композиторов. Это были двадцатые годы...

Но мы ошиблись. Оказалось, что мой отец был членом националистической контрреволюционной повстанческой организации. Эти сведения я взяла из дела № 16479, которое мне любезно предоставил Киевский областной комитет государственной безопасности Украины по моей просьбе. Это очень солидный фолиант, в котором вмещены судьбы пяти бориспольцев: Безбородько, Пинчука, Кошмана, Новосильского и Клещенко. Это уже была настоящая организация. Слепили...

В этом фолианте почерк одного человека — следователя. Одни и те же вопросы и одинаковые ответы у всех арестованных. Протоколы допроса — под копирку! Короткие и поспешные ордеры на арест, иногда без даты и подписи. Единственное, чего не было в этом фолианте, это доказательств вины арестованных. Ни одного доказательства! Вот только председатель Бориспольского сельсовета подписал коротенькие характеристики на каждого из них. И на Пинчука, которого и не знал, потому что он не проживал в Борисполе, а давно работал на Чернобыльщине. Все эти люди из кулацких семей, писал председатель, они социально опасны, «что и удостоверяется». И все! И расстреляли четырех. Клещенко на 10 лет заслали в Красноярский край.

Мой дед, отец отца, почти необразованный колхозный кузнец, в заявлении к Берии (составленном моей матерью-учительницей) просил пересмотреть дело и освободить сына, потому что он ни в чем не виноват. На письмо моего деда была реакция, хотя нашей семье никто ничего не сообщал. В дело была подшита справка от 15 июня 1939 года: «В связи с тем, что мотивов для пересмотра заявления нет, пересматривать дело считаем нецелесообразным». Да и что уже там было пересматривать, когда Пинчук Д. Н. тринадцать месяцев тому назад еще 29 апреля 1938 года в 23 часа был расстрелян!

Господи, какой жуткий цинизм, какая беспросветная ложь!

У арестованных признания физически выбивали, об этом знает весь мир. Мама лишь один раз успела получить от отца нижнее белье, там была кровь.

В 1954 году Клещенко после шестнадцатилетней высылки просит у генерального прокурора разрешения вернуться домой. В одном из писем прокурору он писал: «Уступая физическим методам следствия, которые тогда применялись, и надеясь на то, что на суде будут разоблачены необоснованные и бессмысленные обвинения, я вынужден был «давать показания», то есть признать себя завербованным в контрреволюционную организацию».

В свое время, по-видимому, надеялись на справедливый суд и те четверо расстрелянных. И миллионы других. Не суждено было...

А теперь коротко о том, как мой отец был кулаком. В период активного раскулачивания пришел к моему деду сельский активист Лисовец и велел выбираться из хаты: «Мы вас раскулачиваем».

Из хаты все выбросили. Закрыли и кузницу. Не прошло и года, как приходит к деду тот же Лисовец и предлагает ему купить его же дом. Дед купил! А уже впоследствии, чтобы деда меньше мучили, он вместе с кузницей вступил в бориспольский колхоз «Серп и молот». Ему на машине привозили во двор заработанное на трудодни. Я помню, в нашем амбаре всегда были мешки с зерном, мукой и полные липовки гречневой крупы.

Описав перипетии нашей семьи, я не открыла Америку. И не собиралась. Просто не дают покоя судьбы тех наших умных, красивых людей, которые пострадали ни за что. В том числе и мой отец. Куда им теперь принести цветы? Просто болит душа. Пусть хоть моя газета мне посочувствует.