Сын казака Григорий Нудьга

После отмены царским правительством Гетьманщины (в 1764 г.) на территории Черниговщины и Полтавщины еще долго — до 1917 года — существовало отдельное казацкое сословие со своими правами и привилегиями. И с нестертой исторической памятью и вольнолюбием.

Казацкой была и Артюховка — село в Роменском уезде Полтавской губернии (теперь Сумская область). У казака Антона Нудьги сначала было всего полтора гектара, но после революции ему прибавили еще три с половиной — и он с женой Яриной, тоже казачкой из дома Кулик, трудился не покладая рук. Ведь подрастали дети. Среди них и Григорий, который появился на свет 21 января 1913 года, — за полтора года до Первой мировой войны.

На эту войну призвали и Антона. Вернулся с двумя ранениями и двумя медалями. Григорий вскоре пошел в Артюховке в начальную, потом в семилетнюю трудовую школу в Глинске. После направился в Гадяч, чтобы учиться в педагогическом техникуме. После техникума Григорий в 1931 году вернулся в Артюховку учительствовать. Проводил уроки украинского (а также немецкого) языка и литературы, а через месяц его назначили директором.

Однако радость нового назначения была непрочной. В селе было неспокойно. В 1929—1930 годах 43-х самых работящих хозяев обвинили в принадлежности к Союзу освобождения Украины — и вывезли в неизвестном направлении. В село повадились уполномоченные. Началась сплошная «выкачка» хлеба.

Об этих страшных временах Григорий Нудьга страстно, с неописуемой болью и гневом рассказал в воспоминаниях «Цар-голод», которые в 1993 году опубликовал журнал «Київ» № 2-3. «В ноябре и особенно в декабре 1932 года стало вполне понятно, что Царь-голод уже начал свое страшное смертельное дело». У молодого учителя возникла мысль ехать к председателю ВУЦИК Г. Петровскому, так называемому всеукраинскому старосте, и рассказать о непосильных для крестьян планах хлебозаготовок, которые, по его подсчетам, можно выполнить разве что за четыре года.

Григорий обдумал это дело с председателем сельсовета, потом еще с двумя односельчанами — и все четверо тайком выехали сначала в Ромны, которые были окружным центром. И направились на прием к Белому, который замещал в Ромнах Петровского. «Он попросил нас сесть. Я подал ему письмо от граждан села. Прочитал внимательно от начала до конца, долго не поднимал головы, что-то думал, наконец поднял глаза на нас и потихоньку сказал: «Знаете что? Езжайте домой и не говорите даже, что были у меня».

Чтобы не умереть с голода, собирали в лесу дикие кислицы, желуди, груши... Потом Григорий поехал в Киев и в магазине «Торгсин» на Бессарабке за две отцовские серебряные медали с войны получил две буханки хлеба, за мамины золотые сережки — четыре (она дала на продажу еще и свой серебряный крестик). Учительский паек муки (12 килограммов в месяц) смешивали с липовой корой и размельченными желудями и варили.

Так и выжили. Наступил июнь 1933-го. Половину села вымерло. Умер и отец Антон. Григорию не могли простить его поездку к Белому, и он заявил публично, что выбирается в Москву; а в действительности направился в Харьков, поступил в тамошний университет. А с перенесением столицы в Киев (в 1934г.) продолжил занятия в Киевском университете.

ТРИ ПОБЕГА И ТРИ РАДОСТИ ПЕРЕД АРЕСТОМ

На «свободе» (в Харькове) Григорий посещал спектакли театра Леся Курбаса «Березіль»; здесь оставались любимые преподаватели Григория: Л. Булаховский, М. Наконечный, в Киеве — А. Крымский, О. Билецкий, А. Хвыля, М. Грунский, С. Савченко, С. Маслов. «Больше всего заинтересовали работы Н. Зерова, А. Шамрая, П. Филиповича, а из более давних — В. Перетца своим богатством фактов, знанием источников. Тогда выбрал принцип: для исследователя знания источников и фактов — основное». Сблизился с П. Поповым, поскольку тот поддерживал его попытки научных исследований.

И уже тогда Григорий опубликовал в журнале «Радянська література» (1935, № 2) статью о кобзаре Иване Запорожченко, подготовил обширное научное исследование «Пісні літературного походження в українському фольклорі», которую одобрил О. Билецкий и которую позже напечатал журнал «Радянське літературознавство. Наукові записки» (1940, кн. 5-6, с. 155-192). Григория, еще студента, пригласили в Институт фольклора Академии наук УССР на должность младшего научного сотрудника. Совмещал работу с учебой (трудился в две смены).

Получив диплом, Григорий на «отлично» сдал экзамены в аспирантуру, но его не приняли, хотя полгода обещали. И он уехал в Полтаву, где с декабря 1938-го начал преподавать в пединституте украинский язык. В Полтаве он подготовил кандидатскую диссертацию; в марте его взяли на переподготовку, а в июне 1941-го он уже командовал взводом.

