Подношения, устраивающие всех

«Некорректно, — упрекает доцент Анатолий Бебело профессора Джеймса Мейса, — обобщать единичные факты «таким способом» («День», №187 от 18.10.2003). «Корректный» — означает, как известно, «тактичный, вежливый». Профессорское обобщение неприглядных явлений в украинской системе высшего образования, быть может, и не слишком тактично по форме (хотя я этого и не нахожу), но абсолютно точно по сути.

Как сообщает справочник для поступающих в немецкие вузы, из 13870 немецких студентов-первокурсников, избравших в 1996 году своей будущей специальностью германистику, только 2331 спустя пять лет получили диплом. Это, как замечают авторы, «трагический рекорд» неуспеваемости. Нерекордсмены выглядят не намного лучше, приблизительное соотношение «дипломированные/поступившие» составляет: история — 1/6, математика — 1/5, политология — 1/5, экономика — 1/3, физика — 1/3, юриспруденция — 1/2. К единице это соотношение стремится только у медиков и фармацевтов (мое объяснение: первые движимы призванием от Бога, вторых, возможно, стимулирует ситуация на рынке труда, ибо безработица среди фармацевтов самая низкая для дипломированных специалистов Германии — в прошлом году всего 683 человека на всю страну; для сравнения: медиков — 6071, а экономистов аж 15041, то есть в 22 раза больше!).

Ситуация, при которой лишь каждый пятый из числа стремящихся получить высшее образование получает действительное свидетельство такового, выглядит совершенно естественной. Ибо образование ВЫСШЕЕ, далеко не каждому — в силу субъективных причин — дано до него дотянуться (напомню, образование в Германии бесплатное).

А что мы имеем в Украине? Зеркальное отражение нормы: считанные единицы из числа поступивших на первый курс не получат диплома через пять лет. «Украина вузовская» — страна-зазеркалье: наш студент отличается от своего германского коллеги знаниями просто-таки априорными, и, если таковые преподавателем не выявляются, значит, грош цена такому преподавателю. Всем украинским профессорам и доцентам предписано вооружиться педагогическими приемами платоновской силы, каковая сила, напомню, позволяла великому ученику Сократа извлекать из неграмотного мальчика-раба решения сложнейших геометрических задач. Посему «двойка» студента оборачивается «двойкой» преподавателю, ибо последний не сумел научить первого (так же, как в футболе: выигрывает команда — выигрывают игроки, проигрывает команда — проигрывает тренер). Если же «двойки» получают многие студенты, то — «фирма в ваших услугах более не нуждается». «Образовательная фирма» нуждается в таких преподавателях, которые могут «выучить» все 100% студенческого контингента. А каким образом в ведомостях и зачетках появятся заветные положительные оценки, не так уж и важно.

В этом прежде всего состоит причина коррумпированности высшего образования: преподаватель не может, не накликав на себя оргвыводы, поставить то, что заслуживает (а оно этого заслуживает!) большинство студентов. Элементарная — в рамках учебной программы — требовательность квалифицируется студентами и руководством как злостное вымогательство. С другой стороны, можно понять и вузовского руководителя, требующего от преподавателя 99% успеваемости: министерство «порежет» ставки, заберет лицензию; отчислять коммерческого студента — вообще рубить сук, на котором сидишь.

Вот и получается, что умеренные подношения от указанного большинства студентов — при этом умеренность индивидуального подношения компенсируется количеством подносящих — устраивают всех: меньшинство, успешно грызущее гранит науки, получает знания и экономит деньги (невозможно представить, чтобы при тупом равнодушии и безделье большей части студенчества преподаватель не испытывал бы самых теплых чувств к тем немногим, которые дали себе труд выучить его предмет); большинство, отделавшееся небольшой суммой и счастливое своими «тройками»; деканат, с его 99% успевающих студентов; наконец, преподаватель, избавленный таким образом от давления как снизу, так и сверху.

Каким образом в Германии решаются все эти проблемы, ума не приложу. Но точно знаю, что за немецким дипломом о высшем образовании стоят глубокие знания и разнообразные умения, а за постсоветским — почти ничего, полная неизвестность и неопределенность.

Что касается политэкономии. В предисловии к учебнику «Modern Philosophy» (N.Y., 1982) его автор A.R. Lacey привел замечательную аналогию: «На протяжении всей своей истории философия утрачивала один предмет исследования за другим. Когда рассуждения по тому или иному поводу обретают собственный метод исследования, они становятся наукой и, подобно оперившимся и научившимся летать самостоятельно птенцам, покидают гнездо… Сама же философия остается в гнезде, лишенная возможности когда-либо покинуть его». Так вот, политэкономия — это отдел философии и поэтому навсегда останется в философском «гнезде», «высоком» и далеком (как и всякая философия) от земных, преходящих, в данном случае — экономических проблем реально функционирующего общества. Политэкономия давно утратила свой предмет исследования. Реальной экономикой в наше время занимается «оперившаяся» наука Economics, и не нужно путать ее с политэкономией, если и имевшей отношения к реальности, то во времена Дэвида Рикардо и Адама Смита. А этим, как я понял, грешат и доцент-экономист, и оппонирующий ему профессор-политолог.

Четко различать политэкономию и Economics меня научил профессор экономического факультета Темпльского университета (Филадельфия, США) Иван Коропецкий. По одному простому признаку — наличию или отсутствию развитого математического аппарата — тем самым напомнив мне, философу, слова великого Канта: «Во всякой науке тем больше науки, чем больше в ней математики». Моя политэкономическая (философская) статья, направленная в «Ukrainian Economic Review», не содержала, естественно, сложных математических формул и поэтому, как доверительно написал мне американский «professor of Economics», «не будет принята ни в один западный экономический журнал».