Нимфа 1933-го

В канун Дня почтения  памяти жертв Голодомора 1932—1933 гг. фонды Музея истории города пополнились экспонатом, который по праву можно считать уникальным. Это народная картина, на которой изображена молодая девушка в белых одеждах. Ее глаза исполнены грусти безнадежности и отчаяния, отовсюду ее окружают камыши, поглощают сумерки. Болота и камыши всегда в народном сознании считались прибежищем темных сил. Сразу вспомнились фольклорные записи Я. Новицкого: «Як на ті болота, та на ті очерета, де жаб’ячого зводниця, гадюча гріховодниця, на ті болота та на ті очерета, де глас Божий не заходить, де люди не ходять».

Первое впечатление от этой случайной находки, обнаруженной на одном из блошиных рынков города? — настоящий шок от трагизма, который пронизывает это народное произведение. Первая реакция — желание просто пойти дальше, забыть эту композицию с ее тяжелой энергетикой, словно страшный сон. Если бы не дата, тщательным образом выписанная автором в правом нижнем углу — 14 мая 1933 г.

Именно в те времена сплошного смертного мрака, который, словно удушающий туман, окутал Украину, была написана картина. Нам удалось выяснить имя автора — Поля Бычко, жительница с. Дериивка Онуфриевского района нынешней Кировоградской (в 1930 гг. — Харьковской) области. В годы коллективизации там была создана коммуна «Юный коммунар». Эти скупые сведения предоставил нам ее дальний родственник, который долгое время хранил эту реликвию. Он рассказал также, что ее автор тяжело болела и в те же годы умерла.

Так пришло осознание того, что случайно найденная вещь — не просто произведение народного искусства. Ведь оно создавалось действительно в апокалиптическом окружении, когда вокруг страшная голодная смерть косила людей, словно траву, словно камыш. Онуфриевский район, которому подчинялась Дериивка, был обречен на вымирание, поскольку там с 13 ноября 1932 г. была полностью приостановлена торговля «за невыполнение плана хлебозаготовок колхозниками района». Это означало, что все продукты и товары были полностью изъяты из магазинов. До этого забрали все, до крошки, продовольствие из жилищ крестьян.

Весной 1933 года в еду пошли мыши, крысы, лягушки, ежи, ужи, жуки, муравьи, черви, то есть то, что входило в пищевые табу и никогда до этого не употреблялось украинцами. Спасением для голодных мог стать Днепр, но ловить рыбу сурово запрещали под страхом заключения. Немного помогали грибы, которых было много после дождей, но истощенные люди умирали уже не только от голода, но и от еды, не в силах ее усвоить. «Не  їв — зомлів, наївся — звалився», — грустная поговорка тех времен.

Страшный голод заставил украинских крестьян употреблять даже мясо животных, которые погибали от недоедания и инфекционных болезней. Людям приходилось питаться дохлыми птицами, собаками.  Иногда даже выкапывали человеческие останки. Один из таких случаев зафиксирован в том же селе Дериивка, о чем свидетельствует спецдонесение начальника рабоче-крестьянской милиции Онуфриевского района Матвийца от 7 мая 1933 г. (за неделю до завершения картины). В частности там говорилось: «Гражданин Сень обнаружил кадушку с засоленым человеческим мясом. Об этом гр. Сенем было немедленно сообщено сельсовету». Как позже выяснило следствие, Акилина П., Анна П., Мария М. и Федора С., все вдовы, откопали труп умершего от голода 13-летнего Алексея Б. (незадолго до этого у парня умерли родители) и решили сварить его.

Несмотря на намного большее количество жертв, в с. Дериивка официально установлены 34 человека, умершие страшной голодной смертью. Среди них — Бычко Поля, неизвестного года рождения, которая, находясь на пороге голодной смерти, в мае 1933-го оставила потомкам это образное художественное послание, вложив в него свое виденье страшной трагедии, принесенной на нашу благословенную землю силами зла. Это настоящий подвиг простой украинской женщины, которая не только обращается к нам с призывом беречь память об уничтоженных предках, не допустить малейшую возможность повторения подобных актов геноцида. Она утверждает силу духа украинского народа, присущее ему бессмертное стремление к творчеству, искусству — даже среди смертельной вакханалии.

...И еще хотелось бы сказать, что трудно не заметить в этом образе родство с Мавкой — традиционным персонажем украинского фольклора. Наши предки представляли его в виде молодых, красивых девушек, в которых воплощались души детей, родившихся мертвыми или умерших младенцами, еще некрещеными. Родство — не только внешнее, прежде всего — это внутренний трагизм и тоска. Тоска по потерянной человеческой жизни, по праву быть счастливым. Праву — просто быть.

В последнем монологе Мавки из драмы-феерии Леси Украинки «Лісова пісня» эти чувства переданы с невероятной выразительностью и силой. Возможно, и они вдохновляли художницу, добавляли сил завершить работу, стоя на пороге Вечности.