Именно с этого периода начинаются его головокружительные и страшные приключения, о которых можно написать детективный роман. Дело в том, что летом в 1942 году 6-я армия Юго-Западного фронта попала за Харьковом в окружение — и лейтенант Нудьга оказался в плену. Некоторое время находился на Холодной Горе около Харькова, потом его вывезли в Полтаву. Тяжело работал на деревообрабатывающем заводе — и оттуда сумел бежать. Впоследствии еще раз его забрала полевая жандармерия, две недели посидел за решеткой — и второй раз «повезло вырваться». Третий раз бежал от «німаків», как их называли в Галичине, когда те везли его в эшелоне в фатерланд.

И вот вернулась советская власть. После многочисленных проверок, подозрений (ведь советские офицеры в плен не сдаются) его в июне сорок четвертого отправили с маршевой ротой на фронт. Но в Львове, близ сборного пункта у вокзала, случайно встретил знакомых научных работников из Киева, которые приехали налаживать научную жизнь в Львове, и они добились того, что Нудьга вместо автомата взял в руки перо: его приняли на работу в Львовское отделение Института литературы Академии наук.

Работа была приятной, ведь рядом такие авторитеты, как И. Крипьякевич, М. Возняк, Ф. Колесса... Филарет Колесса написал отзыв на его диссертацию, Нудьга поехал в Киев, 4 мая 1945-го зашел к Рыльскому — и Максим Фадеевич, в ту пору председатель Союза писателей Украины, написал записку директору «Укрвидаву» с просьбой включить труд ученого о песнях в темплан изданий. С этой запиской Нудьга занялся вопросом защиты диссертации, которая была назначена на 10 мая. Как раз перед тем, 9 числа, родился сын. Нудьга решил поехать на день (воскресенье) в Львов, чтобы в понедельник быть в Киеве. Но перед входом на вокзал к нему подошли трое неизвестных и велели сесть с ними в машину. Это были энкаведисты.

ЗА ОТКАЗ ДОНОСИТЬ — НА КОЛЫМУ

Григорий должен был увидеть новорожденного сына, защитить диссертацию, затеплилась надежда издать книгу. Но вместо этих трех радостей — тюрьма на улице Владимирской, допросы, угрозы (он отрицал все обвинения как абсурдные) и приговор зловещей «тройки» по статье 54, пункт 10: десять лет лагерей общего режима, ограничение гражданских прав на три года, конфискация имущества.

Приговор выслушал 8 августа 1945-го в Полтаве, куда его спровадили из Киева через три месяца после ареста.

В Полтаве Григорий вместе с другими заключенными (дармовая рабская сила) строил маслозавод, потом — какой парадокс! — отстраивал дом НКВД. Неоднократно писал протесты — и глухо. Но в начале сорок седьмого года к нему приехал прокурор и известил, что Григория вскоре выпустят на волю, потому что пересмотреть его дело попросили М. Рыльский, Ф. Колесса, В. Щурат и П. Попов. А на следующий день его посетил другой гость — оперуполномоченный МГБ. И предложил «сотрудничать» с органами. «Как, — спросил возмущенный Нудьга, — за мое законное освобождение я должен стать доносчиком на тех, кто ходатайствует о моей свободе? Неужели вы меня считаете негодяем?..» И — вместо Львова — Нудьга оказался на Колыме.

На Колыме он выполнял две нормы, день ему засчитывали за два, а потом через шесть лет, в октябре 1951 года, он вернулся в Украину. В начале 1952-го повезло прописаться в местечке Винники, что под Львовом, и устроиться учетчиком на швейную фабрику.

Уже после смерти Сталина с Нудьги сняли судимость, выдали паспорт. И даже разрешили работать в журнале «Жовтень», в котором три года заведовал отделом критики; работал в одной комнате с Дмитрием Павлычко и Григорием Тютюнником, о котором позже написал теплое воспоминание. В 1956 году защитил наконец диссертацию, а в мае 1957-го директор Института общественных наук АН УССР принял Григория Антоновича на должность младшего научного сотрудника.

В институте Нудьга проработал неполные 16 лет. Это был наиболее плодотворный творческий период, когда писал, разыскивал раритеты, переписывался со специалистами. С него не спускали глаз кагебисты, партийный идеолог области Маланчук, да и среди «коллег» было немало стукачей и явных недоброжелателей, которые, к тому же, завидовали Нудьге как ученому и светлому, не запятнанному сервилизмом человеку. Поэтому и рукописи в издательствах, бывало, «теряли» или отправляли на бесконечное рецензирование, как в случае с «Українською піснею в світі».

Не удавалось и повысить Григория Антоновича до должности старшего научного сотрудника — дело блокировали обком и КГБ. А когда Ученый совет таки решился перевести известного ученого на такую должность, то ее здесь же распустили, а самого Нудьгу в сентябре 1972-го, за полгода до пенсии, «сократили».

И все же, перебиваясь буквально хлебом и водой, Григорий Антонович работал не покладая рук. Когда же вышла «Українська пісня в світі», то он получил восторженные отзывы от Олеся Гончара, Олексы Ющенко, Петра Одарченко из США, русскоязычного поэта Леонида Вышеславского.

Леонид Николаевич, в частности писал: «Была бы на то моя воля, я бы увенчал тебя пальмовыми листьями самого высокого академика. Да ты и так — большой ученый!»

Разве это не настоящее признание? Причем людей выдающихся, а не тех пигмеев, которые ничего стоящего не создали и давно канули в забвение, а если их и вспоминают, то только как гонителей и приспособленцев...