Небесный тихоход

В высоком осеннем небе слышен невыразительный гул. Он приближается, усиливается. Неужели самолет? Такое чувство, такое впечатление, что ты не видел его уже лет сто, что тишину неба, его постоянную девственность давным-давно не нарушал шум пропеллера и твердый рокот пламенного сердца.

Поднимаю голову — так и есть, он, «кукурузник». Жив, курилка! В предзакатных лучах уставшего солнца поблескивают серебристые бока этой знакомой глазу машины. Еле видны тросики, соединяющие верхнее и нижнее крыло, три колеса, которые никогда не прячутся в железное брюхо, а за стеклом кабины можно различить фигуру летчика — такую крохотную, словно головка спички. Как я вверх, так он смотрит, наверное, вниз — на голубую ленточку речки, еще зеленую пену деревьев, на мелкие квадратики огородов, где в этот теплый выходной день копошатся люди, делая зачистку, убирая наделы новой истории от сорняков и падалицы.

Моя красная панама на голове — словно маяк. Кажется, вот-вот качнутся крылья самолета и пошлют тебе привет: работай, трудись, чудак этакий, добивай истину посредством силы и лопаты и, вообще, крепись, здоровым оставайся. И в ответ очень хочется мне вскинуть руку и, как в далеком до терпкости души счастливом детстве, помахать ему ладонью: лети, возьми мои надежды и мечты, если можешь. Удачи тебе!

Еще недавно, лет этак десять, а, может, чуть больше тому назад воздушный океан буквально кишел стальными птицами. Помню, люди нередко возмущались частыми то ли взрывами, то ли ударами. От них порой дребезжали стекла в домах. Говорили: «ученья идут». Или другое: «самолет преодолевает звуковой барьер». Вечером на желто-красном фоне заката все небо было исписано полосами — дымчатыми и такими ровными, словно линии в тетрадке, той, которую все мы, научившись держать ручку, открываем, чтобы написать первую в жизни букву и которую вдруг закрывает время, не позволив написать последнее, самое главное.

В моем маленьком городе, районном центре, сколько помню, все время был аэропорт — взлетная грунтовая полоса, поросшая редкой травой, и довольно солидное здание — с залом ожидания, кабинетом начальника, радиорубкой, кассой, автономной котельной. Это теперь от всего перечисленного остались рожки да ножки. Все разбито, разграблено, уничтожено, хотя тогда оно было предметом какой-то гордости и внимания. «Аннушки» садились по несколько раз в день. Хочешь полететь в областной центр — нет проблем. Чтобы не трястись четыре часа автобусом, попрыгаешь на воздушных ямах всего 40 минут. Летали многие, но испытание выдерживали далеко не все: целлофановый пакет все время приходилось держать если не у рта, то в руке.

Хорошо знакомые, милые сердцу «кукурузники» — тоже не сверхзвуковые лайнеры, тем более — не ракетоносцы. Теперь они вообще почти музейная редкость. Не только после пассажирских перевозок, но и после праведных трудов над колхозными полями, когда тысячами тонн рассыпали материальные удобрения и химикаты. Такие их «мирные» операции нередко характеризовали когда белые, когда желтые шлейфы облаков. Мы дышали всем этим и не замечали, не обращали внимания. Но что было, то было.

Куда важней, что вместе с «АН-2» не пропадает, оказывается, чувство полета, высоты, чувство собственного крыла. Я с восторгом приветствовал «кукурузник» над головой и, уже вечером, дома, слушая теленовости, кажется, искренне жалел об уничтожении его, единственного в республике Ичкерия, бомбами на взлетной полосе Грозного. Бандиты, как вещал диктор, перевозили на этом самолете боеприпасы. Наш, летящий по курсу с севера на юг, воспринимался как перелетная птица, как добрый знак. Он мирный — этот небесный тихоход.

Самолет, самолет, забери меня в полет,

А в полете пусто — вырастет капуста...

Такая вот, если хотите, абракадабра, которую с необъяснимым восторгом декламировали мы, когда над селом жужжал «кукурузник». Это было недавно, это было давно...

Алексей ДМИТРЕНКО
Приморск, Запорожская обл